Читаем без скачивания Капитан Ртуть - Луи Буссенар

Слишком много жертв! Французы сделали всевозможное и невозможное. Императору предстояло теперь самому защищать корону и удерживать власть.

Маршал Базен совершил великолепный бросок на север, заставил Хуареса отступать все дальше и дальше, и недалек тот день, когда во власти республиканского предводителя не останется мало-мальски серьезного города, где можно провозгласить столицу.

Военные действия европейцев охватывали пространство размером более шестисот лье с севера на юг и сто пятьдесят лье с востока на запад. Генеральный штаб, Мехико, Пуэбла, Керетаро и порт Веракрус были отделены от театра военных действий горами, каменистыми долинами, потоками и прочими неожиданностями капризного климата, переходящего от лютого зноя к лютому холоду. Имела ли Франция право жертвовать впустую жизнями своих храбрых сынов, бросать на ветер миллионы франков[130] для поддержки монарха, которому следовало самому завоевать симпатию подданных?

История вынесла суровый приговор мексиканской экспедиции, бредовой целью которой явилось создание в Центральной Америке латинской империи, равной по силе Соединенным Штатам. Оставим в стороне интриги и финансовые махинации некоторых советников из Тюильри[131]. Ясно одно: эта военная операция проводилась без учета характера и воли мексиканского народа.

Лишь горстка мексиканцев, движимых вовсе не похвальным честолюбием, призвали австрийского архиепископа в императоры. На самом деле они действовали против воли народа и поставили французов в безвыходное положение. Честь французского оружия была спасена благодаря исключительной преданности французских отрядов.

Максимилиан, обманутый мексиканскими реакционерами, тешил себя иллюзиями, что народ ждал и приветствовал его. Он дорого заплатил за подобное льстившее самолюбию заблуждение.

К тому времени, о котором идет речь, французские войска получили приказ очистить северные провинции и приблизиться к линии обороны Сан-Луис-Потоси — Сакатекас — Тампико. Но стоило нам оставить австрийский и бельгийский гарнизон на защиту Матамороса и Монтеррея, как банды Хуареса возвратились и снова завоевали всю территорию. С каждым днем предводители наглели: Эскбедо, Ривера, Негрете, Карбахаль…

Карбахаль! Но постойте, разве он не был взят в плен французами?

Не удивляйтесь! Он притворился покорным, торжественно заявил о своей преданности империи и Максимилиану. Последний доверчиво обрадовался тому, что на его сторону перешел один из самых сильных генералов Хуареса; принял Карбахаля с распростертыми объятиями, осыпал почестями и поручил ему командование так называемой присоединившейся воинской частью. При первом удобном случае генерал со своими людьми ушел в неизвестном направлении и продолжил свое дело.

Автор просит извинения у читателей за столь пространные объяснения: они необходимы, так как расстановка сил во время мексиканской экспедиции запутана, словно шахматная партия.

Итак, в тот день австрийские разведчики были посланы на дорогу от Монтеррея до Сальтильо, чтобы провести обоз больных и раненых.

Австрийский легион, призванный Максимилианом, состоял из воинов различных национальностей: венгров, валахов, молдаван, сербов, отнюдь не сливок общества[132]. Авантюристов привлекала не верность эрцгерцогу, на которого им было наплевать, а заманчивые обещания и надежда на крупную и легкую поживу. Офицеры же рассчитывали обрести славу и повыситься в чине. Результатом оказались мучения, усталость, борьба неизвестно с кем и разбитые надежды.

Бельгийский легион, набранный под предлогом того, что императрица — дочь короля Леопольда, выглядел ничуть не лучше австрийского.

Трио, составляющее армию, преданную Максимилиану, завершал мексиканский легион, дисциплинированный, терпеливый и верный, но вполне способный под влиянием общественного мнения изменить свои взгляды.

Над Монтерреем нависла угроза нападения банд Хуареса, отразить которое предстояло французскому гарнизону. Эскорт[133], сопровождавший обоз раненых в Сальтильо, состоял из роты австрийцев и роты мексиканцев, всего двести человек, авангард и арьергард[134]. Мулы[135] тянули повозки, везли раненых верхом, пеоны[136] несли носилки. Обоз растянулся более чем на двести метров.

Преданные сестры монастыря Божественного Воплощения добились чести сопровождать обоз. В дороге они ухаживали за несчастными, измученными солдатами, еле живыми от нестерпимого зноя.

Обоз представлял собой удручающее зрелище: приходилось передвигаться медленно, и это ужасно раздражало эскорт, спешащий прибыть поскорее в Сальтильо, гостеприимный город, известный своими лавками и кабачками. Австрийцы под командованием загорелого рыжеусого лейтенанта в белой униформе, стремясь скорее завершить переход, оторвались от обоза более чем на двести метров.

Мать Орсола, высокая мексиканка с волевым лицом, сильная и смелая, по-военному руководила шестью сестрами. Добрые и милосердные женщины старались то замедлить слишком быстрый ход авангарда, то ускорить продвижение мулов и тех раненых, которые могли держаться на ногах и передвигаться самостоятельно.

Поминутно из каждой повозки доносились стоны и жалобы: то вскрикнет безногий, страдающий на тряской дороге, то послышится стон или плач. Мать Орсола распоряжалась всеми: к одному посылала сестру Консепсьон, толстушку, суетившуюся несмотря на стертые в кровь ноги; к другому — сестру Дориту, совсем молоденькую, с детским лицом и озорной улыбкой.

— Сестра Мира, ступай туда, к третьему мулу слева! А ты, Асомпьсон, разве не слышишь? Подай ему воды!

Сестры спешили, наклонялись над страдальцами, ловко делали перевязки и шептали слова утешения раненым, едва слышавшим их. Настоятельница[137] поддерживала солдата, идущего своим ходом. Он напрягал все силы, чтобы не упасть, и равномерный шаг матери Орсолы придавал ему бодрости.

— Подумать только, — ворчала добрая женщина, — ни один из этих австрийских красавчиков не взял с собой на лошадь кого-нибудь из раненых!

В это время подбежала старушка сестра с пергаментным лицом и высохшими руками. Она так запыхалась, что едва могла произнести слово.

— Что случилось, сестра Марикита?

— Матушка, этот бедный малыш… вы знаете, светленький, как младенец Христос…

— Что с ним?

— Он отходит… умирает… Глаза закатились… Он стонет, что не хочет погубить свою душу.

— Погубить свою душу! Нет, бедное дитя, только этого еще не хватало… Я бегу!