Читаем без скачивания Дипломатия Волков - Холли Лайл

– Летит, – сказала она, и ропот обежал строй солдат; они ничего не слышали и не скрывали этого.

Перестав расхаживать, Дугхалл повернулся к ней.

– Ты уверена?

– Я его слышу.

– Хорошо.

Он кивнул, все еще напрягая слух, хотя Кейт прекрасно различала перестук мотора. Однако прошло еще мгновение – и звук этот стал заглушать гомон предрассветного Халлеса, разносчиков и торговцев, уже громыхавших по улицам, и лишь тогда кто-то из солдат поглядел на нее и промолвил:

– Клянусь богами, и я тоже слышу.

Уши Карнеи сами себя выдают. Кейт велела себе быть осторожнее в подобных случаях. В другой ситуации, в другое время столь острый слух может погубить ее.

Шум аэрибля все возрастал, и вдруг Кейт различила на фоне неба его темный силуэт, закрывающий звезды. На этот раз она ничего не сказала, не зная, способны ли человеческие глаза различить аппарат уже сейчас, и не желая прослыть женщиной, сотворившей за одну ночь слишком много чудес.

Через какой-то миг другой солдат сказал:

– Вон он – против Пастухов!

Он показал на северо-восток, на созвездие, высоко повисшее в ночном небе. Аэрибль двигался, затмевая звезды. Солдаты закивали и пригнулись к наземным лампам, отмечающим границы посадочного поля. Своими факелами они зажигали фонари, и как только за зеленым стеклом вырастали языки, гасили свои орудия, суя их в стоящие рядом ведра. Баллоны аэриблей теперь не наполняли горючим газом, однако в двигателях использовалось легковоспламеняющееся топливо, поэтому открытого пламени возле аэрибля по-прежнему не могло быть.

Освещенное одними только зелеными фонарями, поле представляло фантастическое зрелище. Трава на нем, казалось, была лишена цвета, а люди превратились в трупы недельной давности. У Кейт вдоль хребта пробежал холодок, призрачная сцена вдруг показалась ей недобрым предзнаменованием, мрачным и зловещим – как пульсирующие, нескончаемые волны зла, прокатившиеся над Халлесом, как твердая уверенность в том, что Карней-Сабир хочет обладать ею и разыскивает ее. Она выбросила эти мысли из головы; аэрибль приземлился с удивительной скоростью, и с неба уже спускались змеями канаты. Опытные руки солдат приняли их, обмотали вокруг огромных деревянных блоков, заякоренных в земле; потом причальная команда налегла на длинные рукояти, наматывая веревки.

Через несколько секунд аэрибль повис над самой землей на натянутых тросах. В зеленом свете черно-красная эмблема Галвеев, нарисованная на пестром, в зеленых пятнах огромном баллоне, казалась неразборчивым пятном. Из обоих люков длинной кабины прыгали люди – мужчины и женщины, – негромко звякая оружием при соприкосновении с землей. Последним из первого люка выглянул пилот.

– Быстрее, быстрее, – торопил он, – надо взлетать. С высоты на востоке уже угадывается заря.

Солдаты подняли Типпу в люк, затем помогли Дугхаллу. Кейт не стала карабкаться вверх и позволила, чтобы ее без особых церемоний забросили в люк. К счастью, она облачилась в подходящую случаю походную одежду – прочные сапоги, плотные кожаные брюки и хлопковую рубашку под шерстяной курткой, – а не в тонкие шелка, которые предпочла Типпа. Подъем в аэрибль никогда не выглядел изящным, а тем более в такой спешке. Лежа на полу корзины, Кейт услышала посвист разматывающейся веревки и почувствовала, как ее придавило к полу; они поднимались с такой скоростью, что барабанные перепонки готовы были лопнуть.

– Почему вы так опоздали? – спросил Дугхалл.

Кейт села. Пилот-рофетианин по имени Эйоуюэль не стал отворачиваться от своих кранов и штурвалов. Сидя спиной к ним, он ответил:

– На средних высотах дул жуткий ветер, он уволок нас к югу от курса, прежде чем я успел подняться повыше, а когда я выбрался из него, то попал прямо во встречный поток, с которым пришлось бороться всю остальную дорогу. И если тебе кроме плохой нужна и хорошая новость, добавлю, что теперь этот западный ветер будет помогать нам на обратном пути.

– Я уже думал, ты не прилетишь, – признался Дугхалл.

Мгновенно глянув на Кейт и столь же быстро переведя взгляд на остальных, Эйоуюэль с чувством произнес:

– За вами я прилетел бы даже сквозь пекло Тонна!

Кейт знала – эти слова искренни: Эйоуюэль был ее старым другом – с того самого дня, как в возрасте тринадцати лет они забрели на летное поле Дома в Калимекке и он впервые познакомил ее с этим чудом – полетом на аэрибле. В последующие годы он втайне учил ее управлять небольшими воздушными кораблями, с которыми – как с этим – мог управиться один человек. Оба они поверяли друг другу свои мечты и сохранили взаимное доверие, даже когда Кейт принесла присягу дипломата и ее время перестало принадлежать ей самой. Семейство было бы в ужасе: как можно, чтобы девица галвеевских кровей, претендующая на высокое положение в будущем, училась плавать по океану, пусть даже и воздушному? И чтобы женщина, которой предстоит когда-нибудь вести жизненно важные для Семьи переговоры, доверялась рофетианскому простолюдину? Немыслимо даже подумать!

Но Кейт, согласно своим принципам, дружбой этой дорожила, берегла ее как свою мрачную тайну и даже, снизойдя к рофетианской теологии, решила, что если Семейство не в состоянии оценить Эйоуюэля, то пусть оно катится прямо в пекло Тонна.

Аэрибль поднялся повыше, и первые прямые лучи еще бледной зари, пробивавшейся из-за восточного горизонта, вдруг осветили внутренности кабины. Солнце еще не взошло, однако слишком медлить оно не станет. Кейт поежилась, осознав, как близко подступила к ним гибель; там внизу, под пологом тьмы, еще укрывавшей Халлес, многочисленные глаза обыскивали небо, надеясь заметить первый луч солнца, упавший на верхнюю каменную арку высокой башни на городской площади. Этот час ознаменует собою наступление стоянки Сомы, и, наконец, прозвонит альтовый колокол, приветствуя новый день с его «свадебными» процессиями, готовыми выплеснуться на улицы из Дома Доктиираков и из посольства Галвеев. Кульминацией дня станет уничтожение Семьи Доктиираков и, возможно, значительной части Сабиров.

В этих неярких лучах Кейт представила сухое, алчущее лицо Сабира-Карнея и на миг ощутила его прикосновение, всем своим предательским сердцем надеясь, что он избежит гибели.

Пронзив безоблачные небеса, первый луч солнца упал на верхнюю арку Черной Башни Времени, и звонарь немедленно наполнил воздух монотонным гулом стоянки Сомы. Первой стоянки утра. Первого Друга Нового Дня.

Ворота посольства Галвеев распахнулись с первой же нотой – словно были привязаны к колоколу, – и на улицу выступили десятеро трубачей и десять барабанщиков. Их украшали пышные красные с черным одежды Дома Галвеев, лица от лба до носа скрывала бахрома из золотых бусин. Они взяли инструменты на изготовку, за ними последовали десять музыкантов с ручными колокольчиками, десятеро флейтистов и пятьдесят танцоров.