Читаем без скачивания Два года на палубе - Ричард Дана

К концу недели мы тоже были готовы к отплытию, однако нас задержало на несколько дней бегство Фостера, того самого, которого капитан отстранил от должности второго помощника. С тех пор как он «слетел», Фостер решил бежать при первой же возможности. Правда, и положение его на судне было самое что ни на есть собачье. Нанявшись помощником, хотя сам не стоил и половины обыкновенного матроса, он не нашел в команде сочувствия и в то же время не обладал достаточно твердым характером, чтобы постоять за себя. Капитан называл его теперь не иначе, как «солдатом» [25] и грозил «дотянуть до места». А когда начальство решило «дотянуть матроса до места», дела его совсем плохи. У Фостера уже было несколько неприятностей с капитаном, и он просил отпустить его домой на «Лагоде», но встретил отказ. Однажды вечером, находясь на берегу, он надерзил помощнику с какого-то судна и отказался возвращаться на судно со шлюпкой. Об этом доложили капитану, и когда провинившийся все-таки вернулся (позже установленного часа), его призвали на ют и сказали, что высекут. С криками «Не секите меня, капитан Томпсон! Только не секите!» бедняга тут же повалился на палубу. Капитан, хотя и был зол на него, хлестнул несчастного несколько раз по спине концом и отослал в кубрик. Ему не очень досталось, но он сильно испугался и решил бежать той же ночью. Наверное, это было самое успешное предприятие, которое ему удалось за всю жизнь, он даже проявил некоторое мужество и завидную предусмотрительность. Фостер передал свой матрас и постель на сохранение одному матросу с «Лагоды», который пронес их к себе на судно под видом покупки. Потом Фостер разгрузил свой рундук, сложив все самое ценное в большой парусиновый мешок, и попросил вахтенного разбудить его в полночь. Когда наступило время, он вышел на палубу и, видя, что вахтенного помощника нет поблизости и на юте все тихо, осторожно опустил мешок в шлюпку, неслышно забрался туда и отдал фалинь. Выждав, когда шлюпку отнесет приливом подальше от борта, он спокойно догреб до берега.

На следующее утро поднялся страшный переполох, собрали всю команду и стали искать Фостера. Конечно, из нас никто не сказал ни слова, и начальству стало известно лишь то, что он сбежал в шлюпке, оставив пустой рундук. Шлюпка же была найдена позднее в полной сохранности на берегу. После завтрака капитан поехал в город и обещал за поимку Фостера двадцать долларов. Солдаты и все те, у кого не нашлось других занятий, два дня рыскали по округе, выслеживая беглеца. Однако, несмотря на то что они разъезжали верхом, их старания оказались тщетными, ибо все это время он прятался в двухстах пятидесяти ярдах от складов. Достигнув берега, Фостер сразу же направился к амбару «Лагоды», и матросы, которые жили там, согласились спрятать его со всеми пожитками до отхода «Пилигрима», а потом просить капитана Брэдшоу взять беглеца на свой корабль. Позади складов для шкур среди кустов и прочих зарослей была небольшая пещера, о которой знали только двое на всем берегу, со столь хорошо укрытым входом, что, когда я сам впоследствии жил на берегу неподалеку (мне показывали пещеру два или три раза), я никак не мог отыскать ее без посторонней помощи. Фостера отвели в эту пещеру еще до рассвета и снабдили хлебом и водой. Он просидел там до тех пор, пока не увидел, как мы огибаем мыс.

Пятница, 27 марта. Капитан потерял всякую надежду отыскать Фостера и, не желая задерживаться долее, приказал сниматься с якорей. Мы поставили паруса и начали медленно спускаться по течению, пользуясь легким ветром. Капитану Брэдшоу были переданы письма для доставки в Бостон, и он до крайности огорчил нас, заявив, что еще успеет возвратиться, прежде чем мы покинем побережье. Вскоре после того, как «Пилигрим» обогнул мыс, ветер стих, и мы заштилели на целых два дня, не продвинувшись за все это время и на три мили, так что оставались в виду других судов. На третий день около полудня с моря подул прохладный бриз, от которого вода покрылась рябью и потемнела, и к заходу солнца мы миновали Сан-Хуан, который находится в сорока милях от Сан-Диего, то есть как раз на полпути до Сан-Педро, куда мы направлялись. Наша команда была теперь сильно ослаблена: один утонул, упав за борт, другого сделали клерком, а третий сбежал, так что, кроме нас со Стимсоном, оставалось лишь три полноценных матроса, да еще юнга двенадцати лет. С таким малочисленным и недовольным экипажем нам предстояло перебиваться от вахты до вахты в течение двух лет тяжелейшей службы. Тем не менее среди нас не было никого, кто бы не радовался за Фостера, потому что, несмотря на всю его никчемность, никто не желал, чтобы он продолжал влачить столь жалкое существование. Поэтому, возвратившись в Сан-Диего через два месяца, мы, к общему удовольствию, узнали, что его сразу же взяли на «Лагоду», и он отправился на ней домой с жалованьем полноправного члена команды.

После нудного пятидневного перехода в среду 1 апреля мы пришли, наконец, на нашу старую якорную стоянку в Сан-Педро. Бухта была столь же пустынна и имела такой же мрачный вид, как и прежде, являя собой полную противоположность уютному и безопасному Сан-Диего с его кипучей деятельностью и четырьмя судами, которые так скрашивали пейзаж. Через несколько дней начали мало-помалу подвозить шкуры, и мы принялись за прежнее занятие — вкатывать на холм товары, сбрасывать вниз шкуры и выгребать на шлюпке свою ежедневную длинную лигу до берега и обратно. Пока мы стояли здесь, не произошло ничего примечательного, кроме попытки починить маленький мексиканский бриг, выброшенный зюйд-остом на берег и лежавший высоко и сухо за одним каменистым рифом и двумя песчаными отмелями. Наш плотник осмотрел суденышко и объявил, что его можно отремонтировать. Через несколько дней из Пуэбло приехали владельцы и, дождавшись высокого прилива, с помощью наших канатов, верпов и всей команды после нескольких попыток стащили бриг на воду. Трое матросов, жившие в доме на берегу, возвратились на свое судно и были весьма рады предоставившейся возможности убраться с побережья.

У нас на судне все шло по давно заведенному порядку. Возмущение, вызванное экзекуцией, прошло, однако впечатление, произведенное ею на команду и особенно на самих жертв, оставалось. Весьма примечательно, как по-разному они вели себя. Джон был иностранцем и к тому же очень вспыльчив, поэтому, несмотря на чувство подавленности, которое испытывал бы всякий на его месте после такого унижения, в нем возобладало озлобление. Он часто говорил, что добьется справедливости, как только попадет в Бостон. Совсем иначе вел себя Сэм. Он был американцем, получил кое-какое образование, и казалось, что происшедшее с ним подавило его волю. Раньше он любил пошутить и нередко развлекал нас забавными историями про негров (Сэм был из какого-то рабовладельческого штата). Но теперь он почти перестал улыбаться, и казалось, сама жизнь ушла из него. Единственное его желание заключалось в том, чтобы скорее пришел конец нашему плаванию. Я часто слышал, как, оставшись один, он тяжело вздыхает. Сэм не проявлял особого интереса даже к планам Джона восстановить справедливость и свершить возмездие.