Читаем без скачивания Урук-хай, или Путешествие Туда… - Александр Байбородин

Вот тогда я и заплакал. Что ещё остаётся делать, когда не можешь даже схоронить умершего. На меня нахлынуло такое ощущение отчаяния и безысходности, что я завыл в голос, как тоскующий волк на зимнюю луну. Да только луны на небе не было, а равнодушное солнце не интересовалось ни мёртвым орком, ни моим безутешным плачем. Оно небрежно поглядывало за мной сквозь седые лохмы древних крон и жарило во всю силу, так что пот со лба то и дело заливал глаза солью и грязью. Иногда солнце пряталось ненадолго за пробегающее мимо облачко, и тогда в лесу сразу становилось сумеречно, как в умертвищном склепе. Но слез моих оно не осушало, да и то сказать, что солнцу до плача маленького растерянного хоббита посреди бескрайней древней чащобы. Для него мой плач не имел никакого значения.

Но мне, наверное, именно плача и не хватало. Вместе со слезами ушла растерянность, и вытекло в болото отчаяние. Проплакавшись, я сообразил, что копать могилу мне не обязательно. Зверей в этом лесу нет, и некому будет разрывать яму, чтобы съесть мясо. Значит, и яма не нужна, достаточно просто укрыть тело. А это уже гораздо легче.

Дедушка Сэм говорил, что если тебе надо сделать какое-то очень трудное, невозможное дело, то надо забыть о нём. Отодвинуть на край памяти его трудность и невозможность, помнить только направление к тому, чего ты хочешь достигнуть, и сделать маленький шаг. А потом ещё один, и ещё один. Когда кончаются силы, надо сделать привал, а потом идти дальше. И, в конце концов, окажется что до бывшего когда-то невозможным остался один маленький шаг. На свете немного великих, умеющих делать невозможное, но чтобы сделать один маленький шаг, сил и терпения достанет любому. Надо просто уметь ходить. И не бояться вставать после каждой неудачи, как встают после каждого падения маленькие несмышлёные дети.

Прежде всего, надо было вернуть Урагху его руку. Она так до сих пор и таскалась за мной на цепи, потому что я боялся к ней прикасаться. Но теперь страх ушёл, а вместо него внутри появилась какая-то отрешённая уверенность, что я сумею преодолеть всё. В конце концов, чем меня могла напугать отрезанная рука? Разве что погрозила бы скрюченным, перемазанным в грязи и крови пальцем. И что мне до того? Мне, висевшему на пыточном столбе, видевшему атаку эореда и своими руками убившему закованного в железо гнома, который хотел убить меня. Да по сравнению с тем, что мне довелось пережить за последний десяток дней, прикосновение к мёртвой руке просто ничего не значило. Мягкий, домашний, хоббит, любитель умных книг и хорошего пива мог бы испугаться такого, но тот, кто принял меч от умирающего орка, не мог позволить детскому страху владеть собой. И, тем более, не мог позволить страху мешать в исполнении должного. Я подтянул руку Урагха поближе, наступил на цепь, ухватил покрепче широкое холодное запястье и дёрнул, что было сил.

Даже слишком «что было сил». Рука держалась в цепном кольце не слишком прочно. Цепь звякнула, скользнула по торчавшей кости, и я с размаху плюхнулся навзничь в болотную жижу, захлебнувшись ею в невольном вскрике. Не самое приятное ощущение – тонуть в болоте. Даже на сравнительно мелком месте. Всё произошло так быстро, рот наполнился липкой и вонючей болотной грязью так внезапно, что я едва не вдохнул её от неожиданности и страха. Если бы запаниковал, то так бы и произошло, и Вы бы не читали сейчас эти воспоминания. Спасла меня мёртвая рука Урагха. Это было… Словно не я держался за неё, а будто она держала меня, вот как это было. Почему-то именно ощущение твёрдости и надёжности запястья этой руки удержало меня от паники и беспорядочного барахтанья в грязи. Рассудком я понимал, что рука отрезана и на другом её конце нет тела, но где-то в глубине разума казалось, что это сам Урагх протянул мне свою мощную, жилистую лапу.

Я вынырнул и, опираясь на руку, как на шест, выполз из ямы, в которую ухнул. Потом пришлось долго отплёвываться и тщательно прочищать глаза и уши. Хорошо ещё, что кроме моей дерюжной одёжки на мне ничего не было. Всё снаряжение и оружие было сложено на крупной кочке, так что я даже ничего не утопил.

Приладить руку Урагха обратно к его плечу мне не удалось, и я просто положил её ему на грудь, прижав другой, а потом принялся резать траву и камыш. Надо сказать, что плетение из камыша никогда не было моей сильной стороной. Разумеется, я умею делать всё, что должен уметь порядочный хоббит. Попробовал бы увильнуть, когда меня этому учили. С хоббитятами, которые не хотят чему-то учиться, у взрослых хоббитов разговор короткий и суровый: розги умеют мочить в каждом хоббитском смиале. Но к любому обучению можно относиться с душой, а можно спустя рукава. Вот брызге-дрызге я учился охотно, и у обоих дедушек, и у отца, и у многих других, а изготовление корзин и циновок никогда меня не привлекало, и уж тем более, не было моим ежедневным и любимым занятием. К тому же мы, Туки, род небедный – в нашем большом хозяйстве есть, кому этим заняться и кроме меня. Так что на плетение пары камышовых ковриков у меня ушёл весь остаток дня.

Во всяком лесу темнеет быстро, а в этом, полутёмном даже в яркий, солнечный день, непроглядная тьма наступила ещё до заката, едва солнце приблизилось к невидимому мне краю земли. От неба, на котором ещё и звёзды не появились, света было чуть, даже собственные пальцы я перестал различать. Да и тело напомнило о себе прихлынувшей усталостью и слипающимися глазами. Так что я подтянул под себя камышовый коврик, накрылся недоплетённым вторым и уснул, приткнувшись к мохнатой штанине Урагха.

Если Вы не верите, что можно спокойно спать едва ли не в обнимку с мёртвым телом, то это Ваше дело. Я же, как младенец, проспал до самого рассвета без снов, видений и волнений. Комары меня тоже не беспокоили.

Проснулся я, когда солнце стояло уже высоко, голодным и бодрым. Сырой корень кувшинки не самая лучшая еда на свете, но выбирать было не из чего, и я приказал брюху не привередничать. «Жрать и спать – свинячье дело». Гхажш был прав, когда сказал это. Пусть вкусной едой наслаждаются сидящие по уютным норкам неженки. Тому же, кто стоит на тропе Приключения, достаточно того, что еда просто утоляет голод. Я уже начал понимать, что брезгливость рождается от сытости. Водицы после еды пришлось хлебнуть из ближайшего бочага. Вода пахла тиной, но была холодной и жажду утоляла. Большего мне от неё и не требовалось.

Закончив с завтраком и сполоснув лицо и волосы в том же бочаге, я вновь занялся похоронами Урагха. Циновка доплелась на удивление быстро: то ли пальцы, наконец, вспомнили, как это делается, то ли сказалась ночь спокойного отдыха. Гораздо больше времени ушло на то, чтобы передвинуть на неё тяжеленное тело орка. Кое-как, но с этим я тоже справился. Дальше было уже совсем легко. Я накрыл Урагха второй циновкой, сплёл края, и тело оказалось в мешке из камышовой рогожи. Обмазать мешок густой грязью было делом четверти часа. День был жаркий, солнце палило нещадно, и довольно скоро эта грязевая обмазка должна была превратиться в сплошную каменно-твёрдую корку.