Читаем без скачивания Владимир Храбрый. Герой Куликовской битвы - Виктор Поротников

– Слыхали, други? Дмитрий-то жив-здоров, скоро будет в Москве! – задержался подле своих телохранителей Владимир, сияя от счастья. – Не с пустыми руками едет Дмитрий в Москву, но с ярлыком на великое княжение!

Один из дружинников, по имени Ян Волосожар, рыжеусый и огненноволосый, за что и получил такое прозвище, невесело хмыкнул:

– Чему ты радуешься, княже? Теперь ты сойдешь с высокого московского стола и вернешься в свой захудалый Серпухов.

Другой дружинник, которого звали Афанасием Рыло, проговорил с теми же невеселыми нотками в голосе:

– Лучше бы Дмитрий сложил голову в Орде. Обидно нам смотреть на то, как он тобой помыкает, княже. А ведь ты тоже внук Ивана Калиты! У тебя тоже есть право на московский стол!

– Верные слова! – понизив голос, обронил Ян Волосожар. Глаза его сверкнули, как острые клинки ножей. – Не уступал бы ты Дмитрию стол московский, княже. Сговорись с Василием Вельяминовым, а уж он-то сделает так, что Дмитрий не доедет до Москвы. Сторонников у тысяцкого много среди местной знати, все эти люди горой за тебя встанут. Решайся, князь!

– Другого такого момента не будет, княже, – поддержал рыжебородого Яна Афанасий Рыло, хрипло дыша прямо в лицо Владимиру. – Прикончив Дмитрия, ты обретешь не токмо московский стол, но и княжение Владимирское. Ведь и ханский ярлык тоже тебе достанется! Сразу двух зайцев за уши ухватишь!

– Вот что, бояре! – холодно произнес Владимир, решительно оттолкнув от себя обоих дружинников. – Сказанное вами сейчас я не слышал, и даже не помышляйте впредь молвить мне такое! Через кровь брата я не переступлю, ибо не хочу пятнать себя грехом Каиновым!

Оба дружинника, переглянувшись с досадливым раздражением, опустили в пол свои дерзкие очи. По их лицам было видно, что они не сильны в библейской мифологии и ради выгоды готовы переступить через любую из христианских заповедей.

Продолжив свой путь по теремным покоям, Владимир вдруг вспомнил своего воспитателя Ларгия, который как-то сказал ему, что все люди честны и благочестивы лишь на ученической скамье и перед лицом священника, а в обыденной ситуации всяк гонится за своей выгодой и тянет одеяло на себя. Выходит, что все в этом мире основано на выгоде. Ради нее князья строят козни друг против друга, бояре отваживаются на подлость, желая возвысить своего князя над соседними князьями, брат идет на брата, дядья – на племянников. Церковь и праведники вроде Сергия Радонежского несут людям свет веры Христовой, основанной на евангельском призыве «возлюби ближнего своего…», но все усилия праведников и церковных иерархов тонут в пучине злобы и вражды, царящих среди людей испокон веку.

«Оказывается, двое самых верных моих бояр ради выгоды готовы пойти на тяжкий грех, – размышлял Владимир, невольно замедлив шаг. – Они толкают меня на братоубийство ради стола московского! А я-то считал их добропорядочными людьми! Стало быть, преданность гридней и челяди во многом зиждится на выгоде. Не станет выгоды – и дружинники мои покинут меня, а может, и воткнут нож мне в спину, исполняя чью-нибудь злую волю».

Владимир застыл на месте, потрясенный этим своим открытием. Значит, в этом вся суть людской природы! Выгода и честолюбие властвуют над душами людей, подавляя в них голос совести и страх Божьего возмездия. Циничный смысл собственного умозаключения совершенно ошеломил Владимира. И все-таки что-то подсказывало ему, что порядочных и некорыстолюбивых людей в мире тоже хватает. Есть они и в окружении Дмитрия. Прежде всего, сам Дмитрий не способен на подлые дела.

И тут Владимиру вспомнилось, как Дмитрий нарушил крестное целование, посадив в темницу Михаила Александровича и его свиту. Как это понимать? Чем это объяснить? Слабоволием Дмитрия, уступившего воле Василия Вельяминова, или в душе Дмитрия, как в глубоком омуте, таятся страсти и порывы, о которых никто пока не догадывается? Не уничтожит ли Дмитрий его, Владимира, последовав совету кого-нибудь из бояр своих? Разве такого не может быть?

Мысль эта показалась Владимиру дикой, даже безнравственной. И все же она – эта мысль – никак не шла из головы Владимира. Это глубоко взволновало его и сильно расстроило. От этих раздумий Владимиру становилось не по себе еще и потому, что посетили они его так внезапно, он оказался к ним совершенно не подготовлен.

Стоял август, душный и жаркий. Наступило время сбора урожая, смерды вовсю трудились на полях, убирая хлеба. По сельским дорогам, поднимая пыль, катились возы, груженные золотистыми пшеничными снопами и тугими вязанками скошенного льна.

Дубовый княжеский терем, возвышаясь на склоне Боровицкого холма, был облит розоватым сиянием клонившегося к закату солнца. В распахнутые окна теремного покоя врывался теплый ветерок, напоенный ароматом яблоневой листвы. Из сада долетал птичий щебет.

За столом сидели двое: Дмитрий и Владимир.

Дмитрий быстро пробегал глазами текст перемирной грамоты, развернув широкий бумажный свиток. По лицу Дмитрия было видно, что новый договор с Ольгердом устраивает его во всех отношениях.

– Дивлюсь я, брат, как это тебе удалось убедить литовских послов принять такие невыгодные для Ольгерда условия перемирия, – промолвил Дмитрий, дочитав грамоту до конца. Он с улыбкой взглянул на Владимира. – Ты же этим договором связал руки Ольгерду. Мало того, этот договор неизбежно настроит против Ольгерда Михаила Александровича. Ведь тут сказано, что тверской князь обязан до зимы отозвать своих наместников из поволжских городов. – Дмитрий ткнул пальцем в текст договора. Затем он процитировал вслух: – «А ежели воеводы тверские по доброй воле не уедут из великокняжеских волостей, то московский князь имеет право изгнать их силой. Ежели в сроки перемирия между Литвой и Москвой Михаил Александрович опять станет грабить владения великокняжеские, то рать московская будет вправе выступить на него. Князь же Ольгерд и брат его Кейстут не должны вступаться за тверского князя».

Сворачивая грамоту в тугую трубку, Дмитрий вновь осыпал похвалами Владимира.

– Моей особой заслуги в этом деле нет, говоря по чести, – сказал Владимир, отхлебнув душистого квасу из медного кубка. – Митрополит Алексей составлял сей договор, он же увещевал литовских послов принять все его условия. Ты же знаешь, брат, владыка Алексей в красноречии вельми силен. Я сам чуть не ахнул, прочитав перемирную грамоту перед тем, как поставить в ней свою подпись.

– Почто же грамота сия скреплена не моей княжеской печатью, а печатью митрополита? – спросил Дмитрий.

– Рассуди сам, брат, – после некоторого замешательства ответил Владимир. – Ты был в Орде, известий от тебя никаких не поступало. Литовцы выразили сомнение в том, что ты вернешься живым от Мамая, поэтому они не захотели видеть твою печать на договоре. Потому-то митрополит Алексей скрепил перемирную грамоту своей печатью.