Читаем без скачивания Тайны парижских манекенщиц (сборник) - Пралин

– Господин Бальмен, я сделала все, что смогла. Надо заботиться о семье. Удалось заработать несколько су.

– Вижу, мне придется расстаться с вами.

Если только не наоборот. Я пишу просьбу об увольнении каждый месяц.

– А если серьезно?

Он смягчается:

– Что бы делал без своей Пралин?

Ощущение, а оно мне исключительно дорого, что я незаменима. (А бывают ли незаменимые люди?)

Он советуется со мной. Иногда тревожится:

– Что за выражение, Пралин? Вам эта выкройка не нравится?

– Больше похоже на тряпку!

– Вы правы. В корзину! Иногда он переубеждает меня.

– А! – восклицаю я. – Должна была сообразить.

Чаще я восхищаюсь, и тогда радуется он:

– Прекрасно. Вам понравилась эта коллекция.

А розыгрыши, которые я позволяю себе устраивать! Как-то случайно обгоняю его на улице Франциска I.

– Месье изволит опаздывать? Будет мне наука. Пусть он больше не ворчит, когда я задерживаюсь на четверть часа!

В другой раз я беру его прекрасный фотопортрет, стоящий у него на столе, и ставлю в кабине с посвящением, сделанным его рукой:

От чудесного дорогого хозяина обожаемым манекенщицам.

Появляется Бальмен, хмурится:

– Кто себе позволил?

– Господин Бальмен…

– Не стоит искать. Проделка матушки Пралин!

Иногда я «теща», «шутница». Злые языки, конечно, поговаривают, что я… нечто другое. Он смеется. Смеюсь и я. И смеются все, кто хорошо нас знает. И первой его грациозная мать, я ее обожаю, такая энергичная женщина и всегда дает хороший совет! Она часто приглашает в гости нас с Мишелем, и Бальмен радуется больше других, как ребенок, и постоянно шутит.

Как-то в ноябрьский день Бальмен вдруг заявляет:

– Пралин, везу вас в Америку.

– Завтра?

– Через три дня.

– Что показываем?

– Везу всю коллекцию.

– Сколько манекенщиц?

– Вы и Жанна.

– Немного.

– Возьмем местных.

В американских службах работа налажена так, что через полдня все отрегулировано, получены документы, справки о здоровье и прививках, добропорядочных нравах, непринадлежности не знаю к каким политическим сектам. Берем всего сто восемьдесят моделей, простите, если мало! Особо восхищаюсь манто из букле ярко-зеленого цвета с широким поясом и пуговицами из яшмы размером с пепельницу. Жанна покажет такое же, но черного цвета.

Ночь в самолете над океаном. Двенадцать сотен лье. Подавляю традиционный страх в присутствии человека, который, наверное, четырежды объехал вокруг земли и чувствует себя дома и в Чикаго, и на Таити, и в Токио.

– Пралин, для американцев надо придумать забавную штучку.

– Какую?

– Может, выскочите из коробки, как чертик?

– Какой коробки?

– Пошлю сообщение.

Умолчу о небольшом событии, а именно о нашем приезде: Пьер Бальмен, the great costumer[165], и Пралин. Быть может, кто-то еще помнит обо мне.

Показывать должны в полдень в «Уолдорф Астория». Местные манекенщицы (дюжина хорошеньких девушек, словно сестры) разбирают модели, примеряют их. Все подходит! Готовые размеры!

А где коробка? Ее приносят. Я надеялась, что она будет мне по пояс. Послание было подробным? Коробка широкая и плоская.

– Как я там помещусь?

– Ба! У вас хватает гибкости!

И все же! В нескольких словах мы разрабатываем скетч. Фотографов предупредили, им надо держаться у подножия сцены: сюрприз состоится там.

Огромный ресторанный зал. В нем позавтракали сто пятьдесят человек (если это называется завтраком). Оркестр играет с одиннадцати часов, чтобы люди не расслаблялись. Я смогла только заглянуть в зал: меня тут же увели боковыми коридорами. Коробка. Перешагиваю через край и должна там свернуться калачиком. Сами знаете, как это приятно! Я задохнусь в ней! Ну что ж, ради любви к хозяину!..

Слышу вдали бодрый голос. Бальмен импровизирует перед микрофоном, как опытный обольститель. Началось! Два огромных чернокожих носильщика, которым поручено нести меня, дают знак согнуться, сжаться и спрятать голову. Накрывают меня несколькими слоями шелковистой бумаги.

Мы обговорили фразу-пароль. Похоже, ее произнесли, ибо вдруг я ощущаю себя в воздухе, раскачиваясь в мощных руках. Коробка покачивается, и я боюсь, что она опрокинется. Нет! Ох уж эти идеи Бальмена!

Пралин вступает в коробку в «Уолдорф Астории»

Слышу, как один из носильщиков, чье появление в зале стало сенсацией, с комической серьезностью обругал диктора. (Ну и комедианты!)

Бальмен прерывает свою речь и выглядит недовольным:

– Что такое? Я не люблю…

– Посылка прибыла из Парижа.

– Может подождать!

– Похоже, нет.

– Что за шуточки?

Носильщики снова начинают двигаться, меня вновь раскачивает. Угадываю недоумение зала. Меня ставят на платформу, шириной с коробку. Бальмен с ворчанием приближается:

– Надо посмотреть!

Чувствую, как он поднимает крышку, убирает бумагу. Мое запястье сжимает край, мои колени… Слава небесам, я не страдаю ревматизмом! И увидев свет, я, всклокоченная и растрепанная, встаю как паяц – он был прав! – вызывая крик удивления, почти ужаса у ближайших помощников.

– Что, это она! Но… моя дорогая Пралин, что происходит? Вы с ума сошли!

Сначала слышится шепот, потом раздаются крики:

– Палаин! Палаин!

Оглушительные «браво», свист, под который мне удается привести в порядок волосы. Кладу руку на грудь… Груди… я смертельно боюсь, что одна из них выскользнула из корсета. Этот Бальмен! Еще никогда показ… Возникла атмосфера веселья и фамильярности, что вовсе не вредит парижскому духу. Коллекция принимается на ура! Невероятный успех!

В конце, когда остается только номер невесты, вновь появляются носильщики с коробкой.

– Ну нет! – кричит Бальмен. – Хватит! Лучшие шутки… Они словно не слышат, идут на сцену. Что подумать? Неужели на этот раз там… Жанна? Нет. Нельзя повторяться!

Бальмен решительным шагом подходит к платформе, приоткрывает коробку и извлекает – в то самое мгновение, когда из-за кулис появляется «невеста», девушка из Гейнсборо восемнадцати лет! – крохотный букет флердоранжа[166] и вручает ей под рев публики, сотрясающий своды гостиницы. Всю вторую половину дня Нью-Йорк говорит только о нашем представлении. Вечером поезд в Вашингтон. Крохотное одноместное спальное купе с тысячами удобств и одним недостатком, о котором умолчу.

Вашингтон. Столица с авеню, широкими как эспланады, сверкающие белизной здания. Сульфар Спрингс (точно ли я дала название?), впервые в жизни участвую в показе на открытом воздухе, на газоне перед огромной гостиницей. Одеваемся и раздеваемся в раздевалке гольф-клуба. Здесь показываем только летние платья, пляжные шорты, купальники. Изнываем от жары. Однако добрые слова (на английском) в адрес Пралин, которые, как мне кажется, я слышу, служат охлаждающим душем. Тем же вечером мы на вокзале. Возвращаемся в Нью-Йорк.