Читаем без скачивания Знак шпиона - Андрей Троицкий

Лысенко, невысокий мужчина средних лет с погонами майора, только что заварил в стакане ложку индийского чай. Он бросил в янтарную жидкость три кубика сахара и зазвенел ложечкой. Тараскин облизнулся.

– Получил я вчера вечером ответ из Москвы, – сказал кум. – Люди, чьи трупы ты якобы помогал закапывать в лесу, действительно считаются пропавшим без вести. На твое счастье.

Услышав эти слова, Тараскин готов был подскочить от радости, даже пуститься в присядку. Но, проявив самообладание, только шмыгнул носом и ниже склонил голову. Три недели назад, в конце сентября, на свою беду он после вечерней поверки сел играть в секу с кавказцем Дато, законным вором из своего барака, хотя ещё год назад, влетев на деньги, дал себе слово за карты не браться. Ставкой был стакан махорки. После отбоя игра продолжалась, дело шло с переменным успехом, махорка переходили из рук в руки.

После полуночи покатил сумасшедший фарт, Тараскин выиграл ту махорку, а к ней в придачу четыре двухсотграммовых пачек чая, пол-литровый флакон спирта и три банки тушеной говядины. Эти жратву, пойло и даже наркотики доставляли на зону вольнонаемные, сбывали зэкам втридорога, а кавказцы, у которых не переводились деньги, охотно брали товар. Тараскин, понимая, что фарт не может переть всю дорогу, попробовал свернуть игру. Бросил карты, встал со шконки.

К нему шагнул откормленный гопник по имени Резо, бык из свиты лагерного смотрящего. «Ты отыгрывался? Дай и другим отыграться», – вежливо попросил он, положил на плечо Тараскина тяжелую, как пудовая гиря, лапу. Заставил сесть. Публика, окружившая двухъярусные койки, стала переглядываться, перемигиваться, понимая, что мужика Тараскина сейчас будут опускать на деньги. И сам он четко понял: уйти с выигрышем не дадут. Дато взял карты, долго мусолил колоду. Он хоть и сидит на игле, игрок не самый слабый: руки не тряслись, глаза оставались спокойными. Видно, Дато здорово передергивал на сдаче, потому что к двум часам ночи Тараскин спустил весь свой выигрыш, а к утру остался должен совершенно фантастическую по здешним меркам сумму: сто двадцать баксов.

Тараскину удалось выторговать месячную отсрочку по долгу, он наплел, что в конце октября к нему приедет жена. Через вольняшек сумеет передать мужу харчи и деньги, долг будет погашен в срок, даже с небольшим процентом. С женой Тараскин давно развелся, никто из родственников, даже родная тетка, самый близкий человек на свете, не приедет в далекую Мордовию, чтобы ссудить его деньгами. Но месячная отсрочка – это лучше чем ничего. «Хорошо, – ответил Дато. – Я подожду, скажем, до двадцатого октября. Успеешь?». «Само собой, – Тараскин прижал ладонь к сердцу. – Двадцатого – как из пушки».

Он отправился в ту часть барака, где жили мужики, залез на верхнюю шконку, закрыл голову подушкой. И не сомкнул глаз до самой побудки, беззвучно шевелил губами, выдавая на-гора ругательства и проклятья. «Суки, лаврушники, накупили за бабки воровские звания, – шептал он. – Мать вашу. И теперь держат всю масть, всю зону держат. Что вам сдохнуть, тварям, паскудам». В душе Тараскин понимал, что виноваты в его бедах не лаврушники, а он сам, нечего было садиться за карты, ведь знал же, чем все кончится. Карточные долги священны на воле, а на зоне вдвойне священны.

Однажды Тараскин стал свидетелем расправы с должником. Темным вечером возле сортира его перехватили кавказцы, скрутили руки, запрокинули голову назад, а третий нападавший подошел на расстояние шага к своей жертве и ударил снизу. Тараскин видел, как в темноте дождливого вечера сверкнул наточенный железный прут, рукоятку которого обмотали изолентой. Заточка вошла мужику под нижнюю челюсть, пропорола язык и небо. Через минуту бедняга захлебнулся кровью. Орудие преступления утопили в выгребной яме. Убийц искали, но, разумеется, не нашли, хотя их имена знали все.

Существовал второй вариант погасить долг: натура, плата через очко. Смена масти, петушиный угол возле параши, всеобщее презрение, когда вчерашние приятели сторонятся тебя, как прокаженного, боясь дотронуться пальцем, ложка с дыркой, висящая на шее… Ты уже не мужик, не баба, ты хуже грязной собаки. После недели такого существования Тараскин сам наложит на себя руки, удавится где-нибудь в темном углу недостроенного склада или бросится под колеса железнодорожного вагона, которыми на промку доставляют силикатный кирпич.

К утру он нашел спасительное единственно возможное решение.

После первой поверки он вернулся в барак, вытащил из «телевизора» и завернул в тряпицу свою самую ценную вещь, трехсотграммовый шмат соленого сала, который берег на черный день. Побежал не в столовку, а в медпункт, сунул щедрый подарок лепиле, санитару из вольняшек, и получил освобождение от работ, якобы, сильно простудился, температура поднялась. Лепила заполнил карточку, выдал мнимому больному две таблетки аспирина и отпустил его. Когда конвой вывел отряды зэков на промку и жилая зона опустела, Тараскин пошел в административный корпус, долго обрабатывал дежурного офицера, прося пятнадцатиминутного приема у кума. Якобы Тараскин вспомнил одно преступление, совершенное им на свободе и теперь, спустя три года, когда окончательно замучила совесть, хочет покаяться заместителю начальника колонии по режиму в том давнем деле.

Офицер скучал, никаких дел не маячило, поэтому он, слушая зыка, развлекался тем, что пускал ему в лицо струи табачного дыма. Когда баловаться надоело, сказал, что к куму Тараскин попадет немедленно, но сразу после визита к начальнику, зэк помоет туалеты на первом и втором этажах административного корпуса. «Языком вылижу», – пообещал Тараскин.

В тот день беседа в кабинете кума заняла не минуты, а добрых два часа с гаком. Тараскин рассказал начальнику, что три года назад, будучи вольным человеком, он помогал своему случайному знакомому Дьякову Юрию Ильичу вывести за пределы Москвы трупы убитых людей и закопать страшный груз в лесу. В мокрухе Тараскин участия не принимал. Дьяков позвонил ему, попросил приехать на съемную квартиру на Волгоградском проспекте, мол, есть срочное дело, можно снять с куста приличные бабки. Легкий на ногу Тараскин, сидевший тогда на мели, был на месте через час. Он поднялся на восьмой этаж крупнопанельного дома. Дьяков, услышав условные три коротких звонка, пустил гостя в квартиру. Из одежды на хозяине были только трусы, тело ещё не обсохло, голова мокрая, видно, только что душ принял.

«Что за дело?» – спросил Тараскин. «Нужно отвести за город мусор. И закопать. Один не справлюсь, тяжело», – ответил хозяин. Он отвел Тараскина в комнату и без лишних разговоров накатил стакан водки и дал подавиться пряником. Позже, когда водка прижилась, провел за собой, в восьмиметровую кухню.

На дворе стоял теплый летний вечер, солнце ещё не опустилось, но плотные двойные шторы были наглухо закрыты, поэтому Тараскин не сразу разглядел всю картину. Стены кухни, холодильник и мебель были забрызганы какой-то темной жидкость. В черных лужах, разлившихся по керамическим плиткам пола, плавали лицами вверх два тела, мужчина и женщина. На столе среди тарелок и осколков разбитой бутылки лежал пистолет «ПМ» с глушителем, затвор в крайнем заднем положении. Видимо, Дьяков зазвав этих людей в гости, задумав кончить мужика и женщину из пистолета. Он успел сделать только один или два выстрела. Следующий патрон перекосило в патроннике, и тогда убийца схватился за топорик для разделки мяса. Когда все было кончено, изуродовал лица убитых тяжелым молотком, который валялся здесь же, посередине кухни.

«За что ты их?» – спросил Тараскин. «Да та, немного поспорили по поводу одной театральной постановки, – усмехнулся Дьяков. – Да так и не сошлись во мнении». Тараскин задышал глубоко, потому что ему не хватило воздуха. На кухне пахло каким-то приторно сладким вином и свежей кровью. Он шатнулся, отступил в прихожую, распахнул дверь туалета, упав на колени перед унитазом, широко распахнул рот, из которого хлынула обжигающая блевотина: стакан только что выпитой водки, пряник и съеденный на обед борщ.

Когда Тараскин очухался, сполоснул холодной водой лицо и снова вышел на кухню, хозяин задал главный вопрос: «Итак, ты все видел. Ты поможешь мне?» Тараскин покосился на стол, пистолета на прежнем месте не оказалось. «Помогу», – ответил он, потому что иначе ответить не мог. Трупы перетащили в ванную, смыли кровь с кухонной мебели и с пола. Позже, уже ночью, упаковали груз в большие пластиковые пакеты, сверху обернули мешковиной и шерстяными одеялами, обвязали веревками. Дьяков надел спортивный костюм, запер гостя в квартире и ушел, чтобы подогнать к подъезду универсал «Вольво».

Лифтом трупы спустили вниз, на пустой темный двор, и загрузили в машину. За руль сел Дьяков, выехали из города, докатили до Подольска, долго петляли по каким-то проселкам, наконец, свернули в лес. В свете автомобильных фар до утра копали яму. Тараскин старался не поворачиваться спиной к своему приятелю, боялся нарваться на пулю и навсегда остаться в этом проклятом лесу. Когда забрезжил серый рассвет, сбросив вниз трупы, снова взялись за лопаты, обложили рыхлую землю квадратиками дерна, затоптали ногами.