Читаем без скачивания 1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Русские оценки численности Grande Armée выглядели очень заниженными. По предположениям Барклая и Фуля, французов насчитывалось 200 000 или 250 000 чел. Багратион приводил число 200 000, Толь – 225 000, Беннигсен – 169 000, а Бернадотт и того меньше – 150 000. Самая высокая планка у русских находилась на отметке 350 000 чел., но и то с учетом всех резервов и тыловых формирований{167}. Посему успешное развертывание наступления на такую армию казалось делом вполне возможным, и Александр, нет никакого сомнения, очень бы хотел броситься в атаку. Его восхищение планом Чичагова и фактически попытка подкупить Понятовского могут рассматриваться только в контексте наступательных действий. Есть и другие указания на желание царя возглавить такой поход{168}.

Но Александр находился и под сильным влиянием взглядов Фуля, а Фуль высказывался против наступления, будучи уверенным, что русской армии оно не по силам{169}. Помимо всего прочего, царю хотелось выглядеть невинной жертвой, а не зачинщиком войны и агрессором, к тому же его религиозные инстинкты склоняли его к роли пассивного инструмента в руках божественного Провидения.

В предшествующие годы в письмах и высказываниях он все больше и чаще ссылался на волю Господню. Направляющим моментом для царя становилось желание быть достойным и праведным проводником промысла Божия. «Я, по крайней мере, утешаюсь тем, что сделал все совместное с честью, чтобы избежать противоборства, – писал он Екатерине в феврале. – Теперь сие лишь вопрос приготовления к нему со всей отвагой и верой в Бога. Вера сильна во мне как никогда, и я смиренно склоняюсь перед Его волей»{170}.

Нессельроде по-прежнему советовал Александру искать мира, а не провоцировать войну, но Александр, похоже, полностью исключал переговоры как вариант. Так или иначе, он был вовсе не в настроении говорить о мире, когда 18 мая Нарбонн появился в Вильне{171}. Царь принял посла, прочитал привезенное им письмо, но в ответ сказал, что Наполеон поднял против России всю Европу и намерения его совершенно очевидно враждебные, а посему нет никакого смысла вести переговоры. Он повторил, что согласится на них только при условии отвода Наполеоном войск за Рейн.

«Чего хочет император? – задал он Нарбонну риторический вопрос. – Починить меня своим интересам, вынудить меня на меры, которые погубят мой народ? И вот из-за моего отказа он намеревается вести против меня войну, веря, что после двух или трех сражений и занятия нескольких губерний, возможно, даже одной столицы, вынудит меня подписать условия мира, которые он продиктует. Он обманывает себя! – Затем, взяв и развернув на столе большую карту своих владений, Александр продолжал: – Мой дорогой граф, я убежден, что Наполеон величайший полководец Европы, армии его закалены в битвах, а помощники храбрее и опытнее всех прочих, но пространство – вот преграда. Когда после нескольких поражений я отступлю, уводя население, когда предоставлю защитить меня времени, пустыне, климату, я смогу еще, быть может, сказать последнее слово против самой грозной армии наших времен»{172}.

Хотя большинство людей в русской ставке полагали, что единственная задача Нарбонна состоит в шпионаже, в стремлении выведать диспозицию войск и подтолкнуть местных патриотов к восстанию, на следующий день Александр пригласил посла на парад, а потом и – отобедать с ним. Однако на другой день один из адъютантов Александра уведомил Нарбонна, что карета, любезно предоставленная к его услугам для обратно путешествия в Дрезден, будет ждать француза у дверей тем же вечером{173}.

7

Рубикон

Карета Нарбонна, почти белая от покрывавшего ее толстого слоя пыли, вкатилась на двор королевского дворца в Дрездене во второй половине дня 26 мая. Графа проводили наверх и быстро вызвали к императору, которому он дал полный отчет о разговорах с Александром, особо подчеркнув последние слова царя, произнесенные на прощание. «Скажите императору, что я не стану агрессором, – напутствовал его Александр. – Он может перейти Неман, но я никогда не подпишу мирный договор, продиктованный на русской территории»{174}.

Трудно представить себе, какой реакции Наполеона ожидал Александр, когда провожал уезжавшего французского посланника такими словами. Царь и раньше утверждал, что не пойдет ни на какие переговоры, если только Наполеон не выведет войска из великого герцогства Варшавского и Пруссии, в то время как сам собрал армию на границах этих государств. У Наполеона имелось всего два варианта действий: распустить огромную армию и отправляться домой, открываясь, таким образом, для удара и оставляя всю Польшу и Германию добычей вторжения, или осуществить вторжение самому. Император французов воспринял послание Александра как насмешку – «упрямый вызов», по выражению британского историка Уильяма Хэзлитта{175}. Однако Наполеон считал полученный ответ обусловленным хвастовством и показной бравадой, а не уверенностью. Посему он послал курьера к Лористону в Санкт-Петербург с распоряжением отправляться в ставку царя в Вильне в последней попытке к примирению.

Наполеон не боялся войны с Россией. «Никогда экспедиция против них не могла более рассчитывать на успех», – говорил он Фэну, указывая на то, что бывшие противники стали теперь его союзниками. Все верно, недавно он получил несколько разочаровывающий ответ на предложения об альянсе со Швецией. Однако то была пока лишь устная реакция, и, как считал император французов, когда он вступит с войсками в Россию, Швеция на самом деле не сможет устоять перед соблазном благоприятной возможности отвоевать Финляндию. «Никогда больше не представится такого удачного стечения обстоятельств. Я чувствую, как оно затягивает меня, и если император Александр упорно отрицает мои предложения, что ж, я перейду Неман!»{176}

Он стал говорить уверенным, даже грозным тоном. «Не пройдет и двух месяцев, как Александр запросит мира, – заявлял император французов, – крупные землевладельцы принудят его к тому». Наполеон отмел прочь предостережения Нарбонна о сложности достижения победы в такой кампании, принимая во внимание особую природу жителей и местности. «Варварские народы простодушны и суеверны, – отрезал он. – Сокрушительный удар, нанесенный в сердце империи, по великой и священной Москве, преподнесет мне на блюде разом всю эту слепую и беспомощную массу»{177}.

Однако планы императора французов по-прежнему оставались опасным образом неустроенными, поскольку с целью похода он по-прежнему так и не определился. «Мое предприятие из тех, ключом к которым служит терпение, – объяснял он Меттерниху. – Триумфатором станет более терпеливый. Я открою кампанию переходом через Неман и закончу ее в Смоленске и в Минске. Вот там я и остановлюсь. Укреплю два эти пункта, а в Вильне, где устрою себе ставку в ходе будущей зимы, займусь организацией Литвы, которая горит желанием избавления от русского ига. Я буду ждать, и мы посмотрим, кому первому надоест – мне, который будет кормить свою армию за счет России, или Александру, который будет питать мои войска за счет своей страны. А сам я смогу уехать и провести самые трудные месяцы зимы в Париже». Если Александр не запросит мира в этот год, Наполеон собирался развернуть очередную кампанию в 1813 г. и тогда уже двинуться в сердце империи. «Все это, как я уже говорил вам, есть только вопрос времени», – заверял он Меттерниха{178}.

Похоже, у императора французов имелся отдельный план для каждого собеседника. «Коли уж я вступлю в Россию, то пойду, вероятно, на Москву, – писал он в наставлениях одному из своих дипломатов. – Одно или два сражения откроют мне дорогу туда. Москва есть настоящая столица империи. Захватив ее, я обрету мир». Наполеон добавлял, что, если война затянется, он оставит ее полякам, каковых усилит 50 000 французов и подкрепит щедрыми субсидиями{179}.

Император французов по-прежнему не желал видеть в Александре противника, которого надо разгромить, а рассматривал его как этакого непостоянного союзника. Будь по-иному, Наполеон объявил бы о реставрации Польского королевства в границах 1772 г., чем дал старт национальному восстанию в тылу у русских армий. Он мог провозгласить и освобождение крепостных в России, каковая мера повлекла бы за собой беспорядки повсюду в стране. Все вышеназванные шаги привели бы Российскую империю в такой хаос, что Александр тут же забыл о серьезной обороне, а Наполеон получил бы шанс передвигаться по стране с войсками там, где ему вздумается. Но он хотел только принудить Александра повиноваться с минимумом неприятностей и ущерба для последнего. «Я буду вести войну с Александром со всей обходительностью, имея две тысячи пушек и 500 000 солдат, и не стану развязывать восстания», – откровенничал он с Нарбонном в марте{180}.