Читаем без скачивания Год Иова - Хансен Джозеф

Годами испытывая голод — и в поисках еды, и в поисках возможности сыграть — Джуит стал скептиком. Он уже не надеялся, что с ним произойдёт что-то хорошее. Этим утром Зигги говорил много, но Джуита заинтересовало только одно — вместе с Зигги он сможет улететь обратно домой. Пусть роли для него не найдётся, но зато он вернётся в Калифорнию.

Если Зигги хочет какое-то время его кормить — как, например, этим утром или вчера вечером, когда в парке закончился спектакль по пьесе Шекспира — Джуит готов этим пользоваться, сколько позволит время. В постели Зигги усерден и нежен. Зигги считает, что этот высокий и стройный калифорнийский мальчик, у которого широкие плечи и узкие бёдра, не ошибается, думая, что прекрасен, потому что он и вправду прекрасен. Джуит провёл долгое время в холоде и одиночестве, прежде чем услышал это от кого-то другого. Полуприятели и разные незнакомцы, с которыми он спал с тех пор, как расстался с Фредом Хайнцем, не жаловали его комплиментами. Многие из них, и в особенности актёры, сами хотели услышать от него комплименты и даже выпрашивали их у него. Скажи, что я красивый. Все говорят, что у меня красивые глаза. Как по-твоему меня красивые глаза? Взгляни, какие они большие. Ты когда-нибудь видел такие? Зигги говорил ему комплименты. Неважно, были ли они искренними. Благодаря ним Джуит чувствовал себя лучше, чем всё это долгое, долгое время.

Итак, он снова был здесь, где ему неохотно выделили так называемую комнату, в которой размещалось его скромное имущество. Открыв дверь и ощутив подвальный запах, исходивший из тёмной пустоты полуподвального театра, Джуит почувствовал стыд. Он включил тусклый свет. Из темноты выступили неровные ряды откидных стульев, бетонный пол, усыпанный использованными носовыми салфетками и мятыми пачками из-под сигарет. Джуит поспешил мимо рядов, запрыгнул на невысокую сцену, пересёк её в два прыжка и нырнул под пахнущий плесенью занавес в темноту, где отыскал привычную дорогу. Ему не хотелось, чтобы Зигги увидел, как он живёт.

Он потянул за верёвочный выключатель, и в кабинке уборщика включился свет. Здесь стояла раскладушка, на которой лежал его спальный мешок. Этот мешок он выпросил у какого-то парня, который давно вырос из бойскаутского возраста. Джуит поднял его, но выронил. Мешок был грязный, весь в пятнах и дурно вонял. Лохмотья, которые служили ему рубашками, свитерами, носками и нижним бельём, он собрал в кучу, не разбирая грязных и чистых, и сунул в свой рюкзачок. Теперь, смотря новым взглядом, он видел, что его запасные ботинки, которые он считал более или менее приличными, исцарапаны, стоптаны и убоги. Он пнул их ногой, и они отлетели в угол, где какое-то существо издало писк и шмыгнуло прочь. Костюмы, которые он покупал себе, когда играл на Бродвее, были давно проданы, а деньги истрачены на еду. Его единственный пиджак, с кожаными налокотниками, и так был на нём. Этот пиджак забыл в зале какой-то зритель, которому, наверное, не особенно хотелось за ним возвращаться. С полки, где стояли рулоны туалетной бумаги, бутылки с дезинфицирующими средствами, мыльный порошок и щётки-ерши, он достал альбом с журнальными вырезками и альбом в обложке из кожзаменителя, где он хранил фотографии, сделанные им ещё по приезде в Нью-Йорк. Сунув это под мышку, он нагнулся за рюкзачком. Когда он обернулся, то увидел, что рядом стоит Зигги.

— Это здесь ты всё время ночевал?

— Да, здесь мне выделили место для сна. Лучше, чем на скамейке в парке или на паперти. — Таким плохим положение его не было никогда, однако он хотел, чтобы Зигги не презирал, а пожалел его.

Глаза Зигги наполнились слезами.

— Мне так жаль.

Джуит протянул Зигги свои альбомы и дёрнул за верёвочный выключатель. В темноте он дотронулся до Зигги.

— Пойдём, — сказал он.

Когда же они, наконец, дошли до края сцены, он остановился.

— Я должен здесь подмести. Это моя работа. Каждое утро. — Уже нет.

Зигги взял его за руку и вытащил его за дверь. Сияло солнце. Оно превращало капли дождя в блестящие стеклянные бусины. Зигги протянул руку и плотно закрыл дверь.

— Подожди, — сказал Джуит. — Я должен оставить ключ.

Он снова вошёл внутрь и положил ключ на полку билетной кассы. В последний раз он окинул взглядом это место, вышел на улицу и закрыл за собою дверь.

— Чёрт, я должен был оставить записку.

Зигги посмотрел на него с жалостью.

— С благодарностью?

— Они давали мне жить.

— А ты подметал для них каждое утро, — сказал Зигги.

Когда они сели в такси, Зигги выбросил рюкзачок Джуита в открытое окно. Рюкзак стукнулся о мусорный бак, но не попал внутрь. Бак опрокинулся, и всё его содержимое оказалось на мокром тротуаре. Джуит был поражён. Он посмотрел в зеркало заднего видения. Рюкзак одиноко валялся на тротуаре, точно собака, которую бросили, но которая думала, что её любят.

— Там была моя одежда, — сказал он.

— Сейчас мы поедем, — сказал Зигги, — и купим тебе новую. Сам знаешь, она тебе нужна.

В ночь перед вылетом из Нью-Йорка Зигги давал прощальную вечеринку. Зигги был в том же элегантном костюме, и Джуит радовался своей новой одежде, потому что все вокруг были одеты прекрасно. Было много актёров, однако Джуит не знал их имён: он долгое время не мог позволить себе купить билет ни в театр, ни в кино. Некоторые из них играли в шарады. Они называли это «Игрой». «Игра» была очень шумной. Они ползали по полу, кидались из стороны в сторону, выли, вскакивали на мебель. Джуит узнал Полетт Годар, Бурже Мередита и Чарльза Лафтона — все они были киноактёрами.

Имена продюсеров, с которыми он здоровался за руку, были ему знакомы. Многие из них отказывались его принять, когда он приходил к ним в контору. Многие режиссёры выпроводили его, когда он напомнил им об их обещаниях. Те же продюсеры и режиссёры, которые брали его на работу ещё до окончания войны, теперь делали вид, будто рады видеть его, жали ему руку, хлопали по спине.

— Где вы, чёрт возьми, пропадали всё это время? — говорили они. — Слушайте, у меня для вас есть прекрасная роль, позвольте прислать вам сценарий.

Он не стал говорить им, что пропадал там же, где и всегда — поблизости. Он не стал им напоминать, что они никогда не перезванивали ему, никогда не бывали на месте, когда он, договорившись заранее, приходил к ним в контору. Они это знали. Он просто говорил им: — Я еду в Голливуд.

Маленькая леди с огненно-рыжими волосами припёрла его к стене и требовала ответа — где он скрывался всё это время и почему. Она назвала его славным. Он не стал рассказывать ей про кабинку уборщика. Она утверждала, что первой «открыла» его. Он сказал, что «открытие» — дело рук Зигги, и она стала пробиваться сквозь толпу гостей, которые смеялись, ели и пили с подносов, чтобы поспорить с Зигги. Больше Джуит её никогда не видел. Он был возбуждён, пил шампанское бокал за бокалом, пока его не стало тошнить. Он добрался до двери в ванную и только её открыл, как столкнулся со стройным мулатом, который обвил его шею руками и поцеловал. Это произошло так быстро. Мулат мягко рассмеялся, сказал что-то на испанском и сжал гениталии Джуита тёплой рукой. Джуит оттолкнул его, ввалился в ванную, захлопнул за собой дверь. Его вырвало раньше, чем он добрался до унитаза. Он ещё что-то соображал, когда убирал за собой блевотину и шёл шатающейся походкой к себе спальню, расстёгивая одежду.

Ночь была жаркой, и одежда, казалось, душила его. В те годы на изготовление костюма шло много ткани — носить костюм было всё равно, что ходить, укутавшись в штору. Он бросился к постели, но она была занята. Из коридора в комнату проник свет. Джуит до сих пор помнит испуганные лица, но были это мужчина и женщина, две женщины или двое мужчин, он так и не знает. Голос был высоким. Вас когда-нибудь учили стучать? Он подошёл к шезлонгу и повалился на него. «Это моя комната», — пробормотал он, и сон поглотил его, точно акула. Всю дорогу в Лос-Анджелес его мучили головные боли и понос. С тех пор он питает ненависть к туалетам в самолётах.