Читаем без скачивания Ортодокс (сборник) - Владислав Дорофеев

В монастыре после второй мировой войны был приют для инвалидов войны, для военных инвалидов, у которых не было ни рук, ни ног, которых перевозили/переносили в корзинах. В корзинах, плетеных из ивы, бились сердца и глаза сверкали (чаще мужчины, редко, очень редко – женщины).

Инвалиды создавали семьи и любились, и рожали. Инвалидам хотелось жить пуще прежнего. Силы и стойкости им не занимать.

Они были приговоренные заживо. Они были так обезображены, что их укрывали не только от родных, но от всех. Приют был обнесен колючей проволокой. Внутрь не пускали. Долго не пускали, ибо инвалиды долго жили. А потом разом все поумирали в семидесятых, последние в начале восьмидесятых годов.

Это была зона ужаса. Была. Память хранит кладбище, усеянное одинаковыми пирамидками с круглыми фотографиями. В низине, рядом с игуменским кладбищем, на могилах умерших ветеранов из приюта инвалидов – красные облезшие деревянные столбики, дощатые пирамидки.

В феврале 1989 года шестеро монахов прошли по льду Ладожского озера. Они вернулись, чтобы восстановить монастырь. Во славу Божью.

Через одиннадцать лет, в 2000 году, монастырь живет. Сейчас в монастыре, с учетом четырех подворий (Москва, Санкт-Петербург, Сортавала, Приозерск) 100 человек братии, из них монахов чуть более десятка.

Ежесуточные службы идут в общей сложности 10–12 часов. В монастыре служат самые полные (возможно, в России) службы, по уставу самых первых восточных древних монастырей в Сирии и Египте.

В действующем сейчас нижнем соборе нет электрического света. Так было всегда. Освещение естественное или свечи. Когда праздник, с потолка спускается на цепи огромная круглая люстра (гипертрофированное колесо от небесной телеги) с толстыми восковыми оплывшими свечами, – и трудник зажигает свечи – одну за одной, одну за одной – с помощью специального шеста с горящей свечой-фитилем на конце. После окончания службы колесо вновь приспускается, и тот же трудник также неторопливо и обстоятельно гасит свечи – одну за одной, одну за одной.

В монастыре свое, еще дореволюционное время.

Живут монахи по своим часам. По отношению к летнему московскому валаамское монастырское время на два часа раньше.

Когда в Москве пять утра, на Валааме самое время для начала утренней службы – три часа по полуночи.

Спасо-Преображенский Валаамский ставропигиальный мужской монастырь – не входит ни в одну из епархий (как это и водится со ставропигиальными монастырями), его наставник – святой игумен – сам патриарх.

Этот монастырь самый древний на севере Руси, самый первый. Отсюда – столбовая дорога к Богу.

У Валаама есть охранная небесная грамота. Несомненно.

Внешняя жизнь в монастыре воспринимается – как часть природы. И общественной природы. Есть ураганы, жара, дождь, мороз, засуха. Есть войны, революции, смена власти.

Всякие, одним словом, бедствия, которые надо перенести, пережить, и не падать духом, ибо с ними ничего нельзя поделать.

Случится война, стихийное бедствие, может быть землетрясение, смена власти и строя, ураган, – из-за чего монастырь придется восстанавливать. И все надо перенести.

Ничего физического, ничего материального не чувствуешь, не познаешь в монастыре. Но особая молитвенная сила изливается на всех. Нет ни болезней, ни страданий физических, но есть устремленность и устремление.

На Валааме пахнет миром во всех святых местах, то есть весь остров пропах миром. Валаам пахнет миром, хоть тресни. Маслицем божественным помазан остров. Еще при его обращении в православие. И вместе с ним все настоящие, прошлые и будущие прихожане его.

Валаам – это одна огромная церковь, здоровенный собор, выстроенный Господом по просьбе матери Его, Богородицы, на острове Ладожского озера. И мы тут все – прихожане этого небесного храма на земле. В любом месте этого храма ставь алтарь, освящай его, и молись.

Облик Валаамского монастыря – сила, уверенность, воля. И главное слово – воля. Воля, с которой пришли на остров монахи Сергий и Герман, воля, которая уберегает и возрождает жизнь на острове.

Валаам – место очень естественное, немного грубоватое, но без суеты и мишуры – очень функционально все и точное: все делается лишь затем, чтобы спастись. И более ни шагу, ни жеста, ни малейшего желания.

Валаамский монастырь среди всего прочего лечит и от истошной религиозности, обрубает всякий церковный романтизм, являя истинный труд православного монаха, трудяги.

Валаам – самый мужской из всех виденных монастырей. Здесь не до сантиментов – надо дело делать.

Ибо Валаам – это такая работа по созданию нового человека.

Это – работа по спасению.

Это – община, в которой пытаются жить праведно, спасаются. Спасаются. Просто спасаются. И все.

Валаам – это активная воля, это – реальная работа, созидательная, действенная, реально меняющая что-то в реальном мире.

Валаам – это мужская, грубая, ясная, твердая и очень интенсивная, стремительная работа по созиданию нового человека, исполненного божественной воли.

Сила и посвящение Валаама – это воля к Богу, божественная воля.

Отсюда и уверенность, и покой божественный в сердцах, умах. И на ветру Божественном эти люди стоят, не гнутся. Прямо идут.

Валаам – для делания, для действия, для практического переустройства человеческой души.

Валаам – это еще и мистика поступка, прежде всего – это мистика реального действия, реального поступка.

Валаам в русском православии, а лучше шире – во вселенском православии, – это крепость воли, это – основание воли православной, это – один из самых прочных камней Православия.

И в этом смысле каждая обитатель выполняет еще и узкоцеховую задачу в Православии и в русской православной церкви.

Поэтому закрытие монастыря, угасание его духовной жизни и духовной работы сказывается на всей деятельности русской православной церкви. Каждая обитель выполняет свою, ясно просчитываемую работу в церкви.

Десять гранитных поклонных крестов игумена Дамаскина стоят по всем валаамским островам. Это – отметины, своеобразные пометины, мол, это – наша территория. Монастырские засечки.

Кресты так поставлены, что под определенным углом зрения, кажется, что они являются частью природы валаамской, а валаамская природа частью этих крестов, так что кресты и Валаам проросли друг в друга.

Порой даже кажется, что кресты проросли из земли валаамской, а семена этих необычайных каменных растений занесены на Валаам ангелами.

Наблюдение это верно и для валаамских скитов, храмов и часовен.

Некоторые ангельские семена прорастают в виде крестов поклонных, другие, по каким-то, небесным, видимо, причинам, в виде часовен, храмов, и даже настоящих скитов.

Конечно, прорастают не абы как, а исключительно молитвами монахов, братии и простых, безвестных чаще, паломников, вера и сила молитвы которых зачастую ничуть не слабее, а равна или выше монашеской.

Зачем они все едут в монастыри? Богатых среди них нет. Много бедных, еле-еле сводящих концы с концами, много сирых, очень много несчастных, обделенных судьбой и собой.

Людей много. Разных. Разные типы. Я не могу сказать про них, что они похожи в своей истовости. Они сходятся в одном – у них у всех есть надежда, вера в чудо. Они едут в монастырь за чудом.

Много здесь сейчас бывает случайных людей. Случаются некрещеные. Их крестят.

В монастыре не принято спрашивать друг друга о причинах, приведших в монастырь. У каждого своя беда. Не о туризме речь, туризм во внимание не берется, туризм не считается, ибо не о туристах речь, ибо паломнический туризм – это также своеобразное подаяние. Ведь нищий никак не оценивает подающих, поскольку подающие – не цель, а цель – это просьба о милости. Впрочем, впрочем, ведь появление туриста не случайно в храме. Кто не хочет идти туристом в храм, тот пойдет туристом не в храм, а в иное место.

В монастыре все равны – это высшая земная демократия.

Монахи молятся, а мы жируем. Но и мы не жируем. Мы все вместе.

Монастырь – это особая часть Церкви.

Помимо развития и становления новых и великих, – часто выдающихся, но и практически всегда особенных образцов ума и духа, посредством отрицания человеческих привычек, потребностей и свойств, – монастырь это еще и огромный лечебный пункт по оказанию первой душевной помощи.

У всякого паломника есть нужда, когда он приезжает в монастырь.

Нас паломников в группе 11 человек – трое мужчин (20–40 лет), включая меня, двое детей (мои дочери – Аня и Ася), шесть женщин (30–50 лет).

Наталья. Из Санкт-Петербурга.

Шестой год, каждое лето ездит в монастырь. Водит паломников по святым местам, рассказывает.