Читаем без скачивания Темная сторона Петербурга - Мария Артемьева

Заметив это, я хотел было возмутиться, решив, что, видимо, русский фельдшер работает слишком медленно, создавая очередь. Хорошо, однако, что я не позволил себе действовать по первому порыву и решил вначале понаблюдать. Я увидел, что раненые не пошли к О'Брайену даже после того, как он освободился. Они жались в коридоре и делали вид, что вовсе и не собирались перевязываться!

Прибегнув к помощи раненого Гараева — этот офицер отлично владеет английским и часто выступает в роли моего добровольного помощника по части перевода — я расспросил больного Леонова. Смущаясь, Леонов признался, что «у русских лекарей руки нежнее», а «иностранцы присохшие бинты дерут, как со скотины».

И действительно: русский фельдшер, прежде чем снимать бинты, отмачивал их в спирте и уж после того аккуратно снимал, стараясь причинить как можно меньше боли пациенту. Я спросил его через моего переводчика: где он научился такому способу, на что этот русский, также засмущавшись, ответил, что нигде. Он, кажется, боялся, что я стану его ругать. Но я только поблагодарил и решил принять такой способ на вооружение.

Насмешливо улыбаясь, Гараев заметил, что это есть пример действия русской поговорки: «Век живи — век учись!» Народная мудрость.

Я ничего не ответил ему, но подумал, как часто любят у нас порассуждать о высокой миссии английской цивилизации, с презрением глядя на окружающие нас народы. Однако, думаю, народ, демонстрирующий такое стремление к творчеству, как русский, и обладающий столь живым умом, заслуживает уважения. В этом нам стоит брать с них пример. Англичан часто губит природная чопорность.

Впрочем, и нашей нации есть чем гордиться, дорогая Дженни.

Нам тоже свойственна отзывчивость. Но она другого рода.

Слыхала ли ты, дорогая Дженни, о подвижничестве нашей соотечественницы Мэри Пьюджет? Эта во всех отношениях превосходная женщина на собственные средства приобрела в Америке двадцать автомобилей «форд», необходимых для нужд русских войск, и даже лично доставила их в Россию. Она также приобрела оборудование для устройства госпиталя и возглавила работы по его организации практически на передовой линии фронта — там, где всего нужнее быстрая помощь врачей.

Узнав об этом, я был искренне горд поступком этой удивительной женщины.

Мне посчастливилось повидаться с нею — она навещала нас в Петрограде для консультации по некоторым медицинским вопросам. Я воспользовался случаем и выразил ей свое восхищение. На что она отвечала мне весьма скромно, что просто пытается выполнить свой гражданский долг. Поразительная женщина!

К сожалению, наш госпиталь далеко от линии фронта, и мы совсем не сталкиваемся с теми трудностями, что испытывают доктора Мэри Пьюджет.

Прости, мне теперь пора на дежурство. Позаботься о папе, не болей и не скучай.

18 апреля 1916 г.

Моя милая, драгоценная Дженни!

Сегодня из посольства доставили наконец почту, и я был счастлив получить от тебя письма. Я рад, что у тебя и папы все хорошо, и что доходы от сдачи дома помогают погасить папины долги. Но что особенно меня повеселило — так это вспышка ревности с твоей стороны. Признаю, однако, и свою вину. Видимо, я напрасно так расписывал свое восхищение Мэри Пьюджет, не добавив при этом, что у нее — одна нога.

Ты помнишь, что я рассказывал тебе о своем дядюшке Реджинальде? Тетушка Алиса была столь ревнива, что не могла выносить, если он при ней отпускал одобрительные замечания о какой-либо другой женщине, кроме нее, будь это даже такая несимпатичная особа, как, скажем, сиделка леди Эшли, Каролина. Поэтому дядюшка, во избежание семейных сцен и обид, если ему приходилось говорить о какой-либо достойной леди, непременно добавлял к своей рекомендации: «А это превосходная госпожа такая-то… Увы, у нее только одна нога».

Так вот, моя милая ревнивица Дженни, сообщаю тебе, что у весьма уважаемой мною Мэри Пьюджет «только одна нога». Причем — в высшей степени. В первый момент, когда я ее увидел, я даже не сразу понял, кто передо мной: мужчина или женщина. У этой леди, вне всякого сомнения, благородная душа, но с внешностью бедняжке не повезло. Поэтому не терзай себя, моя дорогая обожаемая Дженни: я не стану просить перевода в ее госпиталь ради воображаемых прелестей Мэри Пьюджет. Нет, не стану!

Тем более что театр военных действий теперь отдалился и затих, на фронте у русских сплошные победы. И, как мне кажется, госпиталь на передовой сейчас имеет еще меньше пациентов, чем мы здесь, в столице, на пересечении многих путей, в месте формирования новых полков и в центре разнообразных событий…

Дорогая Дженни! Я сидел, как обычно, в библиотеке и писал письмо тебе. И вдруг произошла очень странная вещь: я увидал человека, который стоял на балюстраде библиотеки и смотрел на меня сверху. Мне показалось, что я узнал его: это господин Освальд Рейнер, англичанин, близкий приятель доктора Маккингсли.

Когда я поднял глаза, почувствовав на себе его взгляд, он быстро отвернулся и ушел куда-то влево, моментально скрывшись из виду. Получается, где-то между вторым и третьим этажом в доме есть еще комнаты? Или, может быть, потайной ход? Но нам об этом никто ничего не говорил. Однако Рейнер явно посвящен в эту тайну. Видимо, он гораздо ближе стоит к владельцу дома, чем мы думали. И чем кто-то хочет показать.

Но это еще не все загадки сегодняшнего дня, дорогая Дженни.

Уже вечером, намереваясь сдать дежурство своему сменщику, я проходил через лестничную площадку, с которой открывается отличный вид на парадное.

Мельком я заметил, как в двери нашего особняка выходит будто бы фельдшер Лайонел с какой-то дамой и еще одним человеком. Я пишу «будто бы», потому что в этот момент я совершенно точно знал, где находится настоящий Лайонел: за моей спиной, этажом выше. Пять минут назад я оставил его в перевязочной, а спуститься и выйти в парадное раньше меня другим путем он никак не мог! Впрочем, если учесть, что в доме взаправду имеются какие-то потайные ходы…

Но тут гораздо важнее личность того, кто сопровождал мнимого фельдшера и его даму. Потому что этот человек был одет в точности, как одеваюсь я, когда выхожу на улицу! На нем было мое клетчатое шотландское пальто, мой коричневый вязаный шарф и шляпа.

Я был поражен. Неужели меня ограбили, унесли мои вещи, пока я отсутствовал? Но кто, кто же это был?..

Я тут же выглянул в окно — чтобы разглядеть этих двойников, своего и Лайонела. К сожалению, я увидел только спины. Костюм, цвет волос и шляпы, даже походка лже-Лайонела — все совпадало. Это была абсолютная копия нашего Лайонела. Не могу судить в отношении походки, но одет мой «двойник» был в точности как я, до мелочей. Онемев, я смотрел вслед этой странной троице, и тут дама, с которой уходили двойники, оглянулась, и я окончательно растерялся: в дамском платье шел юноша — друг владельца дома, неоднократно навещавший наш госпиталь. Его я не мог не узнать — я видел его лицо!

Заинтригованный, я бросился назад, в перевязочную. Лайонел оказался там. Он страшно удивился, когда я спросил: не выходил ли он сейчас прогуляться за пределы госпиталя с юным князем Феликсом? Про женское платье я даже не упомянул — фельдшер и без того был изумлен моим вопросом и яростно отрицал саму возможность таких прогулок: сегодня он весь день завален работой, потому что другой фельдшер, О'Брайен, болен, а Степанов отпущен на один день навестить матушку.

После разговора с Лайонелом я пошел к себе и убедился, что все мои вещи на месте. Я, конечно, порадовался, что меня не лишили моего теплого пальто — ведь я шил его на заказ у лучшего мастера в Абердине.

Прошел час, и я уже сам не могу поверить в такое странное происшествие. Не обман ли это зрения? Ты знаешь, Дженни, какое острое у меня зрение и какая исключительная память на лица. Если я хотя бы раз видел человека — мой мозг запечатлевает его, словно фотографический аппарат. Ни разу в жизни мне не доводилось обознаться.

Нет, я думаю, дело не в моем зрении. В нашем английском госпитале прячется какое-то двойное дно. Что-то странное происходит в доме. Мне ужасно любопытно разобраться: что именно? Обожаю загадки.

Обнимаю тебя, моя дорогая Дженни. Передавай привет папе и миссис Уайтлер.

10 июня 1916 г.

Моя дорогая Дженни!

Мы все потрясены. Гибель крейсера «Хэмпшир» у шотландских берегов, смерть нашего военного министра фельдмаршала лорда Китченера, героя английской нации — трагедия для Британии.

Это ужасно, но пошли слухи, что катастрофа — следствие возможного предательства союзников. Германская подлодка, потопившая «Хэмпшир», не оказалась же случайно на месте следования крейсера?

Разговоры эти мне ужасно не нравятся: здесь, в России, я каждый день вижу людей, которые искренне сочувствуют нам. Я вижу, как много усилий прилагают русские, чтобы победить в войне.