Читаем без скачивания Наставники - Чарльз Сноу

- Не совсем, господин председатель. По-моему, мы можем гордиться их успехами.

- Вы согласны с этим, наставник? - спросил Деспард-Смит Брауна.

- Совершенно согласен, - ответил Браун. - И хочу обратить внимание коллег на замечательную организационную работу декана.

Меня неожиданно поразило слово "питомцы", и до самого конца собрания, которое, впрочем, кончилось довольно быстро, я размышлял об изменениях в нашем языке. Деспард-Смит пользовался лексикой девяностых годов - нынешние преподаватели сказали бы не "молодые люди", не "питомцы", а "дипломники" или "выпускники", в то время как сами студенты называли себя в конце тридцатых годов "парнями" или "ребятами". В нашей профессорской забавно перемешивались языковые стили разных эпох. Старик Гей, например, говорил "наверно", когда мы сказали бы "обязательно" или "наверняка" - "так вы _наверно_ придете завтра в колледж?" - это слово сохранилось вето лексиконе с семидесятых годов прошлого столетия. Пилброу, стараясь не отставать от века, пользовался по большей части новейшими речениями, а вот Деспард-Смит до сих пор сохранял верность стилю девятнадцатого века: он постоянно повторял "ей же богу", "милейший молодой человек", "сударь мой", "питомцы". Кроуфорд очень любил выражение "ученые занятия" - так говорили при Эдуарде VII. Короче, слушая речи членов нашего Совета, можно было реконструировать при желании лексику самых разных эпох.

Между тем собрание кончилось. Я хотел дождаться Роя и поэтому не торопился уходить из профессорской. Винслоу неподвижно сидел за столом, как будто у него не было сил, чтобы встать. Через несколько минут мы остались в профессорской втроем - Рой, Винслоу и я. Рой не сказал мне ни слова, даже не посмотрел на меня - он подошел к Винслоу и сел с ним рядом.

- Я всей душой сочувствую Дику, - проговорил он.

- Вы очень добры.

- И вам тоже - потому что вам пришлось сидеть на этом дурацком собрании. Уж я-то знаю, как это невыносимо в несчастье - быть у всех на глазах, да еще и слушать о себе людские пересуды.

В голосе Роя звучало неподдельное страдание, и Винслоу удивленно посмотрел на него.

- Их пересуды гроша ломаного не стоят, но человеку-то хочется, чтобы его оставили в покое, - с надрывом продолжал Рой. - Так нет же, у нас не хватает на это благородства! Да я и вообще-то не верю в человеческое благородство. А вы? Вы верите, Винслоу? Вы знаете, что они все сейчас думают, знаете? "Ну, теперь-то у него поубавится спеси", - вот что они все сейчас думают. Они прекрасно помнят, как вы умели их осадить. А теперь толкуют друг другу, что вы, мол, просто заносчивый грубиян, и ничего больше. Да только не заслуживают они никакого внимания. Никто из нас не заслуживает.

Его звонкий голос срывался от лихорадочного возбуждения. Винслоу молча смотрел на него. Потом сказал:

- Слова людей всегда заслуживают внимания, молодой человек.

- Ну, разумеется! В словах людей всегда есть доля правды - про кого бы они ни говорили! - Рой расхохотался.

Я уже шел к нему вокруг стола, чтобы хоть как-нибудь, хотя бы силой, остановить его. Он заговорил о сплетнях про него и Джоан. Я схватил его за плечо, но он оттолкнул меня. Он сказал, что в трепотне Найтингейла тоже есть доля правды.

- Хотите знать _всю_ правду? - вскричал Рой. - Мы оба страдаем. Может быть, вам станет немного легче...

- Успокойтесь, Калверт! - решительно перебил его Винслоу. - Не хочу я ничего о вас знать.

- Вот поэтому-то я вам все и расскажу! - На столе перед Винслоу лежал листок чистой бумаги. Рой придвинул его к себе и начал быстро писать. Я попытался помешать ему. Он выругался и крикнул:

- Отстань, Льюис! Мне надо написать признание! - Он был как в лихорадке. - Только для Винслоу. - Он написал что-то еще, расписался и с кривой усмешкой протянул листок казначею.

- У вас был кошмарный день! - воскликнул он. - Храните этот листок, он всегда подтвердит вам, что люди не стоят никакого внимания!

Рой торопливо попрощался и ушел.

- Н-да, мучительная сцена, - сказал Винслоу.

- Через несколько минут он придет в себя.

- Вот уж никогда не подумал бы, что Калверт способен устроить такое позорное представление. И это что же - не в первый раз?

Передо мной стояло две задачи - во-первых, по возможности оправдать Роя и, во-вторых, не навредить Джего. Я открыл Винслоу только часть правды, а кое-что счел за благо скрыть. Я сказал, что никогда не видел Роя в таком состоянии. Сказал, что его вспышка просто ошеломила меня. И вместе с тем объяснил, что Роя измучили страдания ректора - из-за этого-то он, по-видимому, и сорвался.

- Его считают серьезным ученым, - проговорил Винслоу. - И мне всегда казалось, что он очень приятный молодой человек - хотя одно время меня, признаться, несколько смущало его поведение.

- Я уверен, что в его поведении не было ничего недостойного.

- Вы знаете его лучше, чем я, - сказал Винслоу. - Надеюсь, вы правы. И мне кажется, что вам надо убедить его как следует отдохнуть этим летом.

Винслоу прочитал записку Роя. Потом спросил:

- Так, значит, эти слухи имеют некоторые основания?

- Я ведь не читал его записку, - ответил я. - Но нисколько не сомневаюсь, что слухи сильно преувеличены. Нельзя забывать, что их распространяют люди, которых гложет зависть.

- Возможно, - сказал Винслоу. - Вполне возможно. Однако если они получат это свидетельство, то член Совета Рой Калверт едва ли удержится в нашем колледже. Его наверняка отсюда выживут.

- И вам этого хочется?

- Я не утверждаю, что мне этого хочется. С ним иногда приятно поговорить, и многие считают его серьезным ученым - чего никак не скажешь про некоторых наших коллег. Нет, я не утверждаю, что мне этого хочется. Но мне, знаете ли, не хочется, чтобы ваш кандидат стал ректором.

- Вы имеете в виду, что если вы обнародуете эту записку, то партия Джего уменьшится?

- Совершенно верно.

- Я уверен, что вы этого не сделаете, - сказал я.

- Почему же?

- Да потому, что вы знаете, из-за чего Калверту было сегодня так тяжко. Уже одного этого достаточно...

- А если конкретней?

- Могу и конкретней. Мы оба знаем, что Калверт был сегодня не в себе. Его истерзало сострадание - он видел, что вы мучаетесь, а другие этому радуются. Кто, кроме него, отнесся к вам с сочувствием?

- Меня не интересует, сочувствуют мне люди или нет, - отрезал Винслоу.

Тогда я сказал:

- Кто, кроме него, посочувствовал горю вашего сына? Вы прекрасно знаете, что Калверта очень расстроила его неудача. А кто еще отнесся с сочувствием к вашему сыну?

Я решил извлечь пользу из его несчастья. Он казался совсем обессиленным. Он опустил голову и долго молчал. Потом измученно пробормотал:

- Так что мне с этим делать? - Кивком головы он указал на записку.

- Это уж вы решайте сами, - сказал я.

- Наверно, лучше всего отдать ее вам, - проговорил Винслоу.

Он даже не повернул головы, чтобы посмотреть, как я бросил записку в камин.

24. СПОР В ЛЕТНИХ СУМЕРКАХ

Распрощавшись с Винслоу, я пошел к Рою. Он лежал у себя в кабинете на кушетке, умиротворенный и успокоившийся.

- Сильно я всем навредил? - спросил он.

Он был _счастлив_. Меня это, впрочем, ничуть не удивило - я превосходно изучил все стадии его недуга: они чередовались в неизменной последовательности. Первая стадия - тоскливая подавленность - продолжалась обыкновенно несколько недель или даже месяцев; потом ее сменяла вторая, при которой подавленность перемежалась иногда вспышками лихорадочного возбуждения, - их-то мы с Роем больше всего и боялись. Возбуждение длилось недолго и всегда завершалось каким-нибудь неистовым поступком, вроде сегодняшнего. После этого болезнь отступала, и Рой успокаивался.

Он знал, что следующий приступ начнется только через несколько месяцев. В первые годы нашей дружбы - ему тогда было чуть больше двадцати депрессия мучила его гораздо чаще, чем сейчас. По постепенно промежутки между приступами удлинялись, и ровное, веселое настроение не покидало его многие месяцы. Вот и сейчас он понимал, что приступ повторится теперь очень не скоро.

Я чувствовал себя усталым и угнетенным. Порой мне казалось, что я несу слишком тяжкое бремя, - да и за какие грехи? Я сказал Рою, что не могу вечно следить за ним и улаживать его отношения с людьми.

Его терзали угрызения совести. Немного помолчав, он спросил:

- Я здорово навредил Джего?

- Не думаю.

- Как же тебе удалось исправить то, что я натворил? Ты все-таки удивительно искусный политик.

Я покачал головой.

- Это было нетрудно. Винслоу считает, что на него никто не может повлиять, но он ошибается.

- Именно.

- Мне, правда, пришлось применить запрещенный прием, а это не слишком-то приятно. Он ненавидит Джего. Но у него сейчас нет духовных сил на ненависть: он думает только о сыне.

- Именно, - повторил Рой. - Можно сказать, что мне повезло.

- Я тоже так считаю.

- Я не простил бы себе, если бы помешал Джего пройти в ректоры, сказал Рой. - Мне очень хочется загладить свою вину, старина. И уж во всяком случае, теперь я не доставлю вам всем никаких хлопот.