Читаем без скачивания Следопыт - Александр Авдеенко

Известное дело, после драки кулаками машешь лучше, чем во время драки.

Извини, брат, сегодня я пишу бестолково. С одного на другое перескакиваю. Надеюсь, ты все поймешь.

Пропал наш Леша сразу. Без единого крика, без стона. Был — и не стало. И с жизнью и со мной не попрощался. Почему так получается, что раньше всего погибают самые лучшие люди, самые сильные, самые красивые,? Им бы еще жить и жить, дела большие делать, а они уходят от нас.

Вся наша застава, вся комендатура печалится о Бурдине. Но что наше горе по сравнению с материнским. Представляешь, что было с матерью Леши, когда она получила извещение. Война давно кончилась, а похоронные из наших пограничных краев все идут и идут! И еще не одна мать потеряет своего сына. Ничего не поделаешь, такая у пограничников служба. Если ты не успеешь прихлопнуть врага, так он с тобой расправится.

Надо было бы мне написать особое письмецо матери Леши, рассказать, как оно все было. Надо! Хочу, а не могу. Рука не поднимается. Что я сейчас могу сказать ей? Какими словами утешить? Ничего за душой не имею. Сам себя не могу успокоить. Может быть, через неделю или через месяц соберусь с силами, что-нибудь напишу.

Ах, Леша, Леша! Самостоятельный был человек. Гордый и скромный. Ничего не брал ни у кого, а давал все, что имел. Делал все, что положено солдату. И еще столько же, сверх нормы. Любил молчать. Но когда говорил — всех невольно заставлял себя слушать. Песни пел лучше всех.

Не услышим мы больше его голос.

Замечательный был парень, но цены настоящей себе не знал. Все в мою сторону, бывало, поглядывал. Все старался делать так, как старшина Смолин. Ни в чем не хотел отставать, И веяний раз норовил попасть вместе со мной на границу.

И в тот день он сам напросился в поисковую группу. Жил бы, если бы я не взял его с собой. Если бы я знал!..

До сих пор слышу и чувствую, как он, тяжело дыша, бежит по моему следу за мной с Аргоном. До сих пор вижу его красивое, пышущее жаром, с блестящими глазами, облитое потом лицо.

Не дает он мне покоя ни днем ни ночью. Места себе не нахожу. Не сплю. Не ем. Только курю и пью крепкий чай. Три дня прошло с тех пор, а у меня все еще рука дрожит, а в голове битое с текло шуршит. И на ногах еле держусь. Больше лежу, чем стою. Надолго, видно, вышел солдат из строя. В санчасти сделали мне какой-то укол. Не помогло.

Разговаривать избегаю. Разучился. На каждом слове спотыкаюсь. Заикой, брат, стал. Честное слово.

Лежу и все думаю, думаю, думаю, как я мог допустить, чтобы Леша погиб? Понимаешь, он всегда, в каждое мгновение готов был к схватке с врагом. Он был заряжен на победу, только на победу. Отличный был солдат. Нас было двое, не считая Аргона, а нарушитель один. Мы были в десять раз сильнее его, и все-таки Леша погиб. Не сумел я надежно прикрыть его огнем своего автомата. Такого человека не сберег!

Три дня и три ночи думаю все об одном и том же, но так ни до чего и не додумался. Тяжесть на душе такая, что по-собачьи выть хочется. Белый свет не мил.

Больше всех на заставе перепугана Юлия. Плачет. Не отходит от меня, как от маленького. А я даже ее видеть не могу. Отворачиваюсь к стенке и не отвечаю на ее вопросы. Тошно от всех и всего.

Поговорил вот украдкой с тобой, и вроде немного полегчало. Напиши, брат, что ты обо всем этом думаешь. Твое слово, сам знаешь, я ценю. Как прикажешь, так и жить буду.

Наступает наш очередной перекур, и я говорю Смолину:

— Ну, и что же вам ответил ваш друг?

— Точно не помню, давно это было. Большое письмо прислал. Известное дело, успокаивал. Звал к себе погостить. Ну, дали мне отпуск, и я поехал.

— Ну, а теперь как вы думаете обо всем этом? Не кажется ли вам, что Бурдин тогда не мог поступить иначе?.. Он изменил бы и себе, и вам, своему учителю, если бы не бросился на парашютиста.

Смолим покраснел, пожал плечами и ничего не сказал. Понятно! Не будем бередить старые раны. Переключимся на более безопасную тему. Я сказал:

— Многие молодые пограничники, особенно следопыты, изучают вашу боевую биографию. Хотят стать такими, как вы, берут с вас пример. Встречал я на западной границе ваших воспитанников, учеников. Ну, а вы, Александр Николаевич, кому подражали, у кого учились, чьим воспитанником себя считаете?

Смолин оживился:

— Немало было воспитателей, учителей, друзей у меня. О них я говорил вам. Но есть и еще один, самый главный, самый дорогой.

— Кто это?

— Один из самых первых пограничников. Генерал Гребенник Кузьма Евдокимович.

— Начальник войск округа?

— Ну! С ним свела меня судьба в самую золотую мою пору. Он повлиял на мою пограничную жизнь.

— Интересно, Расскажите.

— В двух словах не расскажешь.

— Я выслушаю и тысячу. Давайте!

— Без Гребенника вам никак не обойтись. Следопыт Смолин — это самый махонький участок границы. Гребенник — это вся граница.

— Объясните мне, пожалуйста, дорогой Саша, как следопыт может подражать в своей работе начальнику войск, генералу?

— Не всю же жизнь он был генералом. В молодости охранял границу рядовым бойцом. Вот тому рядовому я и подражал. Между прочим, в генерале Гребеннике и сегодня живет солдат в буденовке. Вам надо встретиться с ним.

— Я встречался. Давным-давно. И даже очерк о нем напечатал лет двадцать назад. Кузьма Евдокимович немало хорошего говорил о вас, вспоминал совместную службу, рассказывал, как однажды ночью на заставе беседовал с вами и вашими товарищами.

— Ну, вот вам и все карты в руки. Козыряйте!

Пожалуй, Смолин прав.

Генерал Гребенник

Туманным осенним днем из управления пограничных войск округа вышел высокий плотный человек в генеральской шинели. Легким стремительным шагом он пересек многолюдный тротуар, подошел к машине.

Адъютант открыл переднюю дверцу машины, пропустил генерала и ловко вскочил на заднее сиденье.

Шофер Чумак, сверхсрочник, бывалый старшина, медлительно, осторожно повернул голову вправо и молча, одними глазами, умеющими все видеть и запоминать, спросил; «Куда прикажете, товарищ генерал?»

— На границу!

И эти слова и особенно тон, каким они были произнесены, ясно сказали шоферу и адъютанту, что генерал находится в боевом настроении.

Кузьма Евдокимович Гребенник понимал все огромное значение штабной работы, умел в течение многих часов сидеть за бумагами, кропотливо изучая тот или иной вопрос. Но любви ко всему этому, однако, не испытывал. В пограничной службе он любил всей душой только живое общение с чудесным пограничным народом, живущим на заставе, в комендатуре, отряде. Оттого-то он значительную часть своего рабочего времени и проводил непосредственно на границе.