Читаем без скачивания Тито Вецио - Людвига Кастеллацо

— Идея хороша. Куда же мы пойдем? Тут поблизости две таверны: Ларго и Плачидежано.

— Я полагаю, лучше к Ларго. Там спокойнее, меньше народу.

— Хорошо, пойдем к Ларго. Кстати, а кто будет платить? — озабоченно спросил храбрый воин.

— Конечно как же иначе. Ведь ты можешь помочь мне хорошо заработать, поручив выгодное дело, поэтому будет справедливо, если угощать буду я.

— Знаешь, мне кажется, ты хороший малый… Понимаешь ли, дело, о котором я тебе намекнул, хотя нет, постой я еще подумаю, стоит ли доверять тебе до конца. Но все равно, пойдем к Ларго, там поговорим. С моей жаждой не может сравниться сама радуга.[102]

Собеседники двинулись к таверне Ларго. Этот грязный вертеп разврата и преступлений только ночью заполнялся нищими, днем же почти всегда пустовал, поэтому для секретного разговора новых друзей лучшего места нельзя было и придумать.

— Дайте два квартария[103] цекубского вина, — скомандовал рудиарий.

— И не вздумайте разбавлять его водой, — добавил Макеро, энергично ударяя кулаком по хромоногому столу.

Вино принесли, оно оказалось отменным, два квартария были выпиты в одно мгновение.

— Не повторить ли, вино, право, хорошо, — сказал Черзано.

— Хорошо, повторим, но только чтобы новые два квартария оказались, по крайней мере, не хуже, чем первые, — пожелал Макеро.

Вино оказалось ничуть не хуже. Макеро, попивая его, — от удовольствия прищелкивал языком, Черзано, положив на стол пояс, своими неверными движениями походил на человека, начинающего хмелеть. Он продолжал разговор на прежнюю тему, будто обсуждение и не прерывалось.

— Ты говоришь, что дело, которое ты хочешь мне предложить, относится к числу самых щекотливых и требует величайшей осторожности, потому что оно касается… Ты меня понимаешь?

— Ничего я не понимаю.

— Как не понимаешь? Не ты ли сам мне сказал, что дело идет о…

— Разве я тебе сказал?

— Конечно сказал. Ты что забыл?. Хозяйка, еще два квартария этого дивного вина.

— Честное слово, в отличие от всех этих скряг — моих приятелей, ты, дружище, угощаешь по-царски.

— Будь здоров, храбрейший Макеро.

— Спасибо, я пью за тебя и за ту, которую ты любишь.

— По моему мнению, это вино еще лучше прежнего.

— Конечно лучше, если начинает разбирать.

— Но вернемся к делу. Тебе требуется пять гладиаторов для… куда ты сам знаешь… Эти молодцы у меня есть. Остается только определить цену… Я, впрочем, полагаюсь на тебя, все храбрецы щедры и великодушны, заплатишь сколько сам знаешь. А мы будем довольны уже тем, что сможем действовать под твоей командой. Нам это лестно.

— Ты хороший человек и, надо думать, отчаянный храбрец.

— Так что же, ударим по рукам и дело в шляпе.

— По праву квиритов! — вскричал Макеро с комичной торжественностью, передразнивая одну из известных формальных фраз римского судопроизводства.

— А теперь выпьем за успех нашего предприятия, которое, если я не ошибаюсь, должно состояться этой ночью, а именно…

— А именно? — воскликнул Макеро с истинным или притворным легкомыслием.

— Но мне помнится, давеча ты сообщал и время и место.

— Все возможно.

— Женщина, еще вина!

— Нет, нет, довольно. Нам надо оставаться в нормальном состоянии, чтобы рука не дрогнула в самый ответственный момент.

— Ты прав. Ну, так в эту ночь на том месте, которое я указал. Я со своими товарищами, вооруженными мечами и кинжалами, буду поджидать их… кстати, на каком углу улицы, ты полагаешь нам лучше всего затаиться?

— На углу между храмом Дианы и площадью… ну как ее… в общем, надеюсь, ты меня понял.

— Ах, там. Хорошо.

— Ты запомнил все, что я тебе сказал.

— Да, как же я могу забыть, если от этого зависит мое благополучие.

— А я тебе говорю, не миновать беды, если ты перепутаешь углы улиц.

— Не беспокойся, у меня хорошая память.

— Ну ладно. Но советую вам как следует подготовиться. Я буду оценивать ваши действия со всей строгостью. А ты знаешь, мой милый юноша, что гласит пословица «на испытании и осел оставляет свою шкуру».

— Знаю и клянусь, у тебе не будет повода для недовольства. Сам увидишь чего я стою.

— Если в данный момент мне полагаться на свое зрение, то ты стоишь двоих. Вино сыграло с нами злую шутку, но ничего, на воздухе это должно пройти.

— У меня тоже подкашиваются ноги, — сказал Черзано, бросая на стол деньги за выпитое вино.

Приятели, покачиваясь, вышли из таверны. Но на воздухе, казалось, хмель разобрал их еще больше. Молодой рудиарий очень неуверенно держался на ногах, а храбрый воин все время что-то бормотал себе под нос.

— Ну а теперь расстанемся, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза, — сказал Макеро.

— Итак, сегодня ночью.

— Да, сегодня ночью.

И оба друга, нежно попрощавшись, разбрелись в разные стороны, сначала, конечно, сильно пошатываясь и двигаясь по линии, не слишком похожей на прямую. Но как только Черзано заметил, что Макеро повернул за угол, он выпрямился и быстро побежал по направлению к Авентину.

Между тем бывший солдат, выглянув из-за угла, смотрел на эту картину и, злорадно улыбаясь процедил:

— Дурак, лиса в бычьей коже! Ты вздумал обмануть меня своими побасенками, дудки, не на того напал. Не очень-то помогло тебе твое вино, только напрасно потратил денежки! Когда же гусятам удавалось провести старых гусей? Пьяным прикинулся, притворялся, что на ногах не стоит, а стоило мне свернуть за угол, вон как припустил. Беги, беги, себе на погибель. Как ни торопись, а все равно вовремя не успеешь. Мы со всеми с вами сведем счеты, особенно теперь, когда ты выдал себя с головой. Небось думаешь, что оставил меня в дураках, а на деле сам сунул свою дурную голову в петлю. Я теперь прекрасно все понял, ты — шпион этого проклятого нумидийца… Ну ничего, повремените друзья, скоро все вы попадетесь ко мне в руки, постойте, дайте срок, я с вами разберусь. Сведу счеты и с африканцем, хотя мошенник Плачидежано утверждает, что я никогда не плачу по счету…

Если на улицах и в подворотнях Рима уже давно кипела жизнь, то во дворцах знати только-только пробуждались ото сна и приступали к утреннему туалету.

Дом Луция Лукулла, претора Сицилии, находился, как и большинство домов патрициев, на склоне холма, где будущий победитель Митридата[104] впоследствии посадил свои знаменитые сады. Это было роскошное жилище, изобиловавшее серебряными изделиями, золотыми украшениями и драгоценными камнями, со множеством картин, роскошной мебелью, колоннами из мрамора и многим другим, свидетельствовавшим о богатстве и роскоши. В доме претора Сицилии было все, что наука и искусство создали в ту эпоху. Он напоминал один из современных выставочных залов, где красовались изящные произведения всего цивилизованного мира.

Фригийский и киреенский мрамор, картины и статуи греческой кисти и резца, вазы из Кампании и Коринфа, великолепные ковры из Тира и Сидона, кровати, софы для столовой, столики для дорогой посуды, канделябры, шкафчики, кресла и стулья богатейшей отделки, шкафы для драгоценных безделушек. Все это, расставленное в художественном беспорядке, повторяем, походило на громоздкий магазин антикварных изделий или выставочный зал.

Эти богатства, привезенные из многих стран мира, красноречиво свидетельствовали, что их обладатель в свое время сумел с огромной для себя пользой воспользоваться властью, предоставленной ему римским народом.

Мы не будем описывать прихожую, коридоры и приемный зал, уже переполненный клиентами, явившимися с утренними поздравлениями, оставим в покое также апартаменты самого претора, а перенесемся прямо на женскую половину, которая имелась во всех богатых римских домах и называлась гинекеем. Мы войдем в самое сокровенное убежище, где богиня красоты, выходя из теплой ванны, наполненной ослиным молоком, демонстрирует все прелести, которыми наградила ее природа, прикрытая лишь черными волнами длиннейших волос. В определенное время в это сокровенное убежище красавицы не рисковал проникать даже муж, опасаясь разделить участь Актеона.[105]

Прекрасная матрона сидела в кресле, а вокруг нее суетились пятеро обнаженных по пояс служанок. Одна из них бережно вытирала тело красавицы белым, надушенным полотенцем, другая с помощью пинцета удаляла с нежного тела малейший, едва пробивающийся пушок, третья обрабатывала розовые ногти стройных ног при помощи палочек, щеточек и других инструментов, предназначенных для этой ответственной операции. Четвертая смазывала густые волосы душистым маслом и помадой. После этого она равномерно осыпала их порошком из жженой слоновой кости, чтобы придать волосам больше блеска и сделать их еще чернее. Наконец пятая служанка держала перед госпожой зеркало в золотой раме, отражавшее все прелести дивной Цецилии, не доступные взору большинства из ее бесчисленных обожателей.