Читаем без скачивания Время пастыря - Николай Еленевский

В храме послышалось всхлипывание. Народ вытирал глаза.

– Последний раз я беседую с вами, дети мои духовные. Много хотелось бы сказать вам, да тоска сковывает мысль, скорбь тяготит душу. Молю вас, друзья мои, молитесь о моем спасении, а я буду молиться о вашем. В особенности прошу вас молиться обо мне в то время, когда услышите, что Господь отозвал меня в другой мир.

С молитвой я пришел к вам, с молитвой и отхожу от вас.

Да сохранит вас Господь от всякого зла и напастей, да помилует, спасет и благославит вас всем добрым. Вот моя молитва за вас, это же и искреннее желание мое вам, исходящее из любящего вас сердца. Аминь.

Когда он вышел из церкви, все склонились в поклоне. Затем людская масса двинулась следом к ожидавшим у дома Плешко саням. Около них хлопотали племянница Мария и жена Плешко – Ольга. Когда Тихонович сел в сани, Мария заботливо поправила покрывало, затем предложила:

– Дедушка, надо бы тебе повернуться спиной, а то ветер сильный, пробирает насквозь.

Он прокашлялся и внятно произнес:

– К дороге, как и к Богу, надо быть всегда лицом.

И это слышали многие, кто стоял рядом с санями. Затем он вдруг спросил:

– А мои тетради где?

И Ольга Плешко услужливо показала на стоявшую под лавкой возчика, за которого восседал Антон Жураковский, сумку:

– Туда сложила, батюшка, туда.

– Негоже им там быть. Достань!

Она достала и он, расстегнув суконную накидку, немощными пальцами старательно запихивал рвущиеся на ветру из рук листы поближе к груди.

– Вот теперь они на месте. Да и ветру будут помехой. Не доберется.

В тетрадях была вторая часть грамматики. Ее Тихонович переписывал набело под песенное гудение пчел и закончил перед самой войной. Все эти годы хранил, открывал, добавлял что-то новое.

Как-то Мария, застав его за очередным сидением над тетрадями, спросила:

– Зачем все это тебе, дедушка?

Он улыбнулся и, погладив тетради ладонью, как гладят любимых детей, ответил:

– Это не мне. Это им.

Кто стоял за этим «им», уточнять не стал.

И вот теперь тетради у груди. Тетради с вековыми песнями, пословицами, прибаутками, поговорками его прихожан, его паствы. Как когда-то говорил убеленный сединой его добрый друг Максим Жураковский: «Пусть я уже не спою, так правнуки, праправнуки споют, и мне там веселее будет». У Максима Козьмича был великолепный баритон. Его голосу завидовали. Его приезжали слушать. Максима приглашали и в соборы Пинска, и Минска. Зная об этом, Тихонович иногда после таких приглашений волновался, а вдруг да согласится. Однако он устоял перед искушением уехать из Лунина и остался верен здешнему храму. Церковный хор Борисоглебской церкви считался одним из лучших среди храмов в уезде. К тому же Максим Козьмич знал много народных песен. Свой голос передал по наследству и сыну Ивану, и внукам.

Вспомнив его слова, Тихонович пробормотал:

– И мне тоже на душе теплее.

– Дедушка, ты чего? – забеспокоилась Мария.

– Ничего, – он поднялся в санях. – Будем прощаться, дорогие мои. Оставайтесь с Богом! – и Тихонович осенил их крестным знаменем, осенил величественно, широко.

Народ начал креститься.

Сани двинулись.

Толпа пошла за ними. Ветер закручивал мелкую снежную спираль над селом, над лесом, над дорогой. Лошади задробили подкованными копытами по мерзлой скользкой земле. Тихонович уезжал к племяннице в село Погост-Загородский. Уезжал навсегда. И вслед уплывающим в снежную замять саням неслось:

– С Богом! С Богом!

Эпилог

2006 год. Святая Пасха. Прекрасный солнечный день. Яркие блики играют на куполах Лунинской Борисоглебской церкви, возвращенной к жизни из небытия местными прихожанами во главе с Александром Вереничем. Освятили ее на Святую Троицу в 1994 году.

Возвратили как веление души, веры и времени.

…Как покаяние за то прегрешение, которое было совершено предшественниками не от силы своей, а от слабости.

Солнечная синева перекликается с голубизной стен храма. Множество народа внутри его и вокруг.

Смотрю и радуюсь.

А местная школа готовилась к своему празднику – 170-летию человека, сделавшего одним из первых шаг к родному языку, шаг на этой земле и в этом храме. И человека этого знали и чтили – то был пастырь Платон Максимович Тихонович.

Помните: «Все вернется на круги своя».

Да будет так.

Примечания

1

Виртанка – огромный цветной шерстяной платок, который местные женщины носили поверх одежды для защиты от дождя и ветра – прим. авт.

2

Далее идет обширное пояснение Афонского: «Чтобы точнее определить место явления Минской иконы Божией Матери, нужно, таким образом определить, где находился замок удельных князей минских, давно уже не существующий. Место существования этого замка может быть определено отчасти на основании сохранившихся до настоящего времени названий улиц и урочищ, отчасти на основании свидетельств древних западно-русских и польских писателей. Несколько выше существующего ныне на Нижнем базаре моста через реку Свислочь, на правом берегу ея, сохранилось возвышение, очевидно искусственного происхождения, называемое и до сих пор минскими старожилами «Замковою горою», или «Замчищем». Можно думать, что здесь именно и находился древний замок удельных князей древне-кривичского минского княжества. Время построения этого замка точно неизвестно, но, судя по тому, что историк ХVI века Гвагнин (Gwagnin, Chronika Sarmatiae) называет этот замок «очень древним», можно думать, что этот замок был построен в ХIII и даже, может быть, в ХII веке одним из древних русских минских удельных князей того времени (Рюриковичем). По свидетельству того же историка Гвагина, а равно и актов Минской губернии 1513 года (см. собрание древн. Грамот и актов Минской губернии №№ 3, 10, 38, 102, 142 и 150), замок этот был укреплен и окружен валами и копами, но кругом его находилось болото. Построен он был при устье реки Немиги близ того места, где эта историческая (о ней упоминается например в «Слове о полку Игорове», в Лаврентьевской летописи под 1574 годом и пр.), но в настоящее время почти не существующая река впадала в реку Свислочь, то есть несколько выше ныне существующего на Нижнем базаре моста.

Близ устья Немиги, на правом берегу Свислочи, как мы сказали выше, действительно и до настоящего времени сохранились следы валов и насыпей, представляющих довольно значительное возвышение, которое старожилы минские и называют «Замковою горою», или «Замчищем» (близ этого места и начинается Замковая улица); а за Замковою горою непосредственно находится так называемое Татарское болото, без сомнения, некогда примыкавшее к древнему замку удельных минских князей, а ныне занимаемое татарскими огородами. Среди этого болота, однако, находятся два несколько более возвышенных места, очевидно, образовавшиеся искусственным путем: а) недалеко от Замковой горы; б) несколько далее от нея, ближе к татарской улице; первое указывает на существовавший некогда здесь православный Никольский монастырь, при котором, судя по разбросанным здесь камням, было, без сомнения, и кладбище; а второе, именуемое и до настоящего времени «Пятенкою» (земля принадлежит Минскому женскому монастырю), указывает на существование здесь некогда православной Параскевиевской или Пятницкой церкви. Но, за исключением этих двух небольших возвышений, местность здесь, как показывает и самое название «Татарское болото», низменная, весною заливаемая водою: и, без сомнения, это и есть то болото, которое некогда примыкало к древнему замку удельных князей минских.

Внутри стен, окружавших замок, и находилась древняя соборная Замковая Рождество-Богородичная церковь с церковным при ней братством, которое устроило и содержало на свой счет богадельню и училище.

Против этой церкви и явилась, и в ней первоначально поставлена была Минская икона Божией Матери.

К сожалению, вся местность, где находился в прежнее время древний княжеский замок и при нем Замковая Рождество-Богородичная церковь, в настоящее время тесно застроена еврейскими торговыми заведениями и домами и составляет частную еврейскую собственность. Так что постепенно утрачиваются даже самые следы существования этой православной святыни и древнего замка удельных князей Рюриковичей».

3

Stebelski, Ziwoty SS. Ewfrozyny i Parascewii, t.1, str. 111–112, Wilno, 1781 rok.

4

Н. И. Петров. Киевская старина, 1889 г., февраль, стр. 469.