Читаем без скачивания Сомерсет Моэм - Александр Ливергант

Сайри без особого труда «откачали», но проблемы с разводом остались, и Моэм, незадолго до отъезда в Швейцарию, решил обратиться за советом к своему приятелю, известному юристу сэру Джорджу Льюису. От Льюиса он узнал об истинном положении дел: когда Сайри и Уэллкам решили жить отдельно, муж согласился выделить на содержание жене не пять тысяч фунтов в год, как утверждала Сайри, а всего 200 фунтов в месяц, то есть в два раза меньше. Что называется, почувствуйте разницу.

Вот какой примечательный разговор состоялся по этому поводу у Моэма с Льюисом в поместье Льюиса в Суссексе.

Льюис: Вы поведете себя как последний болван, если пойдете у нее на поводу. Вас бессовестно подставили, и вы сделаете глупость, если на ней женитесь. Селфридж с ней порвал, она по уши в долгах. Ей никуда не деться от расплаты, вам же уготована роль ее спасителя.

Моэм (растерянно): А что мне еще остается? (Дело в том, что в те времена было принято, что соответчик в деле о разводе обязан жениться на женщине, с которой уличен в связи.)

Льюис: Вы смогли бы дать ей двадцать или тридцать тысяч фунтов?

Моэм: Думаю, смог бы.

Льюис (с раздражением. Начинает терять терпение): Адвокаты Уэллкама сообщили мне, что, если вы на ней не женитесь, он даст ей тысячу в год содержания, так что голодать ей не придется. Скажите, вы хотите на ней жениться?

Моэм: Нет, но если не женюсь, то буду жалеть об этом всю свою жизнь.

Льюис: Тогда говорить больше не о чем.

Моэм женился — и сожалел об этом всю свою жизнь. В отличие от счастливчика Ричарда Харенгера, героя своего рассказа «Сокровище», ему не удалось «благополучно проплыть опасный и бурный пролив, именуемый женитьбой, где так много мудрых и хороших людей потерпели крушение»[56].

Но до свадьбы было еще далеко, а вот до бракоразводного процесса — рукой подать. Уже спустя несколько месяцев, в феврале 1916 года, не успел Моэм вернуться из Швейцарии, где — напомним читателю — выполнял тайную миссию, как он предстал перед судом на процессе с названием, которое ничего хорошего ему не сулило: «Уэллкам против Уэллкама. И Моэм». С первой фразой еще можно было примириться, но вторая никуда не годилась. Спасти доброе имя не удалось: сообщение о процессе появилось во всех лондонских газетах, а в «Дейли кроникл» от 15 февраля имя Моэма склонялось в колонке криминальных новостей наравне с именами предателей родины, убийц, мошенников; рядом с сообщением о таинственном убийстве итальянского дипломата в лондонской гостинице. «Все это крайне меня огорчает и беспокоит, — пишет в это время Моэм брату Фредерику. — Утешаю себя лишь тем, что без подобного печального повода писателю не удалось бы создать что-то по-настоящему значительное…» Утешение в данном случае, прямо скажем, довольно слабое.

Уэллкам, как и предполагалось, предъявил жене обвинение в супружеской неверности; адвокаты Уэллкама представили суду убедительные доказательства того, что в июле 1915 года Сайри и Моэм провели вместе ночь в отеле в Виндзоре, жили в одной квартире в Риме. Стало известно суду и о беременности Сайри, и о рождении ребенка. После подобных неопровержимых и изобличающих свидетельств не трудно догадаться, что Уэллкам бракоразводный процесс выиграл.

А Моэм вместе с Сайри, соответственно, его проиграл, и теперь, как честный человек, должен на ней жениться — другого выхода, да еще при наличии ребенка, у него просто не было. Моэм, однако, не торопится. Ведь он задумал роман о Гогене и собирается на Таити. Причем не один, а со своим секретарем Хэкстоном. «Мне не хотелось путешествовать в одиночку», — словно между делом напишет он в мемуарах, пытаясь сохранить лицо. Хэкстон же торчит в Чикаго без гроша за душой и только и ждет, говоря словами Бодлера, «приглашения к путешествию».

Когда Сайри с дочерью и няней приезжают к Моэму в Нью-Йорк, откуда он в августе 1916 года собирается сначала в Чикаго за Хэкстоном, потом в Сан-Франциско, а из Сан-Франциско в Гонолулу, — он ставит свою невесту в известность, что попасть на Таити ему «совершенно необходимо». Аргумент, что и говорить, веский: я писатель и еду в интересах своей профессии — что тут возразишь? Но поездка эта, успокаивает невесту Моэм, не займет у него «больше» трех-четырех месяцев, и по возвращении они «обязательно» сыграют свадьбу. Следует объяснение, Сайри закатывает сцену — не первую и не последнюю, но вынуждена подчиниться. Впоследствии фраза Моэма «Не устраивай мне сцены!» станет в их супружеской жизни дежурной. Поездка на Таити заняла у Моэма не три-четыре месяца, как он обещал (хотя вряд ли предполагал), а больше полугода: они с Хэкстоном отплыли только в ноябре, вернулись же «из дальних странствий» лишь в середине апреля уже следующего, 1917 года.

Отступать дальше меж тем некуда, все предлоги и отговорки исчерпаны, и Моэм выезжает из Сан-Франциско в Нью-Йорк, где его терпеливо ждет «без двух минут миссис Моэм». И 26 мая 1917 года в три часа пополудни в муниципалитете Джерси-Сити, в присутствии шафера, уже знакомого нам американского драматурга Неда Шелдона (Шелдон, к слову, очень уговаривал Моэма жениться на «матери своего ребенка»), мировой судья скрепил печатью брачные узы «молодых» — 43-летнего Сомерсета Моэма и 37-летней Сайри Барнардо. «Помню, как стою рядом со своей невестой, — рассказывал впоследствии Моэм Гэрсону Кэнину. — Перед тем как поженить нас, судья оштрафовал какого-то пьяницу, а после нас вынес обвинительное заключение еще одному, такому же. Моей свадьбе не хватало не только чувства, но, что важнее, — очарования». Ни того ни другого — добавим от себя — не будет у жениха с невестой и в совместной жизни.

Зарегистрированный мировым судьей Джерси-Сити брак был, что называется, «браком взаимной выгоды» («marriage of convenience»). Моэм знал о бурном прошлом Сайри и о ее многочисленных любовниках; Сайри — о нестандартной сексуальной ориентации мужа и его сожителях, в частности о Джералде Хэкстоне. Сайри нужен был отец для ее ребенка, тем более такой, как Моэм, — человек известный и богатый; Моэму — энергичная светская дама, знавшая всё и всех. Сайри определенно любила мужа, хотя ему как гомосексуалисту могло быть и нелегко удовлетворить ее повышенные сексуальные потребности. Любила и очень высоко ставила. Рассказывают, что когда светский знакомый Сайри лорд Ловот однажды полез к ней в такси целоваться, Сайри якобы сказала ему: «Только, пожалуйста, ничего не говорите! Ничего не говорите! Тогда мне будет казаться, что вы — Уилли!»

А вот Моэм жену терпеть не мог (и не скрывал этого), боялся ее, подозревал в сплетнях и интригах против себя, жаловался, что она плохо воспитывает дочь, с трудом переносил встречи с ней, которые с каждым годом становились все реже, говорил даже, что, прежде чем увидеть Сайри, ему необходимо сильно напиться. После развода виделся с ней считаные разы, да и то по необходимости — свадьба дочери, например. Когда же Сайри умерла, горьких чувств не испытывал, себя, как в таких случаях бывает, не корил, а со всей чистосердечностью в одном из писем заявил: «С моей стороны было бы лицемерием делать вид, что я опечален смертью Сайри. С самого начала она доставляла мне сплошные неприятности». Очевидцы рассказывают, что Моэм узнал о смерти жены у себя на вилле, в это время он раскладывал пасьянс. «Моэм положил на стол колоду карт, — вспоминал один из гостей, — и принялся весело отбивать пальцами дробь по столу, напевая: „Тра-ля-ля. С алиментами покончено. Тра-ля-ля“».