Читаем без скачивания Черемша - Владимир Петров

Из-за Станового хребта медленно выкатилась ущербная надкусанная луна, высветлила дорожку прямо по середине реки, разделив надвое чёрную воду. Из клуба повалил народ — кончилась картина, по дощатому пастилу застучали каблуки, и на мосту сразу сделалось неуютно, как на приречной пристани.

Матюхин направился к дому приезжих (клоповник, будь он проклят!), с трудом сдерживаясь, чтобы не попросить огонька у встречных парней — забыл спички у Денисова, У сельсоветского палисадника темнела группа людей: как-то странно неподвижно и молча они держались. Матюхин подошёл ближе, удивился! оказывается, слушали радио — шипящий блин репродуктора был выставлен на подоконник. Матюхин едва прикоснулся к забору и вздрогнул, словно от удара электрического тока, услыхав первые слова: в Испании военно-фашистский мятеж!

Опустившись на колено, он шарил по земле, разыскивая выпавшую из пальцев трубку, и тревожная мысль многоголосо, хлёстко стучала у него в голове: неужели это начало?!

А когда выпрямился и снова вгляделся в аспидный зев репродуктора, вдруг неожиданно ясно понял: Денисов во многом прав.

Придя в гостиницу, Матюхин долго курил у распахнутого окна. Потом всё-таки решился: снова позвонил парторгу Денисову.

— Я насчёт твоего поручительства звоню… Оно должно быть в письменной форме.

— Понял, сделаю. Утром перед отъездом зайди. Заберёшь и чайку попьёшь на дорогу. Горячего, — по голосу чувствовалось, что Денисов улыбается.

— Договорились. А насчёт этих ребят — смотри в оба. Головой отвечаешь.

— Спасибо, Афанасий Петрович! Всё будет в лучшем виде.

Глава 19

Ганс Крюгель любил по утрам пить парное молоко, поэтому сразу после женитьбы он отсчитал "фрау Аграфен" четыреста рублей и велел купить "добрую, продуктивную корову". Грунька заупрямилась было, но потом мать ей подсказала, надоумила: "Бери, дурёха, коровёнку, непременно бери — ребятишки наши при молоке будут!" Оно и вправду так оказалось: немец спозаранку, сдувая пену, выпивал кринку молока и на этом ставил точку. Ни сметаны, ни простокваши, ни творога он и в рот не брал, брезгливо морщился. Так что полтора ведра свежего молока хлебосольная молодуха ежедневно спроваживала своей сопливой разнокалиберной родне.

Крюгель был аккуратным и небеспокойным мужем. Утром, чуть свет, искупавшись в омуте напротив коттеджа, он отправлялся на стройку (обязательно рысцой бежал эти полтора километра), приходил домой уже затемно, ужинал, читал газеты, слушал радиоприёмник, ну и ещё иногда, при настроении, копался в палисаднике, в цветочной клумбе, выставив на подоконник электрическую лампу-рефлектор. Хлопот с ним особых не было, вот разве что ежевечерне приходилось мыть ботинки с крагами, всегда до невозможности заляпанные грязью (где он только умудрялся находить эту грязь в самую-то сушь?).

Грунька раздобрела за месяц, округлилась и целыми днями торчала в промтоварном магазине, накупая себе вальяжные наряды и блестяще-соблазнительную разную бижутерию. Ходила она теперь при шляпе с пером и с бумазейным зонтиком такой дикой раскраски, что её побаивался даже сельповский приживал козёл Ромка.

Троеглазовский выводок-девишник оказался при деле: старшенькие Дунька с Веркой пасли на пригорке инженерскую корову, сноровистая десятилетняя Анютка ходила в прибиралках-посудомойках, а малолетка Настюшка доглядывала огород — чуть что, при появлении на грядках соседских цыплят, поднимала отчаянный шум. Даже троеглазовский шелудивый Трезор почти переселился в инженерский коттедж — тут ему куда как вольготнее было насчёт еды (правда, на ночь он обязательно убегал домой, в свою подкрылечную конуру).

Ганс Крюгель вряд ли догадывался, что в его отсутствие пустоватый коттедж из трёх комнат становится таким густонаселённым. Но он умел считать деньги, и очень скоро Грунька почувствовала это — муж постепенно прижимал её к черте, за которой начинается голодный паёк. Тогда тётка Матрёна посоветовала дочери объявить немцу "супружеский бойкот", а при случае устроить громкую семейную сцену.

Однако Ганс Крюгель на бойкот никак не реагировал: на стройке были ежедневные неприятности, инженер приходил вконец измочаленный и, едва сбросив на крыльце ботинки, заваливался на диван и храпел до утра. Что касается "семейной сцены", то Грунька по неопытности просто не знала, с какого тут конца начинать, какими батогами и за что молотить "непутёвого мужа".

"Хоть бы напился разочек, нехристь окаянный! — горевала тётка Матрёна, которая вся извелась от дочкиных переживаний. — Не муж, а прямо мерин какой-то. Только что траву не жуёт".

Тётка Матрёна как в воду глядела.

Инженер Крюгель переживал трудные дни. В пятницу после повторного допроса у следователя он явился домой непривычно рано, ещё засветло и, не сняв на крыльце обувь, протопал прямо в гостиную. Он выглядел мрачным и злым, как сам дьявол из преисподней.

Достав из бара бутылку водки, Крюгель сердито махнул стоящей на пороге Груньке: "Вэг"! (уходи), запер дверь на ключ, налил и выпил полный гранёный стакан. Затем, развалясь на диване, стал размышлять.

Доннер-веттер, его начинают обкладывать флажками, как какого-нибудь серого волка! И делают это открыто, прямо на глазах, отлично понимая, что разноцветные флажки для него пугающе-непреодолимый барьер. А может, к чёрту флажки? Отбросить, перепрыгнуть и уйти — не убежать, а именно уйти — неторопливо, непринуждённо, напоминая о своём достоинстве. Но куда, собственно, уходить и зачем уходить?

Ведь они этого и добиваются: во флажках предусмотрительно оставлен чёткий коридор, который, в общем-то, ведёт на простор, на волю. И он, и они (загонщики) прекрасно отдают себе отчёт в том, куда именно ведёт выход из замкнутого круга.

А может, он преувеличивает, сгущает краски?

Нет. Всё так, как есть в действительности. Его совершенно недвусмысленно обвиняют в преступной халатности, в служебной несостоятельности. Почему экскаватор с землечерпальным ковшом оказался в скальном карьере? Почему он там использовался в качестве подъёмного крана, намотав за месяц нецелевого применения кругленькую сумму государственного убытка?

Вопросы убийственно правильные с точки зрения технической целесообразности. И ответить на них с этой же позиции просто нельзя, невозможно, потому что налицо явный технический нонсенс. Элементарная чепуха. Это можно только понять, душой понять, учитывая немыслимую абракадабру самой стройки, где лихо игнорируются все технические нормы и где экскаватор может сойти не только за подъёмный кран, но за бульдозер, за рельсоукладчик, даже за паровой молот, если это будет благословлено лозунгом так называемой "рабочей инициативы".

К тому же в данном случае присутствовала ещё и крайняя необходимость: деревянные стрелы кранов-дерриков не выдерживали тяжести гранитных монолитов, рождённых инициативой стахановцев-каменотёсов (глыбы в два раза крупнее прежних!).

Да, дорогостоящий "Бьюсайрус" во взрывоопасной зоне карьера — вызов здравому смыслу. Но где он вообще здесь, пресловутый здравый смысл, есть ли его следы на этой дурацкой плотине, возведённой чуть не голыми руками на заоблачной высоте?!

Дер тойфель вайс!..[9]

Крюгель налил ещё стакан, залпом выпил, со злостью ощущая горячую волну в горле. Проклятая страна: никогда и ни в чём нельзя положиться на постоянство и предвидение! Одна только водка надёжно крепка, сногсшибательна, и то, если не разбавлена, как в управленческом буфете.

Вспомнился воскресный пикник, угрожающе-вкрадчивый голос начальника строительства Шилова. Поразительно зловещая фигура… Местный административный вождь с лицом хозяина игорного притона. Не он ли организует флажковую облаву?

Его намёки были слишком прозрачны, чтобы не понять, чего он добивается. "Деловое сотрудничество". За этой ширмой крылся обыкновенный торг по решительному принципу: "или-или". Крюгель ушёл от ответа, умышленно напился: какой может быть торг с человеком, за спиной которого изувер-штурмовик Хельмут Бергер?

Так или иначе, жизнь всё равно поставила перед ним эту жестокую дилемму. А если говорить точнее, то и дилеммы уже нет, есть только один исход, один выход, обозначенный флажковым коридором: надо немедленно уезжать. Фарен нах дойчлянд [10]. Бросить всё на полпути, бросить без сожаления и, как говорят русские, "бежать без оглядки".

А если всё-таки оглянуться, чуть-чуть помешкать да и сообщить в компетентные органы русских насчёт высокопоставленного товарища Шилова? На ухо шепнуть: приглядитесь, мол, человек этот с двойным дном, как чемодан контрабандиста…

Нельзя. Безрассудно и гибельно, потому что в Германию в таком случае ехать будет невозможно. Арестуют сразу же на берлинском перроне, а может быть, уже на границе.

Ну, а что он будет делать в Германии, что его ждёт там? Нацистов-штурмовиков он не приемлет, партия социал-демократов, в которую он когда-то входил, фактически разогнана и поставлена вне закона.