Читаем без скачивания Дюрер - Станислав Зарницкий

Было Дюреру в Болонье весело и свободно. Каждый день — встречи с коллегами, разговоры о живописи. Спорили о перспективе и пропорциях, об измерениях и светотени. Много рисовал Дюрер с натуры и тут же рисунки раздаривал. Демонстрировал точность глазомера и твердость руки: без инструментов чертил окружности и многоугольники. А когда измеряли их потом линейкой и циркулем, то погрешностей, не находилось. Такая способность приводила всех в изумление и еще больше укрепляла его славу.

Но не ради развлечений приехал Дюрер в Болонью. Исходил все церкви и многие дворцы, знакомясь с картинами болонцев. Добивался, чтобы его познакомили с Лукой Пачоли, учителем самого великого Леонардо и другом знаменитого Пьеро делла Франчески, автора многочисленных трудов по перспективе и измерениям. Добился. Встретился с Лукой. Услышал панегирик математике и желчную сатиру на живописцев, превозносящих сверх меры вдохновение. Мол, творит художник так же непринужденно, как поет птица, как цветет цветок! Пустобрехи! Да знают ли они, дубовые головы, что под самую теологию подводят сейчас математику? Да ведают ли они, ослиное племя, что нет в этом мире ничего величественнее и красивее числа, основы всего сущего? Вот Леонардо — тот понимал! Красота будет достигнута, когда все поймут это. Тогда, глядишь, помянут и его добрым словом, ибо это он, Лука Пачоли, написал трактат «Божественная перспектива», иллюминированный самим Леонардо. С благоговением рассматривал Дюрер рисунки Леонардо, листал бережно драгоценные страницы и… чувствовал то же самое, что и тогда, когда держал в руках рукопись Альберти. Увы! «Божественную перспективу» он не мог прочитать — еще года два побыть бы ему в латинской школе, из которой забрал его отец!

Не желая показаться неучем, хитрил Дюрер, делал вид, что во всем разбирается, донимал старого ученого вопросами о цифровых соотношениях, «золотом сечении» и способах построения правильных многоугольников. Формулы и колонки цифр, будто сами собою стекавшие с пера Пачоли, приводили Дюрера в отчаяние. Путался в переводе Шейрль. А Лука давно догадался, что не второй Леонардо сидит перед ним. Ворчал Пачоли: почему это живописцам недоступен ясный и точный язык формул, почему они все не такие, как Леонардо? В конце концов терпение болонца иссякло — сказал прямо: чтобы хоть на шаг продвинуться в понимании пропорций и перспективы, следует прежде всего познакомиться с Евклидовыми «Началами». Дом не начинают строить с крыши.

6 ноября 1506 года в Болонью въехал пана Юлий II, и жизнь города пошла другим руслом. Внимание живописцев переключилось на этого покровителя искусств, служившего с равным рвением и музам и Марсу. Его пребывание в городе могло круто изменить судьбу каждого из них. Уже поговаривали о том, что Юлий пригласил к себе в Рим Микеланджело. Вроде бы его эмиссары ведут переговоры и с Леонардо. Чем болонцы хуже других? Поэтому в эти дни живописцев можно было скорее сыскать у дворца, где остановился Юлий, чем у себя в мастерских.

Видимо, кто-то из живописцев сообщил Юлию, что находится в городе известный немецкий живописец. Папский посланец появился у Дюрера нежданно-негаданно. Сообщил час аудиенции.

Так они и встретились. Несло от Юлия конским потом. На ногах кавалерийские сапоги, грязные, давно не чищенные. Благословил — будто отмахнулся. Мало походил папа на святого, каким его представляли в Германии. И разговор повел не о спасении души и даже не о живописи, а о военных планах Максимилиана. Относительно их Дюрер не был осведомлен, в чем чистосердечно признался Юлию. Сразу же пропал у папы интерес к нему. Сказал только, что будет рад встретиться с мастером в Риме, который сейчас украшается благодаря его, папы, стараниям. На этом расстались.

Аудиенция у папы равносильна отпущению грехов, ради нее нюрнбергские пилигримы готовы жизнь отдать. Тем не менее ехать в Рим пет желания. Ведь первым вопросом, который зададут по возвращении домой, будет вопрос о посещении римских святынь, ибо светопреставления ждут по-прежнему. Болонские живописцы тоже советуют ехать в Вечный город. Любезность Юлия они сочли за формальное приглашение и немного ему завидуют. Но то, что для них вожделенная мечта, для Дюрера — ненужное бремя: Рим украшать он не собирается. Хватит — уже украсил Венецию! Однако, поскольку уж все равно Рима не минуешь, следовало поторопиться, чтобы успеть уехать до возвращения папы и тем самым избежать ненужных «милостей».

Ряд исследователей творчества Дюрера высказывают предположение, что до поездки в Рим художник посетил также Милан, где встретился с великим Леонардо да Винчи. В пользу этого приводятся совпадения в трудах Дюрера и Леонардо о живописи, заимствования в ряде последующих гравюр Дюрера образов великого итальянца, которые остались известны лишь в рисунках, а также в картине, известной под названием «Христос среди книжников», которую Дюрер создал в Риме. Картину на аналогичную тему собирался в это время писать и Леонардо.

Под впечатлением встреч в Болонье, утвердивших Альбрехта в мысли, что все художники, где бы они ни жили, делают одно великое дело и думают об одном и том же, спешил он на юг — в Рим. Над головой итальянское солнце, греющее не по-осеннему тепло. За плечами трепещет, будто крылья, венецианский плащ. Послушно ложится под копыта коня каменистая дорога. Здесь и любят и ненавидят по-настоящему. Здесь он свободный человек — Альбрехт Дюрер, мастер из Нюрнберга.

Вечный город пока еще не мог потягаться красотою с Венецией, Флоренцией и Миланом. Но уже приказал папа Юлий II украсить священную столицу католицизма. Исчезали целые кварталы. Словно по волшебству, чуть ли не за ночь возносились величественные чертоги. Панские палаты ждали кисти Рафаэля и Микеланджело. У базилики святого Петра день и ночь трудились каменных дел мастера, возводя чудо-храм. А его главный архитектор Браманте, возвратившись со строительной площадки, развертывал перед Дюрером чертежи. Рассказывал о соборе так, будто тот уже существовал. Вел своего собеседника по площадям, которых еще не было, спускался к Тибру по ступеням набережной, которую предстояло построить. Браманте охотно говорил о Витрувии и других великих строителях прошлого. От него услышал Дюрер, что собирается папа украсить Рим древними статуями — много их сейчас находят: откапывают из-под земли, извлекают из тибрских вод. Впрочем, их Дюрер и сам видел. Очищенные от грязи, явившиеся на свет из мрака столетий, они терпеливо ждали того дня, когда вознесутся на пьедесталах на площадях города и в его дворцах.

Здесь, в Риме, состязались все художники. Соревновались с древними мастерами и друг с другом, стремились достигнуть еще невиданного в яркости красок и совершенстве форм. Видел Дюрер «Обручение Марии» Рафаэля, и жалкими показались ему собственные краски — даже в такой картине, как «Праздник четок». Вот здесь было действительно настоящее, живое небо, с его зыбким и таинственным светом. И тогда Альбрехтом тоже овладел дух состязания. Наскоро исполнив долг верующего и получив отпущение грехов, как уже совершенных, так и будущих, заперся в комнате на целых пять дней. Время прошло незаметно, но зато теперь он мог показать римским коллегам, на что способен «мессер Алъберто». Картина — мы уже упоминали о ней — получила название «Христос среди книжников».

Дюрер был столь горд той скоростью, с которой создал картину, что сделал на ней соответствующую памятку. Но зрители восприняли ее как раскрашенный эскиз, а карикатурные образы начетчиков возбудили у них подозрения, что их немецкий коллега был знаком с набросками характерных типов Леонардо.

Это его не огорчило. Главное — никто над ним не смеялся, никто не называл варваром. А того, что он здесь увидел, было достаточно, чтобы понять — немного найдется здесь равных ему мастеров. Главное же — это чувство свободы, уважения к его труду. И сейчас он еще с большим основанием смог бы повторить мысль, сказанную в письме к Пиркгеймеру: как же будет но хватать на родине итальянского солнца, здесь он — человек, а дома — дармоед…

Все на свете, однако, приходит к концу. Настало время прощания с Римом. Альбрехт вернулся в Венецию.

Он оставался здесь ровно столько, сколько потребовалось, чтобы упаковать вещи и отправить их первым же караваном, уходившим в Германию. Обошел в последний раз осточертевшие ювелирные лавки — надо же возвращать долг Пиркгеймеру. Приобрел для себя сочинения Евклида, хотя книга стоила немалых денег. Но это не расточительство. Пора браться за ум и начинать строительство своего здания. Евклид — первый камень в его основании.

В раннее февральское утро 1507 года, въехав на холм, с которого еще можно было видеть Венецию, остановил Дюрер коня и оглянулся. Город скрывался за выползавшим на берег туманом. Прощаясь с нюрнбергским мастером, Венеция не пожелала открыть своего лица. Вспомнились слова Андреса: морская республика умеет хранить свои тайны.