Читаем без скачивания Ящик водки. Том 2 - Альфред Кох

— И ты кризис мягко прошел.

— Более чем! Поскольку она не только за «Беломором» по очередям стояла, но иногда даже ходила в «Березку» и приносила мне оттуда — несмотря на мои протесты, я ее призывал только бухаловом отовариваться, — Gitanes. Без фильтра. Это лучшее, что я в своей жизни курил. Когда курил.

— И Gauloise.

— Ну. Как это круто было в 90-м году — курить Gitanes и пить джин Bols, голландский, самый дешевый! А потом она уехала. И я тогда, думая о жизни, решил повидаться с Андреем Васильевым. Мы с ним когда-то работали в «Собеседнике», и я так понимал, что он всегда там, где бабки. Он мне в интервью рассказал как-то: «Меня пригласили в „Собеседник“, куда я дико не хотел идти, очень… В „Комсомольце“ же была тусня, как семья родная, друзья, гитара. Но в „Собеседнике“ были другие деньги, я пошел туда ради бабок, осознавая это. Ребенка, который должен был родиться через две недели, кормить же надо…» Вот я к Васильеву и обратился за консультацией — куда типа идти работать. А ты иди, говорит, к нам, у нас тут газета — «Коммерсант». Нет, отвечаю, это ж финансы, экономика, тоска смертная, я этого не знаю. Да нет, там всякое есть. Ну ладно, давай, говорю, в пятницу встретимся! Он говорит — ты после поймешь, почему пятница не катит… (Потому что номер сдавали, и это все тянулось когда сутки, когда двое.) А давай-ка лучше в понедельник, с утра пораньше, этак часов в двенадцать! И вот я еду к нему в понедельник домой, с бутылкой самогонки. А у него стоит ящик вина и ящик коньяка!

— Ну да, тогда ящиками брали.

— Как раз тогда не брали ящиками, таких бабок ни у кого еще не было! Ты оторвался от жизни… Две бутылки — и то было дорого, брали сперва одну, а за второй после бежали особо. Ну, выпили мы… А во вторник я зашел к нему на работу, на Хорошевку. И он говорит — слушай, тут дыра в номере, выручи, напиши заметку, а? Я поехал к гостинице «Россия», где раскинули свои палатки ходоки со всей страны. Они ловили депутатов, которые в гостинице жили, и жаловались им на жизнь. Давайте, типа, спасайте, а то мы вас выбрали, пидорасов, а вы привилегиями только увлекаетесь. Ну вот, я написал такой бодрый репортажик. Ну и так, слово за слово, стал работать в отделе «Разное где собрано было все, что не про экономику и не про политику.

Комментарий Свинаренко

Я про это все рассказывал в газетном интервью. Номер сдавался трое суток, спали на полу, подстелив газетку, специальный шофер с рацией «Алтай» объезжал винные магазины и оттуда выходил на связь, спрашивая, кому что брать. Зарплату платили сразу и много. Привлекли мое внимание и кадры, которые решали все. Мне понравилось, и я остался…

Сам Васильев, который в «Коммерсанте» был с самого начала — с 89-го, — так это описывал: «Я понял, что есть совершенно другая журналистика. Что мы занимаемся информацией. Помнишь, мы делали еженедельную газету в легкую. По тем темам, которые нас интересовали, никто не мог нас обогнать. Сначала выходил „Коммерсант“, в понедельник, а потом у кого-то чего-то еще выходило. Вот в этом был кайф, конечно. Очень приятно было, как все от газеты о..евают, — это была продукция! Вот это было круто. Понимаешь? Тогда я себя почувствовал соучастником газеты, впервые, в этом был драйв. Это было новое качество жизни. Наверное».

Кох: — Так в каком ты отделе был — «Разное»? Ты ж вроде в отделе преступности работал!

— Это позже. Отдел преступности позже создался. И я был брошен на отстающий участок. И как раз тогда пошло дело Кости Осташвили.

— Ты его знал, что ли?

— Ну. А я как на это дело попал? Значит, сидит Яковлев и думает: кого послать? А пусть Лева Сигал пишет, он спец в политике. А, нет, нельзя: судят патриота, а освещать будет еврей… Ну, тогда Ваня Подшивалов! Не, тоже не годится: он же почвенник. Что делать? Тупик! И тут я вызываюсь. Почему? Так, говорю, я один из вас всех могу объективно этот процесс освещать; хохлам же что жиды, что москали — все равно. Пусть себе собачатся. Они от нас равноудаленные. И вот так единственный из всех репортеров я объективно писал про Осташвили. Писать же было непросто. Костя рассказывал, как он лечился от алкоголизма, — в зале смех. Он обижался — типа в Штатах уважают тех, кто хочет избавиться от пагубной зависимости, а тут издеваются. Марк Дейч смеялся громче всех, и это Костю задевало особо. Но это я сейчас говорю — «Костя». А в заметках я себе такого не позволял. Я с Васильевым ругался, когда он ставил слово «Костя». Что это за фамильярничание, что за панибратство? Не позволю! С другой стороны, по фамилии называть — как-то слишком уж официально. И тогда мы стали писать — «Константин».

— А он откуда взялся вообще, Костя?

— Он из рабочих! Его волновал русский вопрос. Осташвили, понимаешь, да? — вот русский. Что там было в ЦДЛ, бил он кого или нет, поди знай. Но точно могу сказать, что человек он был простодушный, доверчивый, открытый. В чем-то даже симпатичный. Но вот не мог он удержаться от того, чтоб не встрять в обсуждение еврейского вопроса. Да что там Осташвили — вот Солженицын стал писать про евреев, так сколько его народа сразу невзлюбило! Иные евреи его просто ненавидят теперь.

Комментарий Свинаренко

Чернорубашечники, которые в зал суда приходили, просили Осташвили: молчи, Костя, а то опять чего не то скажешь. А он отвечал — отойдите, я сам. Процесс вообще непонятный/ Евреев не бил, синагог не жег… Чего пристали к парню? Что этим пытались доказать? Что мы большие демократы? Что «Память» — это страшно? Кто вообще ею пугал? Мало кто помнит дело Норинского. Этот деятель сочинял страшные антисемитские письма, в которых грозил евреям расправой, и рассылал их куда ни попадя. Подписывался так: «Боевики патриотической организации „Память“. Хотя на самом деле он состоял совсем в другой организации — „Свобода эмиграции для всех“. Так Норинского поймали и судили — за злостное хулиганство (ст. 206, ч. 2 УК РСФСР). Василеостровский народный суд дал ему полтора года „химии“.

А вот моя заметка из «Коммерсанта»:

«КОНСТАНТИН ОСТАШВИЛИ: КОНЕЧНО, МЕНЯ ПОСАДЯТ

…К приятным для подсудимого моментам наблюдатели «Ъ» относят частичное осуществление его требований об изменении статуса Юрия Афанасьева. Константин, как известно, утверждал, что последний должен быть не обвинителем, а подсудимым по делу Троцкого (по сведениям Осташвили, Троцкий приходится ректору историко-архивного института дедушкой) и понести ответственность за умышленное развязывание дедушкой гражданской войны и другие действия, направленные на уничтожение русского народа. Суд таки вывел Юрия Афанасьева из состава общественных обвинителей, но не из-за дедушки, а по другой причине: по мнению коллегии, он принесет больше пользы как свидетель.

Защитники подсудимого Голубцов и Побезинский с прежней убежденностью продолжали настаивать, что Константин борется не с евреями, но против сионизма, осуждаемого ООН наравне с расизмом. Защита экзаменовала свидетелей на способности отличить антисемитизм от антисионизма и выясняла, знакомы ли те «с преступной деятельностью сионистских организаций, таких, как „Иргун Циони“ и „ВЧК — ОГПУ“. Вопросы эти, однако, неизменно отводились судом, как не имеющие отношения к делу.

…адвокату Сапегиной Осташвили в очередной раз заявил отвод, судом, однако, снова отклоненный. Правда, суд решил мотивировку отвода не оглашать: о ней, кроме членов коллегии, узнали только слушатели «Радио Свобода». В ночь со среды на четверг московский корреспондент этой радиостанции Марк Дейч объявил в эфире: Сапегина, по словам Осташвили, «принуждала его к сожительству, а в случае отказа обещала посадить». Члены коллегии отказались подтвердить или опровергнуть эту информацию, а обвинитель Макаров в своем комментарии, переданном «Радио Свобода», ограничился словами: «Мотивы отвода самые грязные, самые мерзкие, самые подлые… После сегодняшнего дня к нему нельзя относиться как к человеку».

…В приватной беседе с корреспондентом «Ъ» Константин высказал обобщенную точку зрения на происходящее (текст приводится по расшифровке магнитофонной записи):

— Суд имеет обвинительный уклон. При этом противники напирают почему-то на мою личную жизнь, на то, что я хронический алкоголик второй степени. Тридцать лет на одном предприятии, на спирту мы работаем. Половину рабочих надо на учет ставить. Многие товарищи спились. Некоторые умерли. И я стоял на учете, пил, как все. Чтобы это прекратить, спасти семью, себя, я добровольно обратился к наркологу, прямо на предприятии. На Западе с уважением относятся к людям, которые становятся на путь исправления. И у нас в цехе никто меня не попрекал. А политические противники издеваются! Марк Дейч, например, смеется надо мной, над моей лысиной. Марк Дейч не прав. Кому выгодна шумиха вокруг инцидента в ЦДЛ? Демократам, которых я абсолютно не уважаю. Я ведь политизированный, я знаю блок «ДемРоссия» по предвыборной кампании. Демократы прошли в Моссовет — и что там творится, в Моссовете? Один мой товарищ говорит, что такого скопища шизофреников, как те, кто подходит к первому микрофону, он еще не видел. К тому же по странному стечению обстоятельств все они «эр» не выговаривают.