Читаем без скачивания Стендинг или правила приличия по Берюрье - Сан-Антонио

Мы дружно поддакиваем.

— Прекрасно, — радуется Его Мудрейшество. — Молодому человеку дано одно из двух: либо он рассекает школьные науки, либо у него не хватает шариков в голове. В первом случае ему надо всячески помогать. Поэтому для бедных выделяют стипендии. Во втором случае продолжать учебу бесполезно. Учитывая переполненность школ, лучше всего ориентировать того паренька, у которого не все дома, на физический труд: подмастерье булочника, подручный мясника, слесарь-водопроводчик, чернорабочий, маляр. В первом случае, парень, который грызет гранит науки, рискует превратиться в зазнайку. Со временем он может стать тем человеком, о котором говорится в моем учебнике. Он учится охотиться, играть в теннис, в поло, в бридж, рассказывать монологи, пилотировать самолет, играть в гольф, бренчать на пианино, сочинять четверостишия и даже рисовать! Из него может получиться знаменитый гражданин: будущий кавалер Ордена Почетного легиона, будущий президент. Во втором случае, парень, который вкалывает руками, наоборот, рискует со всем смириться, погрязнуть в посредственности и легкомыслии. Вывод: надо умерять пыл одних и стимулировать других. Прививать непритязательные вкусы башковитым и развивать честолюбие у работяг. Ученого надо привлекать к занятиям народными видами спорта: велосипед, кэтч или бокс. А того мужика, который набивает волдыри на ладонях, наоборот, следует учить теннису, охоте, горнолыжному спорту.

Учтите, что сейчас происходит выравнивание. Сначала машина, потом военная служба, а в конце женитьба. В наше время на всех социальных уровнях люди помешались на машинах: как сыновья министров, так и дети потаскушек. Все они мечтают о том, как будут рассекать воздух, сидя за баранкой «Ягуара» модели "Е" или «Феррари».

Одни угоняют тачку у своего хозяина, другие — у своего предка. Первых называют «черные куртки», а вторых — «золотые куртки». Фасон стрижки у них почти одинаковый, если не считать того, что вторые стригутся исключительно у «Кристиан Диор». Первые таскают в карманах велосипедные цепи, вторые пачки денег. Первых за провинность лупцуют, вторых слегка журят. Первых сажают в тюрьму, а других лишают десерта. Первых хозяин выгоняет с работы, вторых выгоняют из лицея. Первые пропускают свою электричку, вторые упускают диплом бакалавра. Со вторыми, кажется, сейчас все вроде бы нормально, потому что во всех порядочных магазинах аптекарских, хозяйственных и продовольственных товаров такие дипломы продаются совершенно свободно. Он делает паузу, заправляет волосы между своими слоновьими ушами и сальными полями головного убора.

— Я не хотел бы касаться темы лекции моего коллеги, который читает вам социаллогию, — заявляет Ученый. — Вместе с тем не мешало бы рассмотреть вопрос детской преступности несколько под иным углом, чем это делают на первых полосах газет и в суде.

Он закатывает жестом адвоката правый рукав, затем подхватывает левой рукой правую руку жестом, каким берут на изготовку автомат, и, прицелившись в нас указательным пальцем, развивает свою мысль:

— Мы, ищейки, потом судьи, пресса, общественность, в общем, — все мы, называем этих «курточников» бедствием нашего века. Об их злодеяниях ежедневно пишут газеты. Мы на все лады возмущаемся. Мы бы хотели изметелить их так, чтобы они вообще никогда не поднялись с земли. Затолкать их в мусоропровод или в очко уборной, камень на шею и — хоп! в канал Святого Мартэна кормить раков; покончить с ними раз и навсегда, чтобы была спокойна наша совесть обывателей, как об этом говорится в учебниках права. Мы их объявляем проклятыми, этих злых и драчливых хулиганов. Мы объявляем чумой этих возмутителей спокойствия. Мы заявляем, что они годятся только для пули. Мы бы очень хотели сделать из них мясо для атомных и анатомических испытаний. Отдать их китаезам-завоевателям. Отправить их на съедение конголезцам-людоедам, сиамцам, папуасам, грифам, крысам. Сварить из них мыло, как это сделали с несчастными евреями во время второй мировой. И при всем при этом мы умываем руки, что они живут в нужде. А пуще всего мы хотим, чтобы они не грабили наши квартиры и не стреляли в нас из пистолета. Если не считать всего этого, что мы делаем для них, кроме того, что пинаем их в зад и бросаем в тюрьму, я вас спрашиваю? И отвечаю: ничего!

Пылкий стучит по кафедре своим каменным кулаком.

— Ничего! — повторяет он. — Ровным счетом ничего! Мне не раз приходилось избивать их. Это моя работа. Они так быстро валились на землю, что отпадала нужда отвешивать им вторую порцию. Уже после первого удара они становились тем, кем были на самом деле: потерянными и растерянными парнями. После этого я расспрашивал их, господа мои пройдохи-слушатели, и у меня сложилось мнение, что их истории похожи одна на другую. Эти ребятки, которых мы понаделали после войны в угаре освобождения, росли в гнусном климате холодной войны. Все их детство прошло под вопросом: устроят рюски и мериканы последнюю мировую драчку, йес или ньет? Не забывайте об обетованных бомбах! Маленькая — это такая бомбочка,. которая может разнести вдребезги только один город. Средняя сметает с лица земли уже два или три департамента сразу, а самая большая способна сдуть в одно мгновенье всю Европу, как свечку. Тогда только и говорили, что об этих барышнях по имени "А" и "Н"! И так продолжается уже двадцать лет. Едва начали говорить, что третья мировая начнется, может быть, не из-за Берлина, как вдруг вылезает с угрозами Пекин. Он обещает эту войну. И причем говорит открытым текстом, без всяких там намеков.

"Дайте нам еще немного поработать сверхурочно, — вопят желтушные дяди: еще три грамма чудодейственного порошка сюда, несколько миллилитров дерьмония туда, плюс щепотку хренония — и вот вам всем назло готова китайская бомба пекинес. Единственная и неповторимая, взаправдашняя, и мы шарахнем ей по вашим отвратным рожам объевшихся дозапорашоколадом люкс!

Замрите, капиталисты (ненастоящие Америки и настоящие России), подождите, любезные, мы вылечим ваши сердечные болезни, удобрим ваши равнины Виргинии и Украины! Мы вам приведем в порядок Францию! Подстрижем ее наголо, под де Голля, от Дюнкерка до Средиземного моря!

Эй, Италия, мы покажем тебе, как легко снимается твой сапог! А этих вояк-копьеносцев фрицев мы сделаем смирными и просемитами, они станут у нас тихими, как панурговы бараны! Еще пару секунд — и мы займемся Франко и его фалангами. Елизаветой и ее ребятишками, которых содержит газета «Франс-Диманш». Бодуэном, похожим на свою супругу Фабиолу, и его непросыхающим от вина братцем! И этим югославским красавчиком Тито, разъевшимся, как Геринг, со всем своим иконостасом наград. А ковбою Джонсону, чудом спасшемуся в Далласе, мы устроим гигантский мангал, всеамериканское родео! А вы, швейцарцы, производители швейцарских плавленных сырков, не прячьтесь за своими стальными сейфами, стоять на месте, сезам идет! Он знает все комбинации замков фирм Бош и Фише. Скоро ваши штаны будут набиты растаявшим шоколадом, друзья! Вам дарит его фирма «Нестле»!

Берю делает смачный плевок на шесть метров, чтобы освободиться от тяжести на душе, и продолжает, все больше покрываясь пунцовыми пятнами и размахивая руками.

— Заметьте, что я не хочу осуждать этих китаез. Они так долго наступали друг другу на ноги, что теперь они хотят расширить свою территорию. И их можно понять. Чем больше они делают детей, тем им теснее, а чем им теснее, тем больше они трутся друг о друга, тем больше делают глупостей: это порочный круг. И я о них говорю только в связи с нашими «черными куртками». Они слышат эти разговоры с первой соски. Им сулят гигантскую и неизбежную катастрофу. Неслыханной силы «трам-тарарам», который превратит их в зеленый свет. Ультраядовитый гриб! В ожидании обещанного конца они видят перед собой только бетонные нагромождения больших скученных жилых массивов, слишком больших и слишком скученных! Тысячи и тысячи окон, в которых торчат рожи, похожие на мою ж…! Пространства, на которых вместо газонов растут машины.

Квартиры-конуры, в которых мужики ночной смены трахают баб мужиков дневной смены, которые сами, дымясь, выползают из постелей работяг из ночной смены! Молодой человек, который дрожит за свою шкуру и живет в такой паршивой квартире, на что же он может еще надеяться, хотел бы я знать, что вы на это скажете? Что может отвлечь его от этой страшной напасти в третьей степени, которая с секунды на секунду может свалиться на его голову? Кто может дать ему гарантию, что все это — только дурной сон, и что, как и прежде, у моего папаши все так же будут кукарекать петухи? Кто же протянет ему руку? Кто же, наконец, расскажет ему последнюю историю о Мариусе и Оливе, чтобы сменить тему? Его батя, прилипший к соседке или к этому омерзительному окошку телека? Его хозяева, которым на него наплевать? Его товарищи, еще более подавленные, чем он сам? А мы, общественность, мы возмущаемся. Мы хотим, чтобы они, эти несчастные осколки последней войны, которым сулят новую войну, придерживались какого-то облика морале!