Читаем без скачивания Особые приметы - Хуан Гойтисоло

Ясным и сверкающим летним днем (нагревшийся под солнцем пруд, запахи трав и цветов, свежий, проветренный сад, галерея с разбросанными по диванам пестрыми подушками и красочными, разных размеров чехлами от пластинок), собравшись втроем, как накануне, вы повели дальше эллиптическую, извилистую линию разговора. Солнце одинаково щедро расцвечивало виноградники и сосны, пробковые дубы и оливковые деревья. Стаи воробьев шныряли под сияющим, прозрачным и легким тентом неба. Гряда отлогих холмов защищала вас от сумасшедшего потока машин, которые мчались по побережью из края в край, и в окружавшей вас тишине, как в старые времена, господствовало, властвовало, царило слово.

Папка № 61. Принятые меры. Учитывая отмечающееся по некоторым симптомам усиление коммунистической деятельности и принимая во внимание сообщения, которые свидетельствуют о присутствии в Барселоне руководящих элементов партии, прибывших сюда с целью создания организации и превращения ее в соответствии с директивами Центрального Комитета, который находится в странах за железным занавесом, в руководящую силу запрещенной ЕСПК[41], ввиду всего вышеизложенного верховный комиссар полиции предписал принять особые меры бдительности, и глава областного полицейского управления распорядился, чтобы вторая оперативная группа — под командованием инспектора Флоренсио Руиса Гарсии, в составе сотрудников Элоя Санчеса Ромеро, Мариано Домингеса Сото, Хуана Доминго Анечины, Франсиско Парра Морланса, Элеутерио Кортеса Санчеса, Хосе Луиса Мартинеса Солсоны, Эдуардо Гарсии Барриоса, Мамерто Куиксарт Лопеса, Мариано Фернандеса Сиерры, Максимо Ольмоса Мартина, Энрике Гутьерреса Бандосы и Дамаса Сантоса Морубе, а также секретаря Аурелио Гомеса Гарсии — осуществляла необходимую слежку и наблюдения с тем, чтобы выявить просочившиеся извне элементы и установить характер их деятельности, контакты и передвижения.

Он очень давно не был здесь. Два последних года он проводил лето за границей, готовясь к конкурсным экзаменам и совершенствуясь в языках, и когда, только что зачисленный в школу, он незадолго до рождественских праздников собирался навестить мать, в шесть часов утра в пансион явились полицейские и, перевернув в комнате все вверх дном, конфисковали все до единой книги, а его в наручниках отвели в камеру при полицейском управлении и оттуда — через семьдесят два часа — в галерею политических заключенных тюрьмы «Модело», — восемнадцать месяцев принудительного покоя и публичного одиночества, восемнадцать месяцев видеть сны наяву, сидя в камере, и без устали мерять шагами тюремный двор, напряженно прислушиваясь к звукам, доносящимся снаружи: голос женщины, зовущей ребенка, знакомый шум трамвая — и так до закрытого суда, на котором разбиралось дело шестнадцати обвиняемых, а затем неожиданно мягкий приговор: ссылка. Приговор, заставший его врасплох: с того момента, как его арестовали, он ни на минуту не переставал думать о родном селении; оно стало для него единственной целью, мечтой, горькой, недоступной. То и дело вспоминалось ему яростное южное солнце, синее и спокойное море, блики света на беленых стенах домов. Он вспоминал свое детство, которое провел на молу и у Рыбного рынка; вспоминал, как поджидал возвращения мужчин и шел на шлюпе ставить переметы на Орнильо. Приговор суда одним махом убил его страстную тягу к дому — превратив родной дом, о котором он столько мечтал, в место наказания. Он чувствовал себя лицемерно обманутым и, подъезжая к селению в неудобном рейсовом автобусе, все с большим беспокойством думал о матери и о том, что все ее иллюзии в отношении его будущего потерпели крах. Он приедет к ней не блестящим учеником дипломатической школы — что у нее наивно ассоциировалось с «кадиллаком» последней модели, которым, к примеру, владел генеральный консул Испании в Александрии, дон Карлос Агилера, — на этой роскошной машине консул имел обыкновение навещать свою семью во время ежегодного отпуска; он приедет преступником, приговоренным к трем годам, приедет под конвоем двух жандармов отбывать оставшийся срок в ссылке.

Когда прошел первый прилив радости (встреча с Рикардо, Пако, Артигасом и остальными друзьями из их группы, нервные приготовления к отъезду, прощальная прогулка по бульвару Рамблас), возбуждение спало, а хлопоты и формальности в пути, — его обязали явиться к полицейским властям в Валенсии, Аликанте, Мурсии, — постепенно привели его в плачевное состояние безволия, усталости и тревоги. В Лорке жандармский сержант читал и перечитывал его путевой лист, изучая его со спокойной подозрительностью, и в пылу не предусмотренного программой усердия решил доверить его заботам двух жандармов — одного андалузца, из батраков, и второго, уже старика, галисийца; они не отходили от Антонио ни на шаг и, сонно оглядывая пустынную местность, тряслись с ним в автобусе, не снимая своих лакированных треуголок и зажав карабины между ног. А автобус спускался и поднимался по дороге через небольшие овражки, по дороге, рисунок которой он знал наизусть и которую он в чутком тюремном сне то и дело вспоминал во всех подробностях: вершины гор, размытые, изъеденные эрозией, солончаковые лагуны, сбрызнутые дубовыми рощицами и карликовыми смоковницами, балки, окаймленные олеандрами и агавами, ограды из кактусов, белые хутора. Когда он был здесь в последний раз — во время съемки на шестнадцатимиллиметровую пленку документального фильма об эмиграции — Долорес вела «дофин», а Альваро через окошко снимал иссохшие оливковые рощи, хижины, брошенные жителями, выжженные хлеба, разрушенные колодцы и водосборники. За перекрестком Масаррон вид стал веселее. Тупой, унылый, как в дурном сне, труд многих поколений старательно возделал склон горы, из-за бесчисленных стен и стенок, сложенных из камня и земли, чтобы укрепить почву, поднимаются миндальные и оливковые деревья; вокруг каждого дерева разбит небольшой огородик. Чем ниже, тем зеленее и оживленнее становится местность. Работники из ближайшей асьенды окапывают деревья в апельсиновой роще. Дальше идут спелые виноградники и огороды, засаженные помидорами и салатом. Наконец показалось море, и он снова с горечью вспомнил, что именно заставило его совершить паломничество в прошлое, в сказочно прекрасную страну его детства. В сверкающем, нетронутом воздухе внезапно, словно чудо, возникли белые домики селения, а слева на фоне спокойного неба, по которому текла ватная пена облаков, поднялись тупые контуры гор. Море под почти вертикальным откосом Копе было густого синего цвета, и огромный массив скалы Монаха наполовину выступал из-за скрывавшего его плюмажа пальм у берега. Когда они с друзьями приезжали снимать документальный фильм, вспомнилось ему, — они остановили машину на вершине холма и, окинув взглядом африканский пейзаж — агавы, нопали, оросительные колодцы, мельницы, — который простирается до солончаков Сан-Хуан-де-лос-Террерос, Альваро зажег сигарету и неожиданно, обернувшись к нему, воскликнул: «В какой стране ты родился, бродяга? В племени туарегов?»

Автобус ехал по прямой, мимо ранних посевов, и, пересекая железнодорожный переезд, Антонио с удивлением заметил, что сердце его забилось неровно. Женщина верхом на осле прикрывалась от солнца выцветшим зонтиком, на улице дюжина полуголых ребятишек гонялись с камнями за собакой. Почти тут же шофер свернул направо, к шоссе на Альмерию. Несмотря на жару, на тротуарах толпился народ, и досужие, как обычно, подпирали стенки у баров. Доехав до перекрестка, автобус сбавил скорость, а потом и вовсе остановился; Антонио взял чемодан и вышел, сопровождаемый жандармами. Старая бензоколонка превратилась в станцию обслуживания, белокурая женщина курила, прислонившись к крылу открытого автомобиля. Кучки любопытных прекращали разговор и молча разглядывали их.

— Пошли, — сказал галисиец.

Под конвоем треуголок Антонио направился к жандармерии. Он чувствовал на себе взгляды людей и с мучительным ощущением вины думал о неизбежной встрече с матерью.

Дневник наблюдения. Суббота, 2 ноября 1960 года. Около 11.50 сотрудники, которым поручено наблюдение за подпольной деятельностью коммунистов, сосредоточивают свое внимание на проспекте Хосе-Антонио и наблюдают за человеком лет 45–50, рост около 168 см, коренастый, широкоплечий; ходит вразвалку, волосы каштановые, высокий лоб, на макушке пролысина, лицо удлиненное, одутловатое. Он направляется на улицу Энтенса с ящиком средних размеров. Горилла (условно назовем его так) входит в автомастерскую Переды, дом номер 81 по вышеназванной улице. Немного спустя появляется вместе с человеком, которого мы назовем Синий, и они направляются в бар «Пичи», расположенный на углу улицы Дипутасьон. Выйдя из бара, Синий возвращается в мастерскую, а Горилла в 12.55 подходит к газетному киоску на проспекте Хосе-Антонио против кинотеатра «Рекс». Встречается с двумя какими-то людьми. Они передают ему чемодан светло-коричневого цвета и идут в бар «Мариола», что на перекрестке улиц Дипутасьон — Рокафорт. Через несколько минут Горилла выходит с чемоданом, идет в мастерскую к Синему, оставляет ему чемодан и идет к автобусной остановке; убедившись, что автобусы там не останавливаются по причине ремонтных работ, идет дальше по улице Сепульведа до Мунтанер; на перекрестке улиц Ронда и Сан-Антонио берет такси и едет до дома номер 51 по улице Альманса, в квартале Лас-Ракетас. Входит в вышеуказанный дом; за домом установлено наблюдение.