Читаем без скачивания Сексуальная жизнь в Древней Греции - Ганс Лихт

Разумеется, такие постоялые дворы весьма отличались друг от друга в зависимости от их класса. Иные из них — как это было всегда и везде являлись обычными воровскими притонами, где постоялец имел все основания опасаться за свою жизнь. Так, Цицерон (Divin., i, 27, 57; второй рассказ см. Invent, ii, 4, 14) рассказывает следующее: «Когда два товарища-аркадца, путешествовавших вместе, прибыли в Мегары, один из них сговорился о ночлеге с содержателем гостиницы, другой — остановился у своего гостеприимца. Они отужинали и отправились спать; тот, что остановился у друга, не успел уснуть, как ему привиделось, что товарищ молит его о помощи, ибо содержатель гостиницы собирается его убить. Проснувшись, он поначалу испугался; затем, успокоившись, он улегся опять, думая, что ему привиделся пустой сон. Когда же он снова заснул, ему вновь привиделся товарищ и умолял его, раз уж тот не помог ему, пока он был жив, хотя бы не оставить его смерть неотмщенной; он сказал, что хозяин убил его, спрятал в телеге и забросал навозом, и молил друга явиться к городским воротам поутру, покуда телега еще не выехала из города. Разбуженный этим сном, наутро он спросил у подъехавшего к воротам крестьянина, что у того в телеге. Крестьянин в страхе убежал; мертвеца достали из-под навоза, и хозяин, признавшись в содеянном, понес заслуженное наказание».

Цицерон рассказывает и другую историю, местом действия которой выступает греческая гостиница. Здесь из жадности хозяин убивает постояльца и, чтобы отвести подозрение от себя, утверждает, что окровавленный меч принадлежит другому путешественнику.

Мы могли бы предполагать, что гостиницы нередко изобиловали клопами, даже если бы отсутствовали ясные свидетельства на этот счет (как, например, у Аристофана, «Лягушки», 114, 549). Из того же источника мы узнаем, что хозяйками постоялых дворов были также женщины. Кроме того, поскольку в большинстве из них известное число услужливых девиц шли навстречу самым сокровенным желаниям гостей, нетрудно объяснить, почему Теофраст («Характеры», 6) упоминает постоялые дворы и публичные дома в одном ряду и почему репутация содержательниц гостиниц была не из лучших (например, Платон, «Законы», xi, 918).

Страбон (xii, 578) заявляет о том, что ему известно о случае, когда во время ночного землетрясения под развалинами постоялого двора, находившегося в некой фригийской деревне, бьши погребены множество женщин и их владелец; данное известие интересно тем, что не только сам хозяин держал при себе женщин, готовых пойти навстречу постояльцам, но вместе со своим живым товаром в гостиницах поселялись также ловкие и деловитые сводники, дабы обменивать женскую плоть на звонкую монету, сдавая девушек «напрокат» постояльцам. И наоборот: знатные и особенно богатые постояльцы привозили женщин с собой; если им не хотелось расставаться с привычным гаремом, поселившись в гостинице, они призывали его к себе. Согласно Плутарху («Деметрий», 26), именно так поступил Деметрий, на протяжении многих лет правивший Афинами, когда поселился в Парфеноне на Акрополе; популярная в те времена песенка упрекала его в том, что

Святой Акрополь наш в харчевню превратив,К Афине-деве в храм распутниц он привел.  

Чем интенсивнее становилось с течением времени пассажирское сообщение, тем больше появлялось постоялых дворов самого разного класса, так что, по словам Плутарха (De vitioso pudore, 8), путешественник имел возможность очень широкого выбора; в более позднюю эпоху мы слышим о весьма комфортабельных гостиницах, где, согласно Эпиктету (Dissert., ii, 23, 36; Strabo, 801a), многие предпочитали оставаться долее, чем это было безусловно необходимо. Это особенно относится к североафриканскому городу Канопу в дельте Нила; его обитатели пользовались широкой известностью за свою роскошь, выражавшуюся в многочисленных шумных торжествах. Страбон писал: «Но прежде всего удивительное зрелище представляет толпа людей, спускающихся вниз цо каналу из Александрии на всенародные празднества. Ибо каждый день и каждую ночь народ собирается толпами на лодках, играет на флейтах и предается необузданным пляскам с крайней распущенностью, как мужчины, так и женщины; в увеселении участвуют жители и самого Канопа, которые содержат расположенные на канале гостиницы, приспособленные для отдыха и увеселений подобного рода» [перевод Г. А. Стратановского].

ГЛАВА VI

Религия и эротика

Всякий, кто является решительным и предубежденным приверженцем иудео-христианского представления о том, что нравственный идеал человечества состоит в «умерщвлении плоти», что высочайшее воздаяние после земной смерти заключается в вечном блаженстве непреходящего общения с ангелами, которые представляются бесполыми, — всякий, кто мыслит подобным образом, едва ли способен легко воспринять идею о том, что эротика и религия хоть как-то связаны между собой[50]. И все же такая связь существует, причем связь несомненно глубокая. Протестантская церковь с ее унылым, туманно-серым нордическим умонастроением в своих внешних формах действительно сумела разделить чувственность и религию. Однако тот факт, что большинство исповедующих протестантизм более не осознают эротического подтекста своей религиозности, отнюдь не означает, что в их подсознании совершенно отсутствуют эротические флюиды или что эти флюиды, пусть и не замечаемые невооруженным глазом, являются тем самым менее действенными. Но всякий, кто познакомился с католическими обычаями в католических странах, понимает, что многие, если не большинство, из этих обычаев основаны на присущем человеку естественном и потому здравом смысле, а стало быть, в значительной мере имеют эротические корни. Это, конечно же, не осознается большинством католиков, однако открывается взору опытного наблюдателя гораздо легче, чем в случае с протестантизмом. Можно без преувеличения утверждать, что религиозная потребность и исполнение религиозного желания в значительной мере являются замещением сексуальности, в некоторых случаях — вполне сознательным. Католическая церковь считается с этим фактом, что в немалой мере служит объяснением ее беспримерного успеха. Чего стоит одна только тайная исповедь!

Уже в различных сказаниях о начале мира мы встречаемся с эротическими представлениями. По мнению Гесиода («Теогония», 116 ел.), земля не сотворена единым Богом, но после возникновения Хаоса — бесконечного, пустого, зияющего пространства — на свет появились широкогрудая земля и Эрос, «сладкоистомный — у всех он богов и людей земнородных //Душу в груди покоряет и всех рассужденья лишает» [перевод В. В. Вересаева]. И Любовь тот божественный природный закон становления, что отделяет мужское от женского, — устремляется, сочетая браком, соединить их вновь, чтобы благодаря этому браку на свет появлялись все новые поколения.  

Греки называли небо Ураном (Ouranos), понимая под этим именем оплодотворяющую силу неба, которая пронизывает землю теплом и влагой; благодаря ей земля выводит на свет все живое. В «Данаидах» Эсхила (frag. 44, Nauck; ар. Ath., xiii, 600b) мы читаем: «Священное Небо стремится обнять Землю, которую охватывает любовь и желание соединиться с Небом; низвергающийся с Неба дождь оплодотворяет Землю, которая приносит пищу стадам и плоды Деметры смертным».

Плодом любовных объятий Урана и Геи стали Титаны, имя которых получило эротическое истолкование и которые олицетворяют разнообразные небесные, земные и морские явления. Затем на свет рождаются Киклопы (не путать с киклопами, упоминаемыми у Гомера), олицетворяющие мощь природы, и Гекатонхейры — сторукие гиганты. Киклопы и Гекатонхейры становятся со временем чересчур могучими для своего отца, и здесь греческое воображение изобретает воистину грандиозный миф. Отец ввергает чудовищ обратно в лоно Земли. Но она призывает своих сыновей Титанов и требует отомстить отцу за поруганную материнскую честь. Так пылкая любовь превращается во взывающую к отмщению ненависть. Однако сыновья не отваживаются поднять руку на отца, и только коварный Крон заявляет о своей решимости. Мать передает ему огромный, остро отточенный серп. Крон прячется в засаде и, когда Уран опускается на Гею для ночных объятий, выскакивает из укрытия, чтобы отсечь его могучий детородный орган и отбросить его прочь. Из сочащихся капель крови Земля порождает Эриний, Гигантов и мелийских нимф, духов возмездия, насилия и кровавых деяний. Отсеченный член падает в море, и из его белой пены рождается прелестная богиня любви — Афродита[51].

Хотя такие религиозные реформаторы, как Ксенофан (см. Секст Эмпирик, Adv. mathem., i, 289; ix, 193; Климент Александрийский, «Строматы», v, 601) и Пифагор, не уставали указывать на то, что греческим представлениям о мире богов присущи сильные черты антропоморфизма, эти выступления, как представляется, не имели большого успеха. Народ уже свыкся с грубым чувственным пониманием своих богов и представлял их такими, какими их описывали поэты и изображали художники.