Читаем без скачивания Литератор - Вениамин Каверин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во искупление своей вины (за своевременную непосылку «Здравствуй, брат») — посылаю Вам шестой том с новым романом «Двойной портрет», который Вам едва ли понравится. Но для меня он определил многое в будущей работе…
25.3.1966
Спасибо за Ваше письмо. Ваше мнение о «Двойном портрете» дорого мне еще и потому, что я написал его с трудом и написал дважды от первой до последней строки. Мне мешала острота и интересность самого материала и хотелось добиться другой интересности и другой остроты. За последние годы в мировой литературе утвердилось любопытство, почти сплетническое, к чужой жизни, мера искусства отступает, скрывается в этом занимательном дневнике происшествий и, главное, стирается интерес и внимание к собственной жизни, т. е. к себе. К сожалению, мы с каждым годом на километры удаляемся от сказок Шекспира — это-то и смутило меня в первой, документальной редакции романа.
Если он все-таки удался, значит, мне помогло «самосознание», о котором Вы пишете. Я знал, что книга встретит (и еще встречает) сопротивление, но эта сторона дела, к счастью, все меньше с каждым годом останавливает меня…
13/IV—1966
Спасибо за книгу, за память. Я ее читаю и, к своему удивлению, чего-то мерекаю.
Давно мы не виделись, черт побери. Так и жизнь пройдет, как Азорские острова. Не могу даже доложить Вам о том, что «всюду страсти роковые и от судеб защиты нет». Впрочем, Вы и так, должно быть, почти все знаете.
…А я на днях вернулся из милой Армении, где свои «роковые страсти» и до нас нет никакого дела.
Не могу, к сожалению, ответить Вам новой книгой. Дела такие, что придется подождать. Впрочем, в этом году выйдут мои сказки. А в 1969-м — кое-что еще. Может быть.
Как говорит Солженицын, «хорошее настроение дороже мне судьбы моих романов».
26.4.1968
Конечно, я работаю — хотел написать, как Пушкин в Михайловском, но, увы, — я так же мало похож на Пушкина, как Михайловское на Переделкино.
За полгода я написал сказку (довольно большую, кажется, забавную)[119], повесть (маленькую)[120] — о том, как мы ничего не понимаем в десятиклассниках, статью о чтении писателя (автобиографическую)[121] и вернулся к роману[122], который пишу уже четвертый год.
Завидую Вашей работе над семитомником. Когда я выпускал свой «шести» — это было еще хорошее время. Я тоже переписывал заново многие страницы, и они, надеюсь, от этого не проиграли. Что касается судьбы — как в нее не поверить! Она делает со мной удивительные вещи, как это доказали три последние месяца. Или, по меньшей мере, неожиданные. При этом мне по-детски кажется, что все (в душе и в мире) остается на прежнем месте.
Очень хочется Вас увидеть. Это было бы разумно и своевременно. Но надо кое-что отдать в издательство и «Новый мир» — со странной надеждой, что написанное увидит свет…
20.5.1968
Мне говорили — это правда? — что Вы были в Москве на похоронах, я не мог (так же как и Л. Н.) приехать на похороны Зои[123] — мы оба болели — и очень, очень сожалел, что мы не увиделись. На днях был у Павлика, он сейчас вроде бы ничего, кончает поэму (о Зое). Конечно, надо почаще бывать у него. На той неделе поедем к нему с Л. Н.
Для меня утешительными были в Вашем письме слова: «завален работой». Это прекрасно. Я знаю, что Вы привозили первый том собрания, и порадовался за Вас. У меня эта хорошая полоса была отравлена «манежем» и разгромом живописи — это задержало второй том на полгода. Да и потом… Впрочем, не стоит вспоминать.
Что Вам сказать о минувшем годе? Чего-чего, а одиночества я, как Вы, наверно, догадываетесь, не чувствовал. Я тяготился — стесняюсь писать об этом — невозможностью печататься. Сейчас это, кажется, кончилось. В 12-м и 1-м номерах «Нового мира», кажется, будут напечатаны небольшая повесть и статья[124].
Занят же я был своим «романом в письмах». Он-то и доказывал мне необходимость дальнейшей работы и существования. Теперь (на днях) я кончил его, и надо искать других доказательств. Думаю, что найду — ведь я «работяга-словотеков», как называл меня Тынянов.
Прошли три вечера, отметившие 25-летие со дня его смерти. Один — необычайно трогательный — в Ленинграде, в квартире Пушкина при свечах. События в литературе сейчас бывают именно такие: о них никто не знает, они запоминаются навсегда и происходят, как правило, при свечах…
5/II—1969
13. VII.73
Дорогой Леонид Соломонович.
Я очень обрадовался, получив Ваше письмо. Так давно не виделись, не переписывались. И жалко, что мой роман не остался под подушкой — может быть, он, с помощью еще неизвестных науке лучей, передал бы Вам горячее желание его автора, чтобы Вы поправились поскорее.
Конечно, это не подлинные письма. Подлинные — да и то переписанные мною от первой до последней строки — в основе романа. Я писал его четыре года, в нем 12 листов — представьте же себе, как трудно было влезть в шкуру этой дамы, разузнать о ней то, о чем и не подозревал ее корреспондент (передавший мне эти письма), поехать в Казань (поездом), на Корсику (мысленно) и т. д. и т. п. Зато — похвастаюсь — я вознагражден: книга вышла в ФРГ, во Франции, в Румынии, в Испании и где-то еще, и издательства шлют мне десятки отзывов, авторы которых без конца удивляются тому, что в советской литературе появился любовный роман.
Вы пишете: «Как Вы живете? О работе не спрашиваю…» Но невозможно ответить на первый вопрос, если Вы не спрашиваете о работе, потому что — увы! — жизнь и работа за последние годы неразрывно слились, бросать работу уже не для кого, и это очень грустно.
Мне кажется, что Ваше молчание — в работе — не должно Вас огорчать. Я тоже болел — и тоже как-то остановился, задумался. Может быть, это необходимо?
На верстке у меня — оконченная первая часть книги «Освещенные окна». Это — о своем детстве, Пскове, старшем брате и многом другом. Будет, кажется, в «Звезде» в апреле — мае?..
Ваш В. КаверинИСТОРИКИ ЛИТЕРАТУРЫ
Б. М. Эйхенбаум
Каждый исследователь литературы вольно или невольно пишет о себе — будь то статья или книга. В трудах Бориса Михайловича Эйхенбаума эта черта видна не только потому, что она является следствием размышлений о судьбе писателя, которому посвящена статья или книга, но потому, что она — повод для размышлений об этой судьбе.
Вопрос, как жить, какому делу отдать свою жизнь, вопрос, который в молодости заставил его бросить военно-медицинскую академию и поступить в консерваторию, а потом, оставив музыку, которой он занимался страстно, с характерным для него всеохватывающим увлечением, поступить в Университет на романо-германское отделение, — преследовал его всю жизнь. Этот вопрос изменялся, то оставаясь в границах профессии, то превращаясь в нравственную позицию, которая охватывала все стороны жизни, не только, кем быть, но как жить?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});