Читаем без скачивания Кошки-мышки - Наталья Нестерова

Перевалив за шестьдесят, по мнению Макса, человек возвращается в детство, утрачивая способность воспринимать сложность характеров. Старики безоппеляционно записывают одних людей в хороших, других — в плохие. Спорить бесполезно, потому что старики полагают, будто имеют патент на абсолютную истину. Патент называется «мой жизненный опыт».

— Я о тебе, Лида, была лучшего мнения, — сказала тетя Даша и тут же поправилась, — то есть что ты была обо мне лучшего мнения.

— Извините, плохо выразилась. Давайте останемся при наших хороших мнениях.

Далее я принялась убеждать тетушку в том, как прекрасно и замечательно все обстоит. Виктор Петрович тихий, благородный и достойный. Без тети Даши он пропадет, а ей предоставляется возможность не только продлить годы жизни милейшему Виктору Петровичу, но и сделать эти годы счастливыми.

Хотела прибавить, что и у самой тети Даши заманчивые перспективы активной деятельности, благотворно, как известно, влияющей на сердечно-сосудистую систему. Но вовремя заткнулась: подозрение в эгоистических интересах могли только отпугнуть тетушку.

Слушая меня, она хорошела и молодела на глазах. Почти как Майка. Вот подлость: все замуж выходят, одна я на пороге развода.

Успех моих речей был абсолютным.

— Мне нечего надеть на бракосочетание, — промямлила тетя Даша.

Как и Майку перед встречей с возможным пасынком, тетушку волновали глупости. Хотя сама я костюму придаю громадное значение. Стильное платье — половина успеха.

— Если женщине нечего надеть, значит, у нее нет ничего нового. Если мужчине нечего надеть, значит — нет ничего чистого.

Это я слышала по телевизору, эстрадная клоунесса говорила. Но мысль настолько точная, что, скорее всего, принадлежит кому-то более умному, чем авторы реприз.

От волнения тетушка перепутала свой пол и сказала, что ее гардероб всегда чистый. Я заверила ее: купим такой костюмчик, что все остальные невесты от зависти проглотят фаты.

— На один выход покупать обновку не разумно.

— Это будет вещь — и в пир, и мир, и в добрые люди.

— Есть еще один момент… ситуация, — мямлила тетя Даша.

Смущение, в котором она пребыла последние полчаса, было столь не свойственно тете Даше, что бедняга выглядела почти больной.

— Смелее, — подбодрила я.

— Виктору Петровичу семьдесят два года.

— Возраст мужского расцвета.

— Да, но некоторые, ты знаешь, и до восьмидесяти сохраняют… могут… хотят… Даже детей рожают!

— Тетя Даша, вы боитесь забеременеть? — поразилась я.

— Глупости! У меня и климакс-то давно закончился. Но вдруг он, Виктор Петрович… возжелает? Сегодня подсчитала: с мужчиной последний раз в этом смысле я вступала в отношения в тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Тридцать один год назад!

Изо всех сил я старалась не расхохотаться, кусала губы, хмурила брови.

Тетя Даша поняла по-своему мимические корчи на моем лице:

— Согласна, что проблема?

— Еще какая. А вам хочется… ну, вступить в отношения?

— Совершенно не хочется, — призналась тетушка. — Если только… целоваться слегка, но дальше…

— Проблема, — заключила я с умным видом. — А Виктор Петрович, он пытался? Домогался?

— Как тебе не стыдно спрашивать? — возмутилась тетушка.

— Вы сами завели разговор, — напомнила я. — Так что Виктор Петрович? Бьет из него потенция?

— Из него бьет гипертония, а врачи толком лекарство не могут подобрать.

— Чего тогда переживать? Есть такой анекдот, — вспомнила я. — Поженились старички. Легли спать, он протягивает руку, она своей рукой ее пожимает. Уснули. Следующую ночь он протягивает руку, она пожимает. Заснули. На третью он протянул руку, а жена говорит: «Извини, дорогой, но у меня сегодня очень болит голова!»

Смеялась в одиночестве. Тетя Даша юмора не оценила. Я постаралась настроиться на серьезный лад.

— Тетя Дашенька, мне кажется, вам нужно просто поговорить с Виктором Петровичем, обсудить этот аспект. Возможно, его также мучают сомнения: вдруг вы захотите пылких ночей и жарких совокуплений. А он… — развела я руки в стороны.

— Обсуждать такое? — ужаснулась тетя Даша.

Прелесть наши старички! Хотят пожениться, а про такое боятся говорить. Что это? Целомудрие? Ханжество? Или просто другое поколение?

— А если Виктору, — (уже без отчества!), — твой анекдот расскажу? — вслух рассуждала тетя Даша.

— Отличный ход, — одобрила я. — Лучший способ донести собственные проблемы — вложить их в уста других людей.

— Как там было? Немолодые люди заключили брак, и в первую брачную ночь жена сказала мужу…

— Ничего не сказала, он протянул руку…

Повторила я раз пять, пока тетя Даша не запомнила текст. Тупой пересказ одного и того же навеял на меня дремоту.

Казалось — доберусь до подушки, усну богатырским сном. День-то выдался изматывающий.

Но легла в постель — сна как не бывало.

Демоны сомнений, горечи и отчаяния тут же захватили меня и принялись терзать. Предыдущая бессонная ночь была легкой разминкой по сравнению с метаниями по лабиринтам беспросветного ужаса.

О Назаре я не думала. Когда возникал на периферии сознания бледным призраком, легко отгоняла его: пошел вон, грязный пес! Бабушка говорила: «С собакой ляжешь — с блохами встанешь». Счастье, что не легла и срамных насекомых не нахваталась. Считать дурным фильмом, нечаянно принятым за произведение искусства.

Как и многому другому полезному, отгонять стыдливые воспоминания меня научила мама. Однажды я страшно оскандалилась. Мне было двенадцать лет, самый трепетный возраст. На дне рождении подруги вместе со смехом из меня вырвался кишечный газ — с треском пропукала заливистую трель. Ребята упали от хохота. Я выскочила вон, мчалась по улице с одной только мыслью: после такого позора жить нельзя, надо прыгать с обрыва в реку, тонуть, погибать. Однако ноги меня несли в противоположную сторону — к маминому техникуму, где она преподавала вечерникам. Я ворвалась в аудиторию со слезами и воплями, бросилась на шею маме. Студенты заинтересованно завозились, некоторые привстали.

Прижимая меня к себе, из-за моего плеча мама строго велела:

— Все на места! Открыли тетради. Самостоятельная работа…

Мама вывела меня из аудитории (практически вынесла), приволокла в чуланчик под лестницей, где хранились ведра и швабры уборщицы. Заставила все рассказать. Сквозь икания, всхлипы, заверения в необходимости умереть, погибнуть, я поведала о своем позоре.

— Это не конец света, — сказала мама.