Читаем без скачивания Топот бронзового коня - Михаил Казовский

    - Вы, по-моему, очень ей понравились.

    Молодой человек, зардевшись, приложил руку к сердцу:

    - Я весьма польщён. Благосклонность падчерицы самого Велисария дорогого стоит!

    - Непременно заходите ещё.

    - Обязательно воспользуюсь вашим приглашением.

    Разумеется, предложение Хосрова о мире было радостно встречено императором. Он давно считал войну с Персией слишком дорогой. Думал о походе на Запад и желал сконцентрировать средства и военные силы для завоеваний в Италии, Африке и Испании. Сделал распоряжение: Сите с небольшим гарнизоном оставаться в Даре, Велисарию с семитысячным войском возвращаться в Константинополь.

    В то же время ситуация в городе складывалась сложная. Участились разбои и поножовщина, недовольных становилось всё больше, а сенатор Пров не сидел сложа руки, и его доверенные лица проводили работу среди димотов - ярых сторонников как «синих», так и «зелёных», тайно раздавали оружие, брали на содержание стасиотов - заправил в партиях ипподрома. Основное возмущение нарастало по двум линиям - экономической и религиозной. Стасиоты и настраивали народ: мол, куда мы идём с этими грабительскими поборами и расколом Церкви? Почему автократор бездействует? Нужен ли такой самодержец? Может, поменять на другого - скажем, на Ипатия, потому что тот - племянник Дикора?… Разговоры на эти темы слышались повсюду. Было достаточно искры, чтобы вспыхнуло всё вокруг - как в прямом, так и в переносном смысле.

    Кризис разразился вслед за Рождеством - в январе 532 года.

    Игры на ипподроме открывались 10 января. Цирк был полон, гомонил, бурлил, все собравшиеся ждали появления автократора. Зазвучали трубы и барабаны, вдоль кафисмы (царской трибуны) выстроились гвардейцы его величества, и народ увидел Юстиниана, облачённого в красное, а на голове самодержца сверкала стемма - металлический обруч, изукрашенный золотом, драгоценными каменьями и эмалью, на венце был крест, по бокам - подвески из жемчуга. Василевс казался несколько усталым - за прошедший год он слегка спал с лица; видимо, бессонные ночи и кипучая деятельность по выстраиванию государственной власти отражались на его самочувствии. Или сильно переживал, что ему изменила Феодора? Кто знает! Весть о смерти ул-Кайса царь воспринял достаточно равнодушно и в своих разговорах с императрицей больше никогда не вспоминал об арабе.

    Тот январь был довольно мягкий (мы сказали бы сегодня - «плюсовая температура»), и совсем не влажный, сухой. Иногда даже солнце появлялось из-за войлочных туч.

    И Юстиниан появился в цирке, как второе солнце. Ипподром взорвался: «Аvе, imperator! Vivat, Vivat!»

    Неожиданно с западной трибуны, где сидели «зелёные» и «синие», выделилась группа возмущённых мужчин, явно разгорячённых выпитым, и решительным шагом двинулась к кафисме (находившейся на восточной стороне цирка). Перед рядом гвардейцев люди остановились, и главарь прасинов - разлохмаченный, с длинными развевающимися космами, в грязном зелёном плаще - поднял правую руку и довольно грозно сказал:

    - Многие лета, Юстиниан Август, да будешь ты победоносным!

    Император молчал. Он, по этикету, никогда не снисходил до разговоров с простыми подданными. За него отвечал специальный чиновник, называвшийся мандатором. Это был человек средних лет с грубоватой внешностью выходца из низов; на его плаще выделялись нашивки, соответствующие должности и званию.

    - Что ты хочешь, Мина? - произнёс мандатор.

    - Я желаю защиты его величества.

    - Что с тобой стряслось?

    - Убивают наших. Только что убили торговца дровами в Зевгеме. А до этого - сына Эпагата, ты знаешь. Мы пошли к спафарию Калоподию за защитой, а меня он прогнал, не выслушав до конца. Если нет правосудия в этой стране, мы начнём вершить его сами.

    У чиновника в глазах появилась злость. Он ответил Мине:

    - Прекрати возводить напраслину на спафария.

    - Я не возвожу, правду говорю, августейший. За последние десять дней - двадцать шесть убийств в нашем Зевгеме!

    - Кто же убивает, по-твоему? - удивился мандатор.

    - Ясно кто - венеты. Ты их прикрываешь, и они бесчинствуют.

    - Замолчи, несчастный! - оборвал его представитель Юстиниана. - Или прикажу тебя обезглавить. Здесь народ собрался наблюдать за бегами. Попереживать за своих возничих. Вместо этого вы устраиваете скандалы, драки и резню, а потом сами жалуетесь, будто вас притесняют. Где же логика?

    - Убивают нас не в драке на ипподроме, а исподтишка, тайно, подло. И никто не хочет отвечать за содеянное. Если власть не наводит в стране порядок, мы её заменим.

    - Ты договоришься сейчас!

    - Мне уже терять нечего. Есть предел терпению. Мы молчали, сколько могли. А теперь намерены высказать тебе всё!

    - Я в последний раз говорю: замолчи немедленно. Ты вообще не имеешь права раскрывать рот, ибо не крещён.

    От подобного заявления Мину передёрнуло:

    - Кто, по-твоему, не крещён? Я, по-твоему, не крещён? Я крещён с рождения, я с рождения православный!

    - Ты не православный, а манихей. Манихеи - хуже иудеев.

    Тот позеленел, сделавшись лицом одного цвета со своим облачением:

    - Пресвятая Богородица! Ты назвал меня манихеем, хуже иудея? Ты поплатишься за эти слова, как Иуда!

    У мандатора сжались кулаки:

    - Я велю сейчас тебя заковать, а к утру повесить!

    - Не имеешь права. Ибо только Бог распоряжается нашей жизнью. Ты не Бог, трижды августейший, хоть и представляешься Богом. Ты всего лишь сын иллирийского крестьянина Савватия, про которого я могу сказать лишь одно: зря он появился на свет и родил Петра - попустителя убийц!

    Это было неслыханной дерзостью. Оскорблять императора прямо в его присутствии! И за меньшие провинности многие бедняги отправлялись на виселицу, ведь не зря весь Константинополь кишел доносчиками, а судебные власти зачастую не утруждали себя долгим разбирательством, поиском свидетелей, веря обвинениям, даже анонимным. Ну, а тут - в открытую, на глазах у всего народа!

    Впрочем, не успел мандатор повелеть арестовать Мину, как вперёд вырвались венеты («синие»), и глава их, Флор, заорал на главу «зелёных», потрясая руками:

    - Жалкий манихей и самаритянин! Сам убийца, сам! Сами убиваете, а сваливаете на нас!

    Мина не взглянул на него, продолжая общаться только с василевсом при посредничестве чиновника:

    - Слышишь, августейший? Существует ли предел человеческой низости? Двадцать шесть убитых прасинов. Двадцать шесть! И ни одного венета. Кто ж тогда убийца? Неужели мы сами?

    - Сами, сами! - завизжал Флор.

    - Сами, - подтвердил представитель самодержца. - Вы на всё способны. Нет вам извинений.

    У «зелёного» задрожали губы:

    - Лишнее тому доказательство: в этой стране, с этим автократором не добьёшься правды. Всё подкуплено, всё на стороне халкидонцев. Халкидонцев, не знающих Бога.

    Тут от ярости зашёлся мандатор:

    - Халкидонцы не знают Бога? Ты в своём уме?!

    - Он убийца, убийца! - крикнул Флор.

    Мина тем не менее продолжал:

    - Халкидонцы не знают Бога, ибо покрывают убийц. Лучше быть иудеем, чем халкидонцем. Лучше почитать Зевса и Аполлона! На венетах креста нет!

    - Ах ты, негодяй! - предводитель «синих» бросился на «зелёного» и ударил кулаком по лицу.

    Началась потасовка, общая свалка возле кафисмы, и гвардейцы с трудом растащили дерущихся. Пятеро прасинов, пятеро венетов были арестованы и препровождены в тюрьму к Евдемону (эпарху-градоначальнику). В знак протеста все монофиситы покинули ипподром, и, хотя праздник продолжался, настроение у публики оказалось здорово испорченным, там и сям возникали драки, а Юстиниан, не дождавшись окончательного заезда, тоже ушёл из цирка.

    Проходя по двору Халки, он увидел Евдемона и велел ему подойти. Тот, по этикету, рухнул императору в ноги и поцеловал ему туфли. Василевс велел:

    - Будь построже с этими. Выяви убийц. Мнимых или подлинных - всё равно. Человек семь, не больше. Четверым вели отсечь голову, трёх повесь. В том числе Мину и второго… этого… как его?

    - Флора, ваше величество, - подсказал эпарх.

    - Да, его. Но вначале приговорённым отруби пальцы и води по городу для всеобщего устрашения. Надо подавить беспорядки. Власть должна уметь себя защищать, и чем жёстче, тем лучше. Нам ещё предстоит столько богоугодных дел! И нельзя допустить, чтобы разное отребье отвлекало от них державу. Мы работаем на благо народа.

    - Слушаюсь, августейший. Сделаю по-вашему, - и опять поцеловал ему туфли.