Читаем без скачивания След Альбатроса (Танцы со змеями - 1) - Игорь Христофоров

Она длинно кивнула и отпустила слезинку из правого глаза. Он поставил ей на щеке плотинку ребром ладони.

- А у тебя... кто-нибудь... ну, когда-нибудь...

- Нет, ни кто-нибудь, ни когда-нибудь, - стер он слезинку на такой нежной, такой чистой коже и ему до дрожи в сердце захотелось поцеловать эту кожу, но он пересилил себя разговором: - Если не считать школьных глупостей с записочками и провожаниями до дома. Да и то: в одном классе - одну, в следующем - другую...

- Ого! Прямо Дон-Жуан!

- Да какой там Дон-Жуан! Знаешь, наверно, подрастал и вкусы менялись... Да чего мы об этом? Ерунда из детства. Помнишь, как в песне: мы просто жили по соседству...

- А в училище?

- Некогда было влюбляться. Я старшиной был. Дел - море. А потом корабль. Из морей не вылезал первый год. Потом, правда, ходить меньше стали. Маленький кусочек общего развала страны. А сейчас в базу вернемся, говорят, вообще за Босфор турки выпускать не будут. Они уже заявили: вы ходите под флагом несуществующей страны. Вроде как пираты. Только вместо черепа с костями - серп и молот.

- Севастополь - красивый город? - с какой-то грустью спросила она.

- Красивый... Был. А сейчас... Наверное, для меня Севастополь уже закончился...

- Почему же?

- Уйду я с флота.

- Ну и зря, - возразила она. - Я тебя как в первый раз увидела, все время в форме представляла: фуражка такая черная, усы и вот эти... на рукавах...

- Нашивки?

- Ну наверно. Золотом по черному. Красивая все-таки у моряков форма. Что ни придумывай, а красивее не получится.

- Это внешне красиво. А так... Сгнил флот. Почти нет его. Так железные лоханки изображают из себя боевые корабли.

- И что - потом? - спросила она, поняв, что Майгатов действительно решений не меняет.

- Не знаю, - опустил он голову, погладил ее девичьи руки с такой же нежной, чистой кожей, которая вновь хотела притянуть его губы. - Пока ничего не просматривается. Туман. Но, я думаю, дорог много. На флоте свет клином не сошелся, хотя и болит он у меня... вот здесь, - показал на солнечное сплетение.

- А ты любишь печенье? - вдруг с озорством спросила она.

- Люблю. Еще как! - поднял он голову, и их глаза оказались совсем рядом, так опасно рядом.

- Тогда я тебе спеку. Все соседи говорили, что у меня полу-ча-е-ет-ся-я, - подставила она губы и стала медленно-медленно растворяться в его горячем дыхании, в пушистой рощице усов, в мягком блаженстве его губ, с которых уже почти полностью отслоился, отпал коричневый ноготь герпеса.

- Это - здесь! Здесь! - ударил извне комнаты в дверь чей-то властный голос.

Лена оборвала поцелуй, вскочила и, поправляя волосы,стала подравнивать тарелки с остывшим обедом, будто от этого подравнивания они бы вновь нагрелись.

В распахнувшейся двери блеснула лысина Леонида Ивановича и белобрысая, нечесаная шевелюра какого-то коротенького, бородатого типа в мощных, на поллица, очках. На незнакомце колом висел потертый гостевой халат, который, кажется, еще не остыл от плеч эфэскашника Иванова, и поэтому бородач тоже показался Майгатову контрразведчиком.

- К вам - журналист, - сразу нанес удар по шерлок-холмсовскому дарованию Майгатова Леонид Иванович. - Из Франс-пресс...

- Рейтер, - недовольно поправил бородач, по-американски надавливая на гортанное, грубое "р".

- Ну да - Рейтер, - обрадовался Леонид Иванович. - Но только на десять минут. Офицер болен и его нельзя утомлять.

Майгатов удивленно выслушал последнюю фразу и понял, что именно в ней - спасение от будущей назойливости журналиста.

Леонид Иванович предложил Лене выйти первой, и она недовольно выполнила его приказание, потерянно обернувшись на Майгатова. Он прочел все чувства в ее глазах и почему-то сказал ей вслед:

- Десять минут.

Бородач сел визави, точно на то место, где еще минуту назад находилась Лена, и это показалось Майгатову еще более неприятным, чем сам визит. Журналист был одет подчеркнуто по-журналистски: серый, густо обсыпаный мукой перхоти, жилет с миллионом разнокалиберных карманов, которые покрывали не только всю ткань жилета, но и сами себя, потрепанные, с бахромой ниток по низу, вареные джинсы, огромные для его роста кроссовки "Найк", один вид которых вызвал удивление у Майгатова - он подумал, что бородачу, скорее всего, начхать на свои ноги, которые, судя по всему, уже сварились всмятку под черной кожей кроссовок. Русый, с рыжими блестинками, обод растрепанных и нечесанных лет десять волос, делал его похожим на Эйнштейна и хиппи семидесятых годов одновременно.

Майгатову вспомнилась знаменитая бурыгинская фраза:"На флоте четыре типа стукачей: особисты, журналисты, политработники и остальная шелупонь, которая на них работает." И еще Майгатов подумал, что нужно бы затребовать у этого типа ксиву, но раз уж Леонид Иванович привел, значит, проверил.

- А как вас звать? - все-таки спросил он.

- Майкл Пирсон. Зовите просто - Майкл.

- Хорошо, - согласился Майгатов, хотя так и не понял, какая в этом простота.

- До Рейтер дошла информация о нападений на вас, на кораббель...

- На корабль? - кулаком прикрыл выдавший его тревогу рот.

- А ви не снали?.. Да, било нападений, но бесресултатно...

- Что значит: безрезультатно?

- Ну ... как скасать... нападавшие ретировались, - тщательно выговорил он последнее слово.

- Понятно, - проговорил в кулак Майгатов, хотя так ничего и не понял.

- Но у нас нет подробность о судне, который затонуль...

- Об "Ирше"?

- Да-да, - обрадовался словоохотливый бородач.

- А где вы русский так хорошо выучили? - выжидательно поинтересовался Майгатов, но иностранец ответил быстро, явно без придумываний:

- В Москве. Сем лет в представителстве Ассошиэйтед Пресс. Это уже сюда, в Аравию, попал в Рейтер...

- Как вас бросало-то!

- Што делат? Конкуренсия! - так внушительно произнес это слово, словно в нем был весь смысл его жизни. - "Ирша" утонуль?

- К сожалению, - недовольно ответил Майгатов, хотя отвечать вообще не хотелось.

- Моряки погибель?

- Н-не знаю. Может быть. На борту их не было.

- А товар?

- Что - товар? - не понял Майгатов.

- Товар - рис - вы успель себе перегрузить? Это всье-таки денги, потрясал своей осведомленностью бородач.

- Да на кой он нам сдался! - не удержался Майгатов. - И без этого риса на юте бардак от мешков! Деньги! Это чужие деньги. Нам-то они зачем?

Бородач куснул серую мочалку уса, что-то чиркнул по-английски в блокнот, хотя диктофон "Панасоник" терпеливо крутил и крутил бабины махонькой кассетки в своем черном трудолюбивом, как сами сделавшие его японцы, теле.

- А ви не искаль моряков с "Ирша"? - оторвал он от блокнота ставшие какими-то пустыми, безразличными, глаза.

- А где их искать?

- Что: никаких догадок?

- Никаких, - тихо начинал нервничать Майгатов.

- Ви разрешайт, я вас сниму? - полез он в черный кофр, утяжелявший его бок. - Первополосни снимок: официр, сбежавши от пират...

- Знаете что?! - недовольно встал Майгатов, которому совсем не хотелось увековечивать для истории свою измученную болезнью, небритую физиономию.

- Все! Десять минут истекли! - Вошло в дверь его спасение. Леночка еще шире распахнула створку, словно боялась, что имеющейся ширины не хватит, чтобы побыстрее выдворить визитера, и, к удивлению Майгатова, властно потребовала: - Прошу покинуть территорию больницы. Здесь - карантин.

Бородач ожидал, кажется, всего, что можно было ожидать от людей, не любящих в основной своей массе журналистов, но такая резкость со стороны женщины удивила его, и, смутившись, он затолкал фотоаппарат в кофр, торопливо схватил с тумбочки диктофон и, по-рачьи пятясь, вышел из комнаты. Он что-то еще сказал там, но Лена так резко захлопнула дверь, что грохот перекрыл его тихие слова.

6

Обед на "Альбатросе" в этот субботний день начался на час с лишним позже. Виной тому были моряки с "Ирши", которых пересаживали на подошедший из Ходейды катерок. А в порту, у причалов, нами же когда-то и построенных, их уже ждало судно калининградской приписки, стоявшее под загрузкой кофе. Вместе с моряками покинул корабль и Иванов, что сразу сделало Молчи-Молчи каким-то грустным и покинутым. Как только с кнехтов "Альбатроса" упали чалки катерка, и он с натугой в старческом, изношенном теле запыхтел к берегу, Молчи-Молчи ушел в каюту и на обед не появился: то ли строчил отчет, то ли плакал навзрыд об исчезнувшем празднике.

В виде компенсации за суточную кормежку такой оравы от калининградцев на "Альбатрос" перегрузили несколько ящиков с говяжьей тушенкой, пару мешков гречки-ядрицы и даже - для офицеров и мичманов - ящик шпрот. Но больше всего потрясли моряков не консервы, от которых их уже давно воротило, а ящик помидор и - почему-то в сумке - огурцы и несколько едких стручков красного перца.

Помидоры и огурцы по приказу Анфимова поделили поровну между кубриками, совсем немного отобрав для офицеров, а вот горький красный перец Бурыга конфисковал в пользу самого себя. Возможно, это был лучший выход из положения, потому что поделить три перчины на семьдесят ртов можно было чуть ли не делением их на атомы.