Читаем без скачивания Екатерина Дашкова - Ольга Елисеева

Тем не менее императрица готова была сносить неудобства. Наличие пары ближайших наперсников лишь отражало распределение сил между крупнейшими политическими группировками. Малые «мира сего» искали покровительства сильных. Одним из таких покровителей и должна была стать княгиня. А вот интерес Орловых состоял в том, чтобы отвадить от нее «прожектеров, искателей мест», не позволить «патрицианке» обзавестись «клиентами».

История с поручиком Михаилом Пушкиным, другом мужа княгини, демонстрирует, как оказался проигран первый раунд «домашней» войны.

28 июня именно Пушкин пожертвовал Дашковой свой мундир. То есть отказался от дальнейшего участия в перевороте. Такой шаг можно было совершить, только рассчитывая на будущие благодеяния. Вскоре представился удобный случай расплатиться. Панин подал императрице мысль окружить великого князя «образованными молодыми людьми, знакомыми с иностранной литературой». Екатерина Романовна предложила кандидатуру Пушкина, хотя знала, что тот мот, должник и забияка. Яркое прошлое протеже не смутило нашу героиню. Ведь Пушкин усилил бы влияние группировки Панина при Павле Петровиче. А заодно и ее собственное — Пушкины числились дальними родственниками Дашкова{277}.

Орловы действовали весьма умело для новичков. Они довели до сведения императрицы историю с неуплатой поручиком долга французскому негоцианту. Екатерина II высказалась очень определенно: «Достаточно и того, что на Пушкина падает тень сомнения, чтобы лишить его возможности быть товарищем моего сына». Когда княгиня передала эту весть самому поручику, показывая, что ничего не может для него сделать, он отправился к Орловым. А те приискали ему место в Мануфактур-коллегии[17].

Дело шло не о «второй неосновательной придирке» к Дашковой «со стороны императрицы», а о весьма болезненном случае перехода сторонника от княгини к соперникам. Екатерина Романовна в силу своей импульсивности и неумения устраивать чужие дела переставала восприниматься как желанный покровитель. История с близким другом семьи, которому якобы указали на дверь и которого плачущего на лестнице подобрали-облагодетельствовали фактические враги, многому учила тех, кто еще только намеревался выбирать патрона.

Поздно было повторять: «Орлов всегда искал случая мне повредить». К Дашковой больше не обращались. Она и так слыла взбалмошной. А добродушные братья быстро приобретали репутацию щедрых, готовых помочь всем, вплоть до неприятелей. Бекингемшир отмечал: «Они ничуть не мстительны и не стремятся вредить даже тем, кого не без причины считают своими врагами»{278}.

Было и другое происшествие, не нашедшее места на страницах «Записок», так как воспоминание о нем ранило Дашкову. Через несколько дней после переворота бывший фаворит Елизаветы Петровны — Иван Шувалов — написал Вольтеру, будто «женщина девятнадцати лет сменила в этой империи власть». Такое высказывание оскорбило императрицу, и она просила Станислава Понятовского: «Разуверьте в этом, пожалуйста, великого писателя»{279}.

Зачем Шувалову понадобилось подставлять себя под удар? Ведь Екатерина и так относилась к нему с неприязнью. После переворота положение Ивана Ивановича стало еще более шатким. Он состоял с Дашковой в отдаленном родстве и искал покровительства той, кого называли восходящей звездой. Однако похвалы Дашковой еще больше восстановили императрицу против Шувалова. Вскоре он засобирался за границу на «лечение», но Академия художеств предъявила ему денежные претензии. Только обратившись к Орлову за помощью, Иван Иванович смог прекратить тяжбу и, наконец, ехать.

Случай весьма похожий на историю Пушкина. Из обоих происшествий следовал один вывод: не ищи покровительства Дашковой — этим можно только прогневать государыню.

«О сестре Вашей уведомить имею…»

Второй ложный шаг, который княгиня совершила на придворном паркете, был фактический отказ поддерживать семью. В те времена человек ценился во многом благодаря влиятельной родне, весу фамилии. Крупные вельможи, вроде дяди-канцлера, возглавляли «великие роды» — целые кланы, — которые сообща боролись за власть и богатство, за влияние на государя. После переворота Дашкова воспринималась как виновница краха семейных надежд.

Считается, что Воронцовы по-прежнему жаждали получать богатые пожалования и награды, а Екатерина Романовна не предоставляла им такой возможности{280}. В подтверждение подобного взгляда приводится письмо Михаила Илларионовича племяннику Александру от 21 августа в Лондон: «О сестре Вашей княгине Дашковой уведомить имею, что мы от нее столько же ласковости и пользы имеем, как и от Елизаветы Романовны, и только что под именем ближнего свойства слывем, а никакого… вспомоществования или надежды, чтоб в пользу нашу старания прилагала, отнюдь не имеем»{281}.

Современный читатель легко подменяет понятия далекой эпохи привычными, и текст кажется ясным. Однако картина, разворачивающаяся в письмах дяди-канцлера и племянника-дипломата, не просто сложнее. Она принципиально иная. За столетия существования «близ царя, близ смерти» аристократические роды создали целую стратегию выживания: не одного человека, а семейства в целом. В дни смут боярские фамилии предусмотрительно рассылали своих представителей на службу к разным претендентам, например, к Лжедмитрию, Василию Шуйскому, Романовым. Когда верх одерживала одна из сторон, сородичи-победители просили за побежденных. Пожалования земель и «рухляди» компенсировали конфискации, семья получала шанс не «захудать».

В рамках этой стратегии Воронцовы действовали безупречно: одна племянница — фаворитка Петра III, другая — его мятежной супруги. Но произошел сбой. Княгиня отвернулась от близких.

Случившееся было симптоматично. Однако пока никто не знал, что стряслось. Даже просвещенный Александр видел в поведении сестры просто неблагодарность. Уже 30 августа он взялся наставлять ее: «Не заглушая в себе родственных чувств, вы докажите всем свою правоту, а у завистников отнимите возможность чернить вас»{282}.

Заметим, княгине пеняли не за переворот. «Правда, она имела многое участие в благополучном восшествии на престол всемилостивейшей нашей государыни, — писал дядя, — и в том мы ее должны весьма прославлять… да когда поведение не соответствует заслугам, то не иное что последовать имеет, как презрение».

Трудно поверить, что искушенный политик Михаил Илларионович наивно ожидал, будто воспитанница начнет немедленно добывать для родни высокие чины и должности. Этот человек 20 лет подсиживал канцлера Бестужева, прежде чем занял ключевое место, и знал, что большие дела быстро не делаются. Но они должны как-то делаться!