Читаем без скачивания Мегамир - Юрий Никитин

Он повернулся в солнечном луче, придирчиво рассматривая себя в зеркало. Терпимо... Печень увеличена, но так надо, сердечная мышца не растянута, поджелудочная на месте... Вроде бы на месте. Впрочем, вечером все равно осмотр у Кравченко.

Комбинезон неприятно шелестит в его руках, растягивается слишком туго. И застежки такие, что только двумя руками... Мазохин требует, чтобы комбинезоны носили и внутри станции, а Кравченко превзошел даже Мазохина: мол, только перед сном снимать, хищные микробы пробираются и под бронированный колпак!

Ноги донесли до массивной двери с надписью красным «Выход», пальцы коснулись чувствительной пластины, вот уже на плечи обрушилось неистовое солнце... Да, друзья с их мужественно-веселым трепетом помешают ощутить единство с этим миром, необходимо побыть одному, ведь даже он, специалист, ведет себя пока что как человек, уменьшившийся до размеров муравья, а не как муравей...

Только отойдя от бронированного купола, осознал, что подсознательно бежит от неприятного разговора. Бежит! Вот так. Не сказывается ли миниатюризация? Не доминируют ли в Малом Мире рефлексы над разумом даже у человека? Не могут ли...

А ноги потихоньку несли все дальше от станции.

— Перестань, — сказал Кирилл с отвращением. — Какие рефлексы? Ты в Большом Мире удирал от неприятностей точно так же. На одних рефлексах... Вернись, выскажи этому меднолобому администратору! Добивайся!

Он составил мощную речь, полную убийственных доводов, сарказма, неотразимую, сверкающую... Станция за это время скрылась, только над зелеными зарослями расплывалось красное пятно верхушки купола.

Даже застонал от отвращения. Червяк, амеба. Ничтожество. Это не его роль, он привык жить в норке. Всегда находятся бравые, не знающие сомнений, четко видящие светлое будущее — неизбежный удел человечества. Или эти бравые уже настолько завязли в дерьме, что только презираемый интель способен спасти? Глупый вопрос, и так видно. Но интеля всю жизнь приучали, что он — прослойка между настоящими классами, он должен только получать ЦУ с обеих сторон, а решать за него будут другие, настоящие. И вот он, Кирилл Журавлев, чистопородный интель — откуда опять взялся? Разве не всех под ноготь в семнадцатом, двадцатых, тридцатых, сороковых, пятидесятых... — стоит в растерянности. Как породистый пес: все понимает, но сказать не может.

Воздух мягко расступался, похожий на бассейн. Впрочем, это и есть бассейн — воздушный. Вместо рыбы — хищные микроорганизмы, а планктоном служат крупинки цветочной пыльцы, споры, даже едва различимые молекулы запаха.

С каждым шагом нечто входило в Кирилла. Его Я разбухало, не вмещалось, шло вместе с ним расширяющимся облаком. Оно же дало сигнал возможной опасности, и Кирилл плюхнулся под защиту толстого, как перекрытие спортивного зала, широкого листа. Над верхушками зеленых стеблей бесшумно плыло сверкающее, похожее на паутинку с новогодней елки. Едва не зацепилось, но теплый поток воздуха помог, серебристое облачко взмыло, быстро растворилось в синеве.

Кирилл, лежа, проводил взглядом чистоплотного паучка-путешественника. В середке паутины, такой же серебряный, незаметный. От полета ни шума, ни запаха... Так и до экстрасенсорной чуши можно дойти!

Уже не колеблясь, содрал комбинезон. Теплые ладони воздуха быстро высушили вспотевшее тело. Хлынул поток информации, истончившаяся кожа не комбинезон, от мира не отгораживает. Запахи идут прямо в тело. Кирилл в подражание муравьям перешел на трахейное дыхание. Еще не понял, чем пахнет, под кем как дрожит почва, кто как трясет плотный, как кисель, воздух — здесь все хитрят, имитируют, прикидываются, но чувства уже начинали делать первую важнейшую прикидку: опасно — безопасно.

Он постоял с комбинезоном в руке. Ага, вот уже простейшие сигналы: «вода справа», «завтра будет сухо»...

Не выходя из тени, но не подходя к растениям, он медленно побрел прочь от станции. В кулаке держал свернутый комбинезон, так надежно отгораживающий сотрудников от мира. От хорошего и плохого. От опасности и сигналов об опасности.

Он пробыл в исполинском лесу растений весь день. Двигался с оглядкой, часто стряхивал на себя капли влаги, возмещая потерю воды. К вечеру уже определял направление запаха с точностью до градуса, мог в этом потягаться с майскими жуками, а по сотрясению воздуха узнавал крупных насекомых.

Наткнулся на свисавшую до земли ягоду земляники размером с газетный киоск. Голод напоминал, что хотя ему и убрали лишние кишки и еще много чего, но кушать все равно надо, даже если он самый что ни есть одухотворенный интеллигент.

Красноватая плоть оказалась из толстых веревок, между ними пугливо прятались клетки помельче, заполненные сладким соком. Сквозь прозрачные розовые стенки просвечивали булыжники семян. Жевалось трудно, морякам Колумба легче было грызть сапоги.

Когда оглянулся на ягоду издали, не мог отыскать фасетку, которую грыз. Ягода лежала целая, громадная, налитая соком. Всю станцию можно накормить! Неделю ели бы, еще и осталось бы. Это и плохо: здесь можно опуститься до примитивного собирательства, как было в каменном веке. Или хорошо? Природа прокормит триллионы людей. Никаких покорений, поворота северных рек, загрязнения, истощения, ядохимикатов...

Чувства не только обострились, а еще как бы удлинились. Смутно чувствовал, что происходит во-о-он за теми растениями, они сливаются в зеленовато-серую стену. А какие способности в нем разовьются, когда проживет здесь год? Два?

С радостно-потрясенными чувствами прыгнул через трещину. В воздухе почему-то развернуло боком, едва дотянув до края. По спине пробежал страх, ведь прыгал с запасом...

В тело начало вползать странное оцепенение. Расхотелось шевелиться, мысли потекли вяло, медленно, блеклыми урывками. С огромным трудом заставил себя двинуться через заросли. Впереди уже смутно маячил спасательный красный купол, но ноги подгибались. Слабел очень быстро.

Прыгнул еще, но, когда с трудом поднялся на ноги, понял, что от скачков надо отказаться. Жизнь уплывала с каждой минутой. Воздух уплотнялся, отбрасывал, как резина. Мысли путались, растушевывались.

Красный купол расползался, исчезал в пестром тумане. Упасть нельзя, уже не встанет, но тело застыло, застыло. Никакой боли, мук, просто остался Кириллом Журавлевым разве что на четверть, и та испарилась, уже не мог удержать погасающие мысли, что исчезали, не оставляя даже провалов.

Донесся то ли крик, то ли вой. Мелькнуло красное с оранжевым, мир перевернулся. Кирилл непонимающе смотрел на крупные кристаллы песка, что вдруг замелькали перед глазами с большой скоростью. Потом вдруг нахлынули звуки, так же внезапно услышал запахи, откуда-то пошло тепло.