Читаем без скачивания Привал на Эльбе - Петр Елисеев

В политотделе дивизии разговор был короткий, но памятный. Начальник политотдела Свиркин, поднявшись из-за стола, вручил Михаилу комсомольский билет.

— В вашей жизни, товарищ Елизаров, произошло сегодня важное событие. Вы получаете комсомольский билет. Дорожите им. В начале фронтовой жизни у вас, как вы сами пишете в своей биографии, было темное пятно. Но ваша самоотверженность и честная служба Родине дали вам право быть в рядах ленинского комсомола. Надеюсь, не опозорите, а подтвердите великое звание комсомольца…

Михаил от волнения ничего не мог сказать: все произошло не так, как он думал. Готовился произнести речь, сказать обо всех своих грехах, а тут все за него сказал начальник политотдела.

Свиркин пристально посмотрел на кудрявый чуб Михаила, спросил;

— Отец есть?

— Так точно. Донской казак Елизаров Кондрат Карпович.

— A-а, вспомнил. Это он первым в разведку пошел с левого берега? Поздравьте его. За отвагу при освобождении Ростова ему в приказе командующего объявлена благодарность. Бравый казак. Да и сын не подкачал. — Свиркин улыбнулся — Ну что ж, бей врага, как отец. Ясна задача?

— Ясна, товарищ начальник политотдела, — козырнул младший лейтенант.

Неожиданно решил спросить о том, что давно волновало:

— Товарищ комиссар, разрешите вопрос… Я в училище изучал материалы о боевых действиях нашей кавалерии в эту войну, об ее взаимодействии с другими родами войск. А почему наша дивизия так часто действует в пешем строю?

— Где нужно и можно было — сверкали и сабли. Беда в том, что на моторы не пустишь конницу. И все-таки кавалерии за храбрость памятник поставить надо. Например, Ростов без конницы взять было бы труднее. При наступлении немцев она дробила фланги, а при отступлении — настигала их, истребляла. И очень успешно. Так что кавалерия еще свое слово скажет.

Свиркин помолчал, потом неожиданно переключил разговор на другую тему.

— Такое дело, товарищ Елизаров, — начал он, — политотдел наметил провести лекции, беседы в частях. Может, и вы примете участие?

— Я никогда не читал лекции. Не умею выступать.

— Всякое умение начинается с неумения. Мы проведем инструктивные занятия с лекторами, а потом сами они проведут беседы в подразделениях. Сумеете?

— Побеседовать могу, — тихо ответил Михаил.

— Отлично. Главное, взяться за дело. Мысли будут — слова найдутся.

Свиркин много хороших слов сказал. Михаил как-то иначе стал представлять себе роль командира. Значит, он, как командир взвода, должен много знать, быть не только исполнителем приказаний, но и сам проявлять инициативу, конечно, в пределах своей службы.

Дослушав начальника политотдела, Елизаров поинтересовался;

— Товарищ начальник политотдела, разрешите спросить. Как обстановка? Нельзя на часок в Ростов заехать — домой?

— Можно. Вы на машине? Хорошо. Только захватите одну фронтовичку. Она из вашей части.

В соседней комнате, куда они вошли, у кожаного черного дивана стояла девушка в короткой шинели, подпоясанной брезентовым ремнем с тонкой пряжкой, и смотрела на них. На голове у нее лихо сидела серая ушанка из цигейки, на ногах топорщились кирзовые сапоги с широкими голенищами. Михаил посмотрел на девушку, чуть пошатнулся, будто искры брызнули от нее. Неужели правда? Вера, живая!

Михаил глянул на начальника политотдела, на мгновение смутился было своего желания броситься навстречу девушке в шинели, но не выдержал.

— Вера! — рванулся он вперед, попав в объятия вытянутых ждущих рук.

— Миша, дорогой, жив, — прошептала она, прижавшись к нему.

Свиркин отвернулся, чтобы не смущать их. Но они и без этого забыли про все на свете. Вера немного очнулась, пришла в себя.

— Миша, жив! — повторила она нежно. Они присели на диван, Свиркин дипломатично смотрел в окно.

— Партизаны мне сообщили, — рассказала Вера, — что тебя и Якова Гордеевича удалось отправить в самолете. А меня партизанский врач выхаживал. Потом была ранена, попала в госпиталь…

Начальник политотдела невольно думал о молодости, которая мужает и крепнет в громе боев.

— Какая радость! Мы опять вместе! — воскликнул Михаил. — Как здоровье? Костюшка жив?

Вера опустила голову. Что ответить? Ей больно говорить об этом. Она никогда не забудет этого горя, этой утраты — ведь мальчик погиб за нее.

Когда девушка подняла голову, Михаил увидел в ее глазах слезы. Он все понял и не стал больше спрашивать.

Начальник политотдела пожелал им счастливого пути и вышел.

…Машина мчалась по ухабистой дороге, безжалостно подбрасывая пассажиров. Вера, вцепившись в руку Михаила, думала, что теперь уж не расстанется с ним. Она смотрела на виноградники, на яблони с выбеленными стволами.

— Как чудесно здесь! — промолвила Вера.

— Не то что ваши болота — волчьи могилы, — усмехнулся Михаил, обняв одной рукой девушку за плечи. Другой он легко и уверенно управлял рулем.

— Ты не видел красот Белоруссии, — в голосе Веры прозвучали ноты гордости. — Там у нас такие виды есть, что Дон побледнеет перед ними.

— Сож, наверное, с топкими берегами, — с легкой иронией протянул Михаил.

— Да, и Сож живописен. Пройди летом по его берегам — опьянеешь от одного аромата малины и земляники. А какие сады! Яблони, груши, сливы, вишня…

Михаил не хотел сдаваться:

— Посмотрела бы ты на Ростов летом. Несешься по шоссе — кругом сирень, акации. У Сельмаша — роща, густая, зеленая. Меж деревьев газоны, как зеленые коврики. Роща опоясана детской железной дорогой, по которой несется малюсенький паровоз. Мчишься дальше. Навстречу — липы, стройные тополя, кленовый бор. От кустов тянутся вверх струйки дыма — рыбаки варят на костре рыбу. Ну, красота? — он показал на пригородные дачи, утопающие в заснеженных садах.

— Рада за тебя. Летом, наверное, красиво здесь, — сказала Вера.

Они въехали на окраину Ростова. Тревожно оглядывались по сторонам. Окна в домах разбиты, рамы висят, качаются от ветра. Вот изувечено огромное каменное здание — новостройка с развороченными углами и раздробленной крышей. На тротуаре, среди обломков валяются каменные фигуры, сорвавшиеся с карнизов многоэтажного дома. Вдоль улицы бредет женщина. Впереди она катит тачку, в которой труп мужчины. Тачку подталкивают мальчик и девочка, вероятно дети убитого.

Машина остановилась в переулке перед небольшим двухэтажным домом с балкончиком. Вблизи никого. Тревожно забилось сердце. Ставни наглухо заколочены: окна без стекол. Колкий озноб охватил Михаила, когда он посмотрел на забитые окна. Он молча помог Вере выйти из автомобиля и вошел во двор.

Михаил не узнал знакомую квартиру. Рамы выломаны: на подоконниках во время боев стояли немецкие пулеметы. Пол выжжен. Шкаф — пустой. Где книги?

Вошел Кондрат Карпович, осунувшийся, грустный. Прошло немного дней, как он отстал от сына. За это время он постарел еще больше, похудел.

— Какой ты молодец, Мишутка, что приехал. Места не нахожу без тебя, — не выпускал казак сына из своих объятий.

— Вера, сестра Костюшки, парнишки, который спас меня, — сказал Михаил.

— Жива, дочка, ну и слава богу, — поцеловал старый казак девушку в лоб.

— Где маманя? — не выдержал Михаил. — Неужели убили?

— У соседей. Здесь холодно. Нездоровится ей, плачет все время — о тебе скучает. — Отец подошел к уцелевшей печке, потрогал руками. — Зараз принесу угля, натопим и мать позовем.

Вера сняла шинель, начала убирать комнату, Вынесла сор, вымыла пол. Кондрат Карпович растопил печь. Вера по-хозяйски застелила стол газетой, развязала вещевой мешок, достала свой паек: банку консервов, сало, хлеб.

— Вот она, женская рука в доме, — одобрительно сказал Кондрат Карпович. — Теперь пойду позову мать.

В комнату вошла Анастасия Фроловна, всплеснула руками, бросилась к Михаилу.

— Мишутка! — воскликнула она, щекой прижавшись к груди сына. — Мишутка, жив! — Слезы радости потекли по лицу.

— Не надо плакать, мама, не надо. — Михаил обнимал ее, осыпая поцелуями.

— Сыночек, думала, не дождусь, — Анастасия Фроловна дрожащими руками обнимала Михаила.

— Мама, успокойся, исхудала совсем, бедненькая.

— Горе только рака красит, — старушка смахнула слезы углом платка. — Пошла по воду на Дон: водопровод замерз. На Дон немцы не пускают. Я стала просить, а они меня ружьем по спине. Упала. Добрые люди подобрали. Три дня у чужих лежала.

— Жена? — ласково и внимательно посмотрела Анастасия Фроловна на Веру.

Михаил неизвестно почему слегка смутился:

— Фронтовой друг.

— Садитесь за стол. Что я, старая, обычаи забыла.

— Да, да, маманя, угощай. Как-никак, а гости, — обнял Михаил мать. — Мама, не найдется ли для тепла?

— Сама об этом думаю. Отец, поди в сарай. Тихонько копай землю. Не разбей.