Читаем без скачивания Собрание сочинений в 4 томах. Том 3 - Сергей Довлатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Муж появлялся утром, распространяя запах вина и косметики:
— Засиделись, понимаешь, выпили, болтали об искусстве…
— Где ты был?
— У этого… у Голощекина… Тебе большой привет.
Маруся отыскивала в записной книжке телефон неведомого Голощекина. Женский голос хмуро отвечал:
— Илья Захарович в больнице…
Маруся, вспыхнув, подступала к Разудалову:
— Значит, ты был у Голощекина? Значит, вы болтали об искусстве?
— Странно, — поражался Разудалов, — лично я у него был…
И тут Маруся впервые задумалась — как жить дальше? Удовольствия неизбежно порождали чувство вины. Бескорыстные поступки вознаграждались унижениями. Получался замкнутый круг…
В чем источник радости? Как избежать разочарований? Можно ли наслаждаться без раскаяния? Все эти мысли не давали ей покоя.
Через год у нее родился мальчик.
Все шло, как прежде. Разудалов ездил на гастроли. Возвратившись, быстро исчезал. Когда Маруся уличала его в новых изменах, оправдывался:
— Пойми, мне как артисту нужен импульс…
Маруся снова переехала к родителям. Галина Тимофеевна к этому времени стала пенсионеркой. Федор Макарович продолжал работать.
Неожиданно появлялся Разудалов с цветами и шампанским. Рассказывал о своих творческих успехах. Жаловался на цензуру, которая запретила его лучшую песню: «Я пить желаю губ твоих нектар…»
Галину Тимофеевну он развязно называл — «мамуля». Шутки у него были весьма сомнительные. Например, он говорил Марусиному папе:
— Дядя Федя, ты со мною не шути! Ведь если разобраться, ты — никто. А я, между прочим, зять самого Татаровича!..
Выпив коньяка с шампанским и оставив пачку мятых денег, Разудалов убегал. Бремя отцовства его не тяготило. Целуя сына, он приговаривал:
— Надеюсь, ты вырастешь человеком большой души…
Временами Маруся испытывала полное отчаяние. Угрожала Разудалову самоубийством. Именно тогда в его репертуаре появился шлягер:
Если ты пойдешьк реке топиться,приходи со мной,со мной проститься!Эх, я тебя до речки провожуи поглубже место укажу…
Тут как в сказке появился Цехновицер. Он дал Марусе почитать «Архипелаг ГУЛАГ» и настоятельно советовал ей эмигрировать. Он говорил:
— Поженимся фиктивно и уедем в качестве евреев.
— Куда? — спрашивала Маруся.
— Я, например, в Израиль. Ты — в Америку. Или во Францию…
Маруся вздыхала:
— Зачем мне Франция, когда есть папа…
И все-таки Муся стала задумываться об эмиграции. Во-первых, это было модно. Почти у каждого мыслящего человека хранился израильский вызов.
То и дело уезжали знакомые деятели культуры. Уехал скульптор Неизвестный, чтобы осуществить в Америке грандиозный проект «Древо жизни». Уехал Савка Крамаров, одержимый внезапно прорезавшимся религиозным чувством. Уехал гениальный Боря Сичкин, пытаясь избежать тюрьмы за левые концерты. Уехал диссидентствующий поэт Купершток, в одном из стихотворений гордо заявивший:
Наследник Пушкина и Блока,я — сын еврея Куперштока!..
Уезжали писатели, художники, артисты, музыканты. Причем уезжали не только евреи. Уезжали русские, грузины, молдаване, латыши, доказавшие наличие в себе еврейской крови. Короче, проблема эмиграции широко обсуждалась в творческих кругах. И Маруся все чаще об этом задумывалась.
В эмиграции было что-то нереальное. Что-то, напоминающее идею загробной жизни. То есть можно было попытаться начать все сначала. Избавиться от бремени прошлого.
Творческая жизнь у Маруси не складывалась. Замуж она, по существу, так и не вышла. Много численные друзья вызывали у нее зависть или презрение.
У родителей Муся чувствовала себя, как в доме престарелых. То есть жила на всем готовом без какой-либо реальной перспективы. Сон, телевизор, дефицитные продукты из распределителя. И женихи — подчиненные Федора Макаровича, которые, в основном, старались нравиться ему.
Маруся чувствовала: еще три года — и все потеряно навсегда…
Цехновицер так настойчиво говорил о фиктивном, именно фиктивном браке, что Маруся сказала ему:
— Раньше ты любил меня как женщину.
Цехновицер ответил:
— Сейчас я воспринимаю тебя как человека.
Маруся не знала — огорчаться ей или радоваться. И все-таки огорчилась.
Видно, так устроены женщины — не любят они терять поклонников. Даже таких, как Цехновицер…
На словах эмиграция казалась реальностью. На деле — сразу возникало множество проблем.
Что будет с родителями? Что подумают люди? А главное — что она будет делать на Западе?..
В загс пойти с Цехновицером — уже проблема. У жениха, вероятно, и костюма-то соответствующего нет. Не скажешь ведь инспектору, что брак фиктивный…
А потом начались какие-то встречи около синагоги. Какие-то «Памятки для отъезжающих». Какие-то разговоры с иностранными журналистами.
Маруся стала ходить на выставки левой живописи. Перепечатывала на своей «Олимпии» запрещенные рассказы Шаламова и Домбровского. Пыталась читать в оригинале Хемингуэя.
Ее родители о чем-то догадывались, но молчали. Пришлось Марусе с ними объясниться.
Как это было — лучше не рассказывать. Тем более что подобные драмы разыгрывались во многих номенклатурных семействах.
Родители обвиняли своих детей в предательстве. Дети презирали родителей за верноподданничество и конформизм.
Взаимные попреки сменялись рыданиями. За оскорблениями следовали поцелуи.
Федор Макарович знал, что должен будет в результате уйти на пенсию. Галина Тимофеевна знала, что с дочкой она больше не увидится.
В октябре Маруся зарегистрировалась с Цехновицером. К Новому году они получили разрешение. Девятого января были в Австрии.
Оказавшись на Западе, Цехновицер сразу изменился. Он стал еврейским патриотом, гордым, мудрым и немного заносчивым. Он встречался с представителями ХИАСа, носил шестиконечную анодированную звезду и мечтал жениться на еврейке.
Условия фиктивного брака Цехновицер добросовестно выполнил. Увез жену на Запад. Зато Маруся оплатила все расходы и даже купила ему чемодан.
Вскоре им предстояло расстаться. Цехновицер улетал в Израиль. Маруся должна была получить американскую визу.
Маруся говорила:
— Как ты будешь жить в Израиле? Ведь там одни евреи!
— Ничего, — отвечал Цехновицер, — привыкну…
Марусе было грустно расставаться с Цехновицером. Ведь он был единственным человеком из прошлой жизни.
Маруся испытывала что-то вроде любви к этому гордому, заносчивому, агрессивному неудачнику. Ведь что-то было между ними. А если было, то разве существенно — плохое или хорошее? И если было, то куда оно, в сущности, могло деваться?..
В аэропорт Маруся не поехала. У маленького Левушки третий день болело горло.
Маруся из окна наблюдала, как Цехновицер садится в автобус. Он казался таким неуклюжим под бременем великих идей. Его походка была решительной, как у избалованного слепого.
Через неделю Левушке благополучно вырезали гланды. Отвезла его в госпиталь миссис Кук из Толстовского фонда. Виза к этому моменту уже была получена.
Еще через шестнадцать дней Маруся приземлилась в аэропорту имени Кеннеди. В руках у нее был пакет с кукурузными чипсами. Рядом вяло топтался невыспавшийся Лева. Увидев двух негров, он громко расплакался. Маруся говорила ему:
— Левка, заткнись!
И добавляла:
— Голос — в точности, как у папаши…
После кораблекрушения
В аэропорту Марусю поджидали Лора с Фимой. Лора была ее двоюродной сестрой по матери. Лорина мама — тетя Надя — работала простым корректором. Муж ее — дядя Савелий — преподавал физкультуру.
Лора носила фамилию отца — Мелиндер.
Татаровичи не презирали Мелиндеров. Иногда они брали Лору на дачу. Изредка сами ездили в Дергачево. Маруся дарила сестре платья и кофты. При этом говорилось:
— Синюю кофту бери, а зеленую я еще поношу…
Марусе и в голову не приходило, что Лора обижается.
В общем, сестры не дружили. Маруся была красивая и легкомысленная. Лора — начитанная и тихая. Ее печальное лицо считалось библейским.
Марусина жизнь протекала шумно и весело. Лорино существование было размеренным и унылым.
Маруся жаловалась:
— Все мужики такие нахальные!
Лора холодно приподнимала брови:
— Мои, например, знакомые ведут себя корректно.
И слышала в ответ:
— Нашла чем хвастать!..
Татаровичи не избегали Мелиндеров. Просто Мелиндеры были из другого социального круга. В старину это называлось — бедные родственники. Так что сестры виделись довольно редко.
