Читаем без скачивания Рисунки баталиста - Александр Проханов

Коногонов пристальней всмотрелся в смуглое, угловатое лицо Кандыбая, вписанное в геометрию брони. И увидел белую от хлебов казахскую степь, шествие красных комбайнов, золоченые среди синих небес башни соломы и его, Кандыбая, упавшего спиной на соломенный ворох среди колосков, голубых сорнячков, оглушенных стрекоз и кузнечиков. Об иной земле и пшенице были мысли сержанта – малые искорки в раскосых глазах.

– Сейчас следи за развилкой! Вот она!..

Вдалеке на равнине темнели грузовики, пирамидки армейских палаток, россыпи солдат. Качались размытые шлейфы пыли, в которых клубились малые плотные вихри – мчащиеся транспортеры. Афганский полк разворачивал свои батальоны. Оцеплял кишлак, где засела небольшая, но упорно досаждавшая банда. В сумерках выходила на трассу, обстреливала джипы, останавливала и обирала автобусы. Наведывалась в соседние кишлаки, где создавались кооперативы, жгла тракторы и комбайны. Против этой банды и действовали батальоны афганцев. Коногонов видел, как цепочка солдат, похожих на маковые зерна, движется от грузовиков к рыжим садам кишлака. Сейчас углубятся в виноградники, проулки, дувалы. Станут входить в дома, щупать миноискателями погреба, сосуды с зерном, воду в текущих арыках – искать оружие.

И опять зрелище прозрачного простора, двух далеких пыльных столбов, горной гряды, среди которой пролетал броневик, наполнило Коногонова похожей на изумление радостью: «Я, я!.. Здесь!.. Лечу!.. Может быть, бой!.. Может быть, пуля!.. Лечу!..» Это ожидание боя не пугало его, а наполняло душу молодой крепкой силой, рождало бодрые, мгновенные мысли об этом утре в Гератской долине, о себе самом, несущемся на броне.

Знают ли его родные, где он сейчас? Могут ли представить его, схватившегося за ствол пулемета, слушающего шум азиатского ветра в крыльях панамы?

Этими родными и милыми, кого он сейчас окликал, были отец и мать, жившие в Ярославле, все в том же маленьком домике с окнами на ленивую Которосль, из которых видны заречная заводская труба и шатровая колокольня, и черно-белый буксирчик стучит по воде, и край стола, такого знакомого, с кубами стеклянных чернильниц, с выцарапанным именем – Сергей. Отец ужасно сердился, жалея прадедовский, орехового дерева стол.

Родными и милыми была жена-москвичка и еще не рожденный сын, желанный, готовый вот-вот появиться, о котором были ее длинные письма, ее страхи, ее заклинания к нему, Коногонову, чтоб вернулся живым и увидел ее и сына.

Близким и дорогим был друг, ровесник, такой же, как и сам он, историк, копавший сейчас древние могилы под Псковом, с кем он, Коногонов, вел непрерывный дружеский спор и полемику, отсылая письма-трактаты, посвященные отношениям России со странами Востока.

Им бы хотел он сейчас показаться на этом афганском проселке, на этой зеленой, исцарапанной и запыленной броне.

Он должен был побывать в кишлаке. Повидаться с главой кишлака Амиром Саидом, недавним мятежником, перешедшим со своим вооруженным отрядом на сторону правительства. Договориться о встрече командира и Амира Саида, попутно понять, чего хочет этот недавний яростный враг, побывавший в Иране, выходивший на дорогу в засады, обстреливавший колонны советских машин. Чем вызван его отход от мятежников, сколь искренен этот отход. Коногонову, знатоку языка, было поручено это задание. И он, гордясь и волнуясь, мчался его выполнять.

Кишлак возник внезапно: горелая плоская степь и в ней белые, пышные, раздуваемые ветром хлеба, каменная твердыня стен и округлых башен, и за ними, в желто-ржавой листве, алые смуглые шары гранатов, лучистые, как фонари, апельсины. От стен кишлака навстречу броневику метнулись наездники плотной, пышной, гарцующей группой. Пустили в намет лошадей, встряхивали в седлах ворохами одежд, медными бляхами и винтовками. Сближались с машиной. Коногонов, посылая вниз, в люк, приказ замедлить движение, вглядывался в седоков. Два столба пыли – из-под колес машины и лошадиных копыт – сбились, смешались в единое душное облако. В нем фыркали и хрипели кони, покрикивали ездоки, блестел и звякал металл.

Среди горячих лиц, смоляных усов, разноцветных повязок Коногонов узнал Амира Садека, брата Амира Саида. Молодой, безусый, улыбался белозубо пунцовым ртом. Недавно он приезжал в гарнизон, разговаривал с офицерами штаба, и Коногонов служил переводчиком.

– Салям алейкум, – наклонился в седле Амир Садек, прижимая руку к сердцу. На пальцах, примявших шелковые складки, вспыхнул перстень. Лошадь, косясь на броневик, чуть развернулась, и под накидкой всадника блеснул синевой автомат. – Мы рады видеть у себя храброго офицера Коногана. Здесь, в кишлаке, мы готовы принимать шурави как добрых друзей и желанных гостей!

– Алейкум ас салям, – Коногонов прижал ладонь к куртке, чувствуя спрятанный в кармане блокнот с авторучкой. – Командир шлет привет своему другу Амиру Саиду и его брату Амиру Садеку. Благодарит за помощь, за добрые слова и советы. Он помнит последнюю встречу и надеется, что новая будет полезна шурави и жителям Джомохона. Люди Герата заслужили мир, устали от ненужной войны, хотят спокойно молиться, собирать хлеб и растить детей. Так сказал командир.

Они обменялись этими церемонными приветствиями и протянули друг другу руки, не слезая с брони и седла. Улыбнулись ярко и молодо.

– Коноган, брат ждет вас. Он выслал нас навстречу. Мы готовы вас проводить! – Он ударил медным колючим стременем в потные ребра лошади. Развернул ее, тонконогую и глазастую, пустил по дороге. И броневик покатил, окруженный скачущим, гикающим людом. Вьющиеся полы одежд залетали на броню. Горбоносые усатые лица обгоняли друг друга. И рябило в глазах от винтовок, начищенных украшений и торчащих из патронташей патронов.

Коногонов свесился в люк:

– Аккуратней! Колесом не задень!.. Так и лезут под скаты!

– Я не задену. Они бы нас не задели! – К нему повернулось встревоженное лицо Кандыбая. – Сцапают нас здесь без следа! Вон, глядите, заливают арыки! Туда проедем, а обратно ходу не будет!

Они скатились в глинистый глубокий арык, перевалились колесами через изъеденные склоны. По руслу бежала вода, впитывалась, чернила берега. Ее нагнетало волнами. Машина прошла в мелких брызгах по еще твердому дну. Коногонов оглянулся на удалявшийся блестевший поток. Испытал мгновенную тревогу. Полноводный арык с раскисшими берегами и дном становился непреодолимой преградой для колесной машины, отрезал ее от степи. Еще можно было вернуться. Встретиться с Амиром Саидом на открытом пространстве. Поставить поодаль машину, посадить Кандыбая к прицелу. Разговаривать с недавним мятежником под прикрытием башенного пулемета. Но всадники мчались вперед, втягивались в узкую глинобитную горловину. Амир Садек, обернувшись, помахал с седла Коногонову.

– Вперед! – приказал он водителю. – Соблюдай дистанцию! – И они втиснулись железными кромками в глиняный тесный проем, в узкую улицу кишлака.

Миновали высокую башню с прорезями и бойницами, охранявшую въезд в кишлак. В бойницах мелькнули металлические отливы винтовок, смуглые лица стрелков. Ему показалось, что стена, отделявшая их от степи, задвинулась и они оказались в недрах плотного, огражденного мира. Двинулись по округлой спирали, затягивающей их вглубь, в сердцевину, к укрытому в толще ядру.

Он жадно наблюдал с брони. Пустырь кладбища, похожие на муравейники груды, в каждой корявая палка с бесцветной, сожженной солнцем тряпицей. Две-три свежие, ярко-зеленые. Вмурованная в стену голубая деревянная дверца. К стене прижался старик, в белой чалме, белобородый, с коричнево-красным лицом. Два сиреневых ослика, груженных полосатыми, туго набитыми тюками. Торопливый погонщик понукает их хворостинкой. Сидящие у стены старики в складчатых, похожих на тыквы чалмах. Недвижные, как пустые, оставленные на солнцепеке сосуды.

Кишлак, открывавший ему то увешанные оранжевыми плодами деревья, то колючую главку мечети с жестяным полумесяцем, то пускавший навстречу разноцветную ватагу ребятишек, то убиравший с пути торопливых маленьких женщин в развевающихся до земли паранджах, – кишлак нес в себе древнюю, плотную, устоявшуюся жизнь и уклад. И машина с пулеметом и башней, и он сам, Коногонов, в защитной зеленой панаме, обволакивались этой жизнью, засасывались ее глубиной.

Всадники пронеслись в самый центр кишлака, к высокой, напоминавшей крепость стене. Остановили топочущих, фыркающих лошадей. И, спрыгнув на землю, Коногонов очутился среди запахов лошадиного пота, печного сладкого дыма, в которые вторгались язычки машинного топлива, горячего железного двигателя.

– Закрыть люки! Сидеть у пулемета! Наблюдать! – приказал Коногонов водителю.

– Есть закрыть люки, сидеть у пулемета и наблюдать! – Кандыбай быстро, словно выбирая сектор обстрела, обвел глазами длинную солнечно-горячую улицу с тенями, падающими от лошадей и наездников, высокие, нарядно раскрашенные ворота, куда шагнул и исчез Амир Садек. – Не нравится мне это все, товарищ лейтенант!