Читаем без скачивания Грозная Киевская Русь - Борис Греков

Положение смердов, зависимых не от князей, а от других феодалов, принципиально ничем не отличается от положения смердов в княжеской вотчине и не может быть качественно иным. Заинтересованность дружинников в смердах, в их конях и пашне несомненна.

Трудно иначе понять запись в Ипатьевской летописи под 1111 г., когда по инициативе Владимира Мономаха князья и их дружинники съехались в Долобске. «Седоша в едином шатре Святополк со своею дружиною, а Владимир с своею. И бывшу молчанию. И рече Владимир: „Брате, ты еси старей, почни глаголати, яко быхом промыслили о Руськой земли“. И рече Святополк: „Брате, ты почни“. И рече Владимир: „Како я хочу молвити, а на мя хотять молвити твоя дружина и моя рекуще: хочеть погубити смерды и ролью смердом…“»[278] Этих подробностей нет в записи о том же предмете под 1103 г. Между тем деталь, изложенная в тексте 1111 г., очень характерна. Чем объяснить заинтересованность дружинников в смердьей пашне, как не тем, что эти смерды жили в селах дружинников и были обязаны отдавать часть прибавочного труда своим господам в той или иной форме. На это же обстоятельство намекают и другие места той же летописи. В 1146 г. «разграбиша кияне… домы дружины Игоревы и Всеволоже и села и скоты…» Князь Изяслав говорит своей дружине в 1150 г.: «Вы есте по мне из Русскые земли вышли, своих сел и своих жизней лишився». Тот же князь в 1148 г. говорил своей дружине о черниговских князьях: «Се есмы села их подожгли вся, и жизнь их всю, и они к нам не выйдут: а пойдем к Любчю, идеже их есть вся жизнь»[279]. В этих селах, как мы видели, жила «огневщина» (челядь) и смерды. Несомненно также и то, что вопрос о наборе смердьих коней не разрешается княжеской властью, а зависит от самих дружинников. По-видимому, то же можно сказать и об участии в войске самих смердов. Эти зависимые смерды знают, прежде всего, своих господ-феодалов. В селах Галицкой земли в XIV–XV вв. владельческие крестьяне, т. е. находившиеся в феодальной зависимости[280], пользовались лишь ограниченным правом выхода. Совсем не имеет его крестьянин, положенный в число (in numero)[281].

О том, что отношения в княжеской и боярской вотчинах принципиально ничем не отличаются, говорит, хотя и не прямо, а косвенно, характерная приписка, сделанная к ст. 11–14 пространной «Правды Русской», где идет речь о княжеских людях — сельском или ратайном тиуне и о рядовиче («А в сельском тиуне княже или в ратайной 12 гривен, а за рядовичь 5 гривен») — «Тако же и за бояреск».

Совершенно ясный смысл этой приписки должен быть распространен и на смежные статьи, трактующие о других деталях княжеской вотчины.

Очень много споров вызывала и вызывает ст. 90 Троицкого IV и др. списков «Пространной Правды»: «Оже смред умреть без дети (цитирую по Троицк. IV), то задница князю: аже будуть дыцери у него дома, то даяти часть на ня: аже будуть за мужьем, то не дати им части». О каком смерде здесь говорится? Если это смерд, независимый непосредственно от феодала, свободный член сельской общины, тогда непонятно, как князь может осуществить свое право наследования. Если же это смерд княжеский крепостной, тогда статья делается понятной, но является вопрос, можно ли это правило распространить и на не княжеских смердов, зависимых от других феодалов? На этот счет мы, кажется, имеем положительные показания в Уставе кн. Ярослава Владимировича о церковных судах, где говорится обо всех «домовых» людях, и церковных, и монастырских, куда совершенно естественно включить и смердов. «Безатщина» этих людей, т. е. их имущество, при отсутствии прямых, надо думать мужских, наследников «епископу идет»[282].

Мне кажется, что мы очень значительно приблизимся к правильному решению вопроса, приняв во внимание аналогичную статью древнейшей «Польской Правды», которая совершенно определенно говорит о том, что князь как князь тут ни при чем, что это правило касается всякой феодальной вотчины этого периода. В так называемой «Польской Правде», записанной в XIII в., в ст. XXII, читаем: «Если умрет крестьянин (конечно, крепостной. — Б. Г.), не имея сына, господин берет его имущество, но должен дать жене ее подушки… покрывала и из имущества мужа корову… или что-либо из другого скота, чем бы она себя могла содержать»[283]. Вислицкий статут Казимира Великого (1374 г.) в статье «De bonis derelictis post mortem villanorum vel civium absque prole decedentium» считает старый закон, по которому господа наследовали имущество своих бездетно (без сыновей) умерших крестьян, несправедливым и отменяет его[284].

Этот Вислицкий статут был, по-видимому, одновременно приспособлен и для русского населения Галицкой земли, вошедшей в состав Польши, и в этой приспособленной редакции он, конечно, очень ценен для историка Киевского государства. Интересно отметить терминологию этого статута, где целый ряд терминов буквально соответствует «Правде Русской»: «свада», «копа», «уражен», «раны кровавая и синьевая» и много других: среди них, что для нас в данном случае особенно ценно, имеется и термин «смерд», тождественный термину «кмет» других вариантов того же статута: «О смерде, который забьет другого смердя» (ст. 56). «Много смердов из одного села до другого села не могут без воли пана своего ити» (ст. 70).

Близость Вислицкого статута (в специально для украинского населения приспособленной редакции) к «Правде Русской» несомненна. Тут мы имеем как раз и статью, соответствующую статье «Правды Русской» о смердьей заднице. Она в приспособленной редакции озаглавлена так: «О пустовщине сельской, а любо местьской» и имеет следующее содержание: «Коли же который люд, а любо кметь (смерд) умрет без детей, тогды пан его увязуется в пустовщину. Про то мы ныне укладаем тот обычай: аж того имения, будет ли уставляемы бы келих учинен был за полторы гривны к церкви, где прибегал (имеется в виду „приход“, приходская церковь. — Б. Г.), а остаток, што ближним и приятелем штобы дано»[285].

Господа лишаются права наследовать после зависимых от них людей, умерших без мужского потомства. Отменяется старый обычай, признанный сейчас противоречащим справедливости и нелепым. Очевидно, произошло нечто такое, что заставило считать нелепостью этот старый обычай, известный одинаково и русской, и польской «Правдам».

Я думаю, что мы здесь имеем дело с новыми пластами крестьянства, попавшего в феодальную зависимость, с новым этапом в формах эксплуатации зависимого от феодалов населения, именно с тем этапом, когда при условии широкого распространения ренты продуктами крестьяне в интересах своих господ должны были получить некоторый простор для своей хозяйственной деятельности.

Это и есть то самое первое расширение самостоятельности зависимых крестьян[286], о котором говорил В. И. Ленин в «Развитии капитализма в России», применительно к периоду господства ренты продуктами.

Конечно, смерды Вислицкого статута не те смерды, которые настолько близко соприкасались с барской челядью, а в том числе и с холопской ее частью, что сами приобретали много черт холопства и едва ли имели право по своему усмотрению свободно уходить от своего господина. В Польше, куда в XIV в. попали галицкие смерды и которых имеет в виду Вислицкий статут, беглых смердов в XIII в., во всяком случае, ловили, наказывали и водворяли к прежним хозяевам[287]. Польша, точно так же, как Киевское государство, знает три вида смердов-кметов: 1) крепостных, очень близко примыкающих к барской челяди, 2) зависимых в той или иной степени общинников, обязанных своим господам рентой продуктами, и 3) свободных общинников, не знающих над собой непосредственной власти феодала. Если челядь как основной контингент эксплуатируемой в барской вотчине рабочей силы имела тенденцию к постепенному исчезновению, то эксплуатация непосредственного производителя, сидящего в деревне на своем (хотя уже и не собственном) участке земли, в той или иной форме интенсивно развивалась.

Главный интерес феодалов на данном этапе развития феодальных отношений сосредоточен теперь на массовом деревенском населении — крестьянстве, и понятно, почему Вислицкий статут, одной рукой отменяя закон, ставший уже анахронизмом, другой — подчеркивает новый, ставящий целью укрепление за феодалом новых пластов крестьянства.

«Частокрот бывают села пусты панов, — читаем в том же статуте, — коли селяне идут прочь от своих панов без вины (в латинском тексте nulla… legitima causa ad hoc persvadente…). Мы (с) своею радою уставляем, иж…[288] сусед посполито (insiniul) не может пойти из одного села до другого, одно один, а любо два, а то с волею панскою, вынявши у некоторых члонках (т. е. за некоторыми исключениями. — Б. Г.): коли пан своему селянину дочку ему усилует, а любо жону; а любо именье силою берет, а любо, коли будет пан у клятве черес год…[289] ать три, а любо четыри, но вси могут пойти прочь, где кому любо»[290].