Читаем без скачивания Кровные узы - Роберт Асприн

Крит умел сопоставлять факты. Именно этим Крит и занимался всю жизнь: складывал маленькие кусочки в большой узор. Крит сложил один узор, и тот показал, что Страт дурак. Именно такого человека видел Крит сегодня ночью. Но Страт хотел показать Криту прежней? Стратона, хотел разобраться со своим делом, запечатать наглухо боль и больше не позволять ей вмешиваться в его дела.

Разобраться со своим делом, покончить с ним, чтобы можно было уехать из этого проклятого города вместе с пасынками и без ощущения, что тебя выгнали.

Уехать из города, встав в строй отряда под началом Темпуса, закрыв наглухо рот и покончив со всеми делами. Ему хотелось только этого.

Гнедой ткнул носом ему в ребра, настойчивый в своей привязанности, и облизал руку бархатным языком.

Облегчения не было, ни малейшего дыхания ветерка, ничего не проникало через щель приоткрытого окна, выходящего в очень узкую воздушную шахту голого двора. Где-то плакал ребенок. Умирая, вскрикнула крыса, попавшая в челюсти какого-то ночного хищника Санктуария. Прямо над головой зашелестел крыльями суматохи проснувшихся птиц чердак. Они ворковали, ссорились, чистили перья при свете дня, но сейчас должны были спать, вдруг встрепенулись все разом, захлопав крыльями. Стилчо, стоявший обнаженным в темноте у окна, вздрогнул. Крылья бились, сталкиваясь, у узкого отверстия наверху, предоставлявшего охваченной паникой стае единственный выход; и вот они понеслись в ночь, видимо, птиц сорвал с места какой-то охотник. Стилчо поежился, сжимая руками подоконник; оглянулся на распростертую, ничем не прикрытую женщину, на пропитанную потом рваную простыню. Это тело не столько спало в этом аду третьего этажа, сколько находилось в бессознательном состоянии; спертый воздух отдавал человеческими испражнениями и поколениями немытых квартирантов. Таково теперь было все их житие, его и Мории. Мория продала все, что у нее было, и принялась за прежнее занятие, которое приводило Стилчо в ужас: воров вешали, даже в Санктуарии, а Мория потеряла сноровку.

Она зашевелилась.

— Стилчо, — прошептала она. — Стилчо.

— Спи.

Если бы он подошел сейчас к ней, она ощутила бы в нем напряженность и поняла его ужас. Но она встала, заскрипев обтянутыми рогожей пружинами, подошла сзади и, прижав к нему свое потное измученное тело, обвила Стилчо руками. Он вздрогнул и почувствовал, как напряглись ее руки.

— Стилчо, — теперь в ее голосе звучал страх. — Стилчо, в чем дело?

— Сон, — сказал он. — Сон, только и всего.

Схватив ее руки, он наслаждался ее липким убогим теплом, впитывая его. Теплом жизни. Теплом страсти, когда у них были силы. И то и другое вернулось к нему вместе с жизнью. Только глаз, который забрал Морут, продолжал видеть. Стилчо бежал от Ишад, бежал от чародеев, бежал от всех тех сил, которые использовали его как посланца в Ад. Он снова стал живым, но один его глаз остался мертвым; один смотрел на живых, но другой…

В третий раз по телу прошла дрожь. Сегодня ночью он заглянул в Ад.

— Стилчо.

Он прислонился спиной к окну. Сделать это было трудно, его обнаженные плечи были не защищены от ночного холода, и, что хуже, он повернулся лицом к комнате, в глубоком мраке которой его живой глаз был бессилен. Но тут активным стал глаз мертвый, и все движущееся внезапно обрело резкие очертания.

— Что-то выпустили на свободу, о боги, Мория, что-то вырвалось на свободу в этом городе…

— Что, что это? — воровка Мория стиснула ему руки и легонько встряхнула, пытаясь отодвинуть от окна. — Стилчо, не надо, не надо, не надо!

Ребенок захныкал и закричал в окне, расположенном этажом ниже. Бедняки разделяли их гневные вспышки и раздражительный характер, живя в нечеловеческих условиях, где шум, повышенные голоса были слышны во всех квартирах.

— Тише, — сказал он, — все хорошо.

Это было ложью. Его зубы непроизвольно постукивали.

— Нам лучше вернуться к Ней. Нам лучше…

— Нет.

В этом он был непреклонен. Даже если им обоим придется голодать.

Иногда не совсем в снах внутренним зрением он ощущал прикосновение Ишад так явственно, как никогда прежде, и в самых глубинах беспокойства подозревал, что она знает, где именно находятся сбежавшие от нее слуги.

— Мы могли бы иметь дом, — сказала Мория и залилась слезами. — Мы могли бы жить, не опасаясь представителей закона. — Уткнувшись в него лицом, она крепко обняла его. — Я не могу так жить, в этом зловонии, Стилчо, здесь воняет, и от меня воняет, я устала и не могу спать.

— Нет!

Видение вернулось. Красные глаза таращились на Стилчо из темноты. Он попытался отвести взгляд, но видение становилось все более и более явственным. Он попытался оттолкнуть его прочь и повернулся к тусклому свету звезд, стиснув подоконник так, что заныли пальцы.

— Зажги свет.

— У нас нет…

— Зажги свет!

Она оставила его; он услышал, как она завозилась с трутницей и фитилем, и попытался подумать о свете, о любом чистом желтовато-белом свете, об утреннем солнце, пылающем солнце лета, обо всем, что способно рассеять мрак.

Но солнце, которое он представил своим единственным живым глазом, среди тьмы покраснело, раздвоилось, вытянулось и ответило подмигиванием, глубоким, как бездна Ада, засияв ухмылкой удовлетворенности.

Свет от лампы залил комнату. Обернувшись, Стилчо увидел освещенное снизу лицо Мории, осунувшееся, потное и искаженное страхом. Какое-то мгновение она была незнакомым человеком, присутствие которого он мог объяснить не больше, чем разбудившее его видение чего-то, вырвавшегося на свободу и пронесшегося в небе над Санктуарием. Но вот Морил передвинула светильник, поставила его на полочку в нише, от этого ее тело накрыло тенью, а волосы тронулись дымчатой позолотой. Сработанное Хаутом колдовство было безупречным. Мория по-прежнему имела вид знатной ранканки, хотя и павшей.

Он был нужен ей, в этом месте. Он убедил себя в этом. И он нуждался в ней, нуждался отчаянно. Временами он боялся, что сходит с ума. Временами — что уже сошел.

А в худшие моменты ему казалось, что она очнется и обнаружит рядом с собой труп, с душою, утащенной в Ад, и телом, претерпевшим все изменения, которые произошли бы с ним за два года в могиле.

День. Невыносимая жара в тяжелом, застывшем воздухе, упавшим на Санктуарий после дождей. Покупатели на рынке немногочисленны и флегматичны; торговцы обмахиваются, стараясь держаться в тени, овощи дозревают и начинают гнить, то же самое происходит и с остатками рыбы. Беда пришла в покрытый шрамами город. Зародившиеся в Подветренной слухи сбежали вниз по холмам, и все закоулки таинственно зашептали одни и те же имена.