Читаем без скачивания ЯТ - Сергей Трищенко

– Согласен с вами, – согласился Гид, но замеетил – с некоторым блеющим акцентом, который непонятно откуда у него взялся: ветром надуло? – Хотя она-а не-е совсе-ем то-о, о чё-ём вы-ы думае-ете-е, что имеете-е в виду.

– Как? Это не ворона?

– Нет. Это слава.

– Слава?!!

– Да. Птица-слава. Худая слава. Плохая, значит. Слышали, есть такое выражение: «ославить»? Вот это она и есть, такая слава.

Я прислушался. В карканье птицы будто слышалось чьё-то имя. И ещё что-то из характеристики поименованного. Перечисление неблаговидных поступков, что ли. Но с вороньим акцентом.

Под забором лежала и напраслина – нечто вроде буквы «Х» с вытянутой посредине перекладиной. Или вроде двух букв «V», соединённых узкими частями через короткую палочку. Так, во всяком случае, определил её Том, как напраслину. Скорее всего, её уронила ворона.

– Ты не перепутал её с напряслиной? – спросил я.

– Ты имеешь в виду пряслице? – спросил Том.

– Или устьице, – пояснил я.

– В этом же нет ни капли смысла! – вскипятился Том.

– А в чём есть? – вздохнул я.

– Как же её возводить?

– Возводить её проще простого. А вот понять, для чего возводить, и нужно ли – уже сложнее.

Следующий дом, видимо, достаривался, то есть достраивался, хотя в моменте рождения уже заключается начало момента старения, поэтому ничего особенного в обоих моментах нет: всё идёт, как должно идти, известным извечным путём. Всё – путём.

Хозяин ходил возле новых ворот, недоуменно смотрел на них и пытался приколотить до жути несуразную вещь большим молотком. Оказалось, он приколачивал брань. Для чего он это делал, понять никто не мог, а он не объяснял. Я бы на его месте приколотил её раз и навсегда, и не к воротам, а как следует. Но, может, именно так он и поступал? Или же действовал по принципу: «Бей своих, чтобы чужие боялись» и/или: не похвалишь себя – кто тебя похвалит, а, следовательно, возможно и обратное: не поругаешь себя – кто тебя поругает?

Брань на воротах не висла, всё время соскальзывала вниз, оставляя длинные скользкие следы, и мужик тщетно старался укрепить её маленькими гвоздиками, которые до поры до времени держал во рту. Но потом сумел пригвоздить её к воротному столбу, хотя и немного кривовато.

Не обошлось и без эксцессов: их вбили напоследок, для декоративности – длинные медные гвозди с большими овальными шляпками, покрытыми инкрустированной чеканкой.

На калитке виднелась полустёртая надпись: «Осторожно, злая собака!». Сама собака высовывалась из щели почтового ящика, удручённая собственной судьбой, и злобно рычала на прохожих.

Мимо ворот прошёл большой бородатый мужик в посконине, поддёвке и сапогах (по другой версии – в рубахе, подпоясанной верёвкой; синих полосатых штанах и лаптях с онучами – когда мы с Томом стали вспоминать сию сцену, наши мнения разошлись. Поэтому здесь я привожу обе версии, хотя где чья – уже и не вспомню) и нёс ужасную галиматью: чёрную, большую, в перьях и с клювом. Несколько других кружили в синем небе, хрипло каркая.

На правом плече мужик держал дубину (по второму варианту – кайло. «Взял кайло и сунул в хайло, – сказал он». – См. примечание выше), которой он, видимо, и ухайдо(а)кал птицу.

За ним на длинной верёвке, привязанной к поясу, тащилась белиберда, которой в этих местах отпугивали ворон, сорок и прочих птиц. Походила она – ходила походом – на большущую… нет, громаднейшую деревянную пушку на резинке, стреляющую горохом. Но не простым, а Мендельским: на один залп жёлтым горохом приходилось три залпа зелёным. Или наоборот – на один зелёный три жёлтых?

– Ну и как, помогает? – Том вернулся в вопросительноносное амплуа.

– Ещё как? Ни одна тварь не садится поблизости, все поодаль.

А поодаль распахивались двери небольшой мастерской.

На лужайке перед мастерской лежала груда рожавых – ржавых до розовости – железок, железячек, железочек, железяк, железовин, железин, железищ и желез, включая железы внутренней секреции.

Но ни одна из них к желе отношения не имела. Они высились бесформенной кучей, из которой торчали «измы». Просто ощетинилась «измами» эта куча, вроде железного ёжика – ёжекизма.

Хозяин, ворча, ворочал их, выбирая, а подмастерье стоял рядом на подхвате – ухвате с подносом – и утирал им под носом.

Мастер вытащил пессимизм и плюнул. Потом вытащил педантизм и снова плюнул. Вытащил пацифизм и почесал им из-за уха затылок.

– Не разбираю я их, – пожаловался он. – Окончания у всех одинаковые. Думаешь одно, а вытаскиваешь другое. А остальное…

Остальная часть железок имела трубчатый вид и их покрывала полуоблупившаяся разноцветная эмаль.

– Где-то тут валялся оптимизм, – произнёс хозяин, устало окидывая взглядом ржавую груду и рассеянно вертя в руках ура-патриотизм, который он вытащил за «ура», едва не оборвав при вытаскивании. У Тома при взгляде на ура-патриотизм возник ряд вопросов, которые он решил озвучить:

– Скажите, пожалуйста, какие патриотизмы бывают?

– Патриотизмы? – хозяин почесал ура-патриотизмом за ухом и раздумчиво произнёс:

– Разные… в зависимости от патриотов, их ведь производство. Есть квасной патриотизм, есть луковый, лимонный, кофейный, гранатовый, винтовочный, гаечный… – кто что любит. Есть ещё садистический – или даже садомазохистский: чем больше объект патриотизма издевается над субъектом, тем крепче субъект любит объект. Он превращается в объект привязанности! Есть вставальческий – в противовес садистскому. Тут наоборот: чем больше объект любит субъекта, тем сильнее субъект воротит нос от объекта. Часто встаёт и уходит.

– А разве возможно, – спросил Том, – чтобы объект любил субъекта?

– Нет, невозможно, – ответил хозяин, – но бывает. Есть патриотизм паритетный, по принципу: ты мне дай то-то, то-то и то-то, а я тебя за это любить буду; а есть приоритетный: то есть любить буду только за одно, а ни в коем случае не за другое. Есть патриотизм митинговый – специально для митингов. В повседневной жизни не применяется, тяжеловат для ушей – слишком давит на барабанную перепонку. Уши воспаляются и пухнут, отит развиться может. Есть патриотизм парадоксальный или тюремный: больше всего им почему-то увлекаются разного рода жулики, по принципу «кого граблю, того и люблю». Есть ортодоксальный, кометный – из облака Оорта, есть метадоксальный – медовый и сальный одновременно…

– Я думал, вы специалист по измам, – признался Том, – а вы по патриотизмам…

– По измам, – кивнул хозяин, – а поскольку патриотизм тоже на изм, то и по патриотизмам.

– А если разобрать таким же образом, к примеру, педантизм? – предложил Том.

– О-о-о! Нет, лучше не надо. Давайте сначала закончим с патриотизмами… Хотя всех и не перечислишь, пожалуй.

– А истинный, настоящий? – чуть не замирая от ожидания, спросил Том.

– Что значит настоящий? – пождал плечами торговец. – Любить родину независимо от того, что она с тобой делает? Это садомазохи…

– Но родина-то не делает! – выпралил Том, чуть ли не рыча: верно, его сильно задело высказывание о родине. – Её делают… вернее, подделывают. От её имени. Другие люди. Как таковой родины нет. Просто некто почему-то присваивает себе право говорить от её имени. Сама же она не говорит.

– Правильно. Человек любит родные места. И они ему платят тем же. Но места населяют разные люди. А между разными людьми могут быть разные отношения. Любовь к родным местам – одно. А патриотизм – другое.

– А что? Что именно?

– Даже и не знаю. У нас его, во всяком случае, нет, – покачал головой хозяин. – Может быть, где-то далеко, очень далеко, где идут грибные дожди, за морями, за лесами, за широкими долами…

– Жаль, очень жаль…

– И мне тоже. А что поделаешь?

Из другой кучи хлама, набросанной возле мастерской, торчало что-то остистое. Не костистое, а именно остистое: торчали ости – как у озимой ржи или пшеницы. Или, скорее, длинноусого ячменя. Я присмотрелся и увидел, что в куче лежали: нетерпеливость, поспешность, торопливость, немилость, жёсткость и жёсткость, строптивость, уверенность, скупость, скаредность, забывчивость, задумчивость, потребность, способность, примечательность и замечательность. И даже жизнедеятельность. И ещё что-то. Любопытно, что тут не было ни терпимости, ни терепливости, ни терпеливости, ни спешности, ни послушности, ни возможности, ни…

Том прервал ход моих мысленных рассуждений:

– А почему у одних есть ости, а у других нет?

– У чего нет?

– Да у опасности, например.

– Есть, но она входит в остов и наружу не торчит.

– Но горчит, – добавил я, решив, что давно молчу и пора дать языку хоть какую-то свободу.

– А если оборвать ости, что останется? – продолжил пытку Том.

Похлопав попу популярности, хозяин сказал:

– Вон там ости давно оторваны. Можете пойти и посмотреть.

Мы пошли взглянуть. Получалось понятно, но нереально: при нас у строптивости оторвали ость – нечто вроде сушёного рыбьего скелетика – и получился строптив.