Читаем без скачивания Змеев столб - Ариадна Борисова

Мефистофлюс обернулся быстро и, водрузив на стол бутылку, радостно потер руками:

– Так, о чем я? Ах да. Вот Сенькин. Мог бы стать хорошим актером, а не захотел. Считает – небольшой у него талант. Он придирчивый. Знаешь, сколько у нас певцов и певичек побывало? Не пришлись ко двору. А тебя Сенькин сам позвал. Видать, разглядел в тебе что-то… Ты водки выпей, закрепит, а то иногда проносит от сливовой… За родителей давай. Есть родители?

– Есть.

– Вот за них. И за моих тоже, земля им пухом.

Хаим хватил треть стакана и едва не задохнулся. Но на душе заметно полегчало. Что он, в самом деле, трагедию из всего делает? Нет, надо быть проще!

– Мы с Сенькиным – убежденные холостяки, – бормотал Мефистофлюс. – Обременять себя семьей? Упаси боже! Вначале она – ангел, через пяток лет – мегера, вокруг дети, соски, пеленки, горшки с какашками… Ты женат?

– Женат.

– Ангел?

– Ангел…

– Давай за ангела, пока мегерой не стала… И беги от нее.

– Зачем? Я люблю свою жену.

– Любишь? – качнул головой Мефистофлюс и с сожалением взболтал полупустую бутылку. – Жадный Сенькин… Ну, тогда за любовь на посошок, не люблю пить без причины… Что? Или ты хочешь сказать, будто я – пропащий?!

…Управляющий сам привез Хаима домой, с грехом пополам выяснив у него адрес. Жена певца отперла дверь, и Сенькин, открыв рот, встал на пороге.

– Ав-ве Мария, – с чувством проговорил висящий на плече гостя Хаим.

– Ваш муж, извините, – сказал Сенькин.

– Вижу, – вздохнула она. – Вы тоже из фирмы «Продовольствие»?

– В каком-то роде – да, – осторожно согласился Сенькин. – Куда его класть?

Мария посторонилась.

– Снова мясокомбинат бастовал?

– М-м-м, тяжеленький какой, – промычал управляющий, свалив бесчувственного Хаима на кровать.

– Или был какой-то праздник?

– Нет-нет, – испугался «сослуживец», безотчетно пытаясь прикрыть руками оранжевую ливрею. – Какой в забастовку праздник? Мы просто слегка отметили ее окончание, потому что начальство выдало премии. Вот, – он подал Марии пухлую пачку, – премия Мордеха… вашего мужа.

Глава 11

Разоблачение

Песенку Мориса Шевалье «Что бы со мной стало, если б я превратился в девицу» Хаим терпеть не мог, но она, по общему мнению, украшала репертуар.

– Я бы недолго оставался девицей, – пел Хаим отчаянно тяготясь ролью, и под талантливыми пальцами Мефистофлюса взвизгивали от смеха клавиши. Публика тоже веселилась, хотя вряд ли кто-то в зале понимал по-французски. Хохот вызывали неуклюжие усилия Хаима передать женское кокетство – это был тот случай, когда искреннее смущение и несовершенство актерского мастерства оборачиваются обаятельной театральной находкой.

Он в очередной раз не сумел сыграть жеманную девицу. Но не столько привычный конфуз из-за глупого шансона, сколько смутная тревога, неосознанное чувство чьего-то нежеланного присутствия овладело им. Он огляделся и сквозь слои лилового табачного дыма едва различил женщину, стоящую у входа. Песня прервалась на полуслове – шансонье подавился дымом.

Хаим задыхался. Весь воздух в зале, казалось ему, съела лиловая полумгла. Обеспокоенный Сенькин поднялся на эстраду со стаканом воды.

– Жена твоя пришла, – шепнул он.

Хаиму хотелось провалиться сквозь землю. Мария продолжала стоять, не шевелясь, и управляющий поспешил к ней. Он церемонно поцеловал даме руку, усадил на свободное место неподалеку от эстрады и принес шампанского с фруктами… Воздух в зале гудел, слышались звон бокалов, хлопанье пробок, темпераментный Сенькин метался между столиками.

– Что будешь петь? – спросил Мефистофлюс.

– «Спустись на землю, ночь любви», – прохрипел Хаим.

Виртуоз усомнился:

– Таким голосом?

– Играй.

Хаим пел отрывок из дуэта Тристана и Изольды и, не отрываясь, смотрел на жену. Умница Мефистофлюс играл пианиссимо, а где-то подпускал фоном вокализ, изображая слабым дискантом меццо-сопрано.

Потом Хаим и Мария молча сидели за столиком. Женщина-вамп Стефания устроилась так, чтобы видеть жену певца в зеркале. А они смотрели друг на друга так, словно были одни.

– Мой бедный богач. – Мария накрыла ладонью его руку.

– Меня уволили из «Продовольствия», – пробормотал Хаим. – Давно.

– Я поняла, когда.

Они снова помолчали.

– Хаим, я тоже скрывала от тебя то… в чем сейчас признаюсь.

Пока Мария рассказывала ему о своем страхе перед Железнодорожником, лицо мужа медленно наливалось кровью.

– Дай мне слово, что не будешь его искать, – заторопилась она в конце исповеди, – иначе я не смогу спокойно жить.

– Ладно, – помешкав, произнес он угрюмо. – А ты постарайся не вспоминать этого Железнодорожника.

Мария вздохнула, впервые свободно после многих дней подавленности и смятения. Страх отпустил ее.

– Кто сказал тебе, что я здесь пою?

– Сара. Девочка прибежала сегодня на минуту сама не своя. Прокричала с порога, где ты работаешь и что она больше не придет к нам. Ей запретили.

– Матушка Гене знает! – простонал Хаим.

Началось неспешное танго.

– Потанцуем? – спросила Мария.

В зале все понимали, что музыканты играют для двоих.

– Я вначале тебя не узнала. Ты был очень смешной.

– Дурацкий шансон, – поморщился Хаим.

Прикусив губу, Мария не выдержала и прыснула:

– «…если б я превратился в девицу…»

Они так смеялись, что едва удержались на ногах. Заглядевшись на них, официант уронил поднос с бокалами. Звон разбитого стекла совпал с заключительным аккордом музыки.

– К счастью! – завопил Сенькин, вспыхивая в дыму золотом фикс и бриллиантами запонок.

Глава 12

В западне между западом и востоком

Отсчитывая месяцы назад, матушка Гене вспоминала: сердце у старого Ицхака впервые прихватило в сентябре, когда Сара и внуки начали учиться в частной еврейской гимназии, открывшейся в Старом городе. Но, конечно, не это важное для семьи событие так взволновало мужа, что едва не довело до инфаркта.

Матушка Гене всегда вела с домашними грызунами – мышами и крысами – беспощадную борьбу, поэтому незримые электрические крысы-волны, обитающие в радиоприемнике, очень ее нервировали. Проскальзывая сквозь атмосферные помехи, они трещали, шипели и пищали в бывшей гостевой комнате каждый вечер. Старый Ицхак, больной и растерянный, почти перестал слушать музыку. Он бесконечно ловил голоса радиостанций мира, и они медленно затягивали его в мерклое болото страха. Матушка Гене знала, о чем нашептывают мужу вкрадчивые голоса: о неумолчном лязге оружия, бомбовых раскатах и зареве над польскими городами.

Старый Ицхак не питал особой любви к полякам, но весть о капитуляции Варшавы вызвала у него сердечный приступ. Он пролежал все сентябрьские дни, пока Германия и Советский Союз кромсали Польшу по живому. Вильнюс перешел при дележе второй стороне, и чуть погодя СССР передал Литве ее древнюю столицу. Польско-литовская демаркационная линия стерлась, народ ликовал. Руководство Москвы торжественно подписало с Каунасом договор о взаимопомощи при условии дислокации Красной армии на литовской земле.

Ночами старый Ицхак резко вскрикивал во сне. Матушка Гене просыпалась и, стоя у двери, долго вслушивалась в тяжелый храп, перемежаемый вздохами и бессознательным говором. В нем ей чудились все те же крысиные голоса, поселившиеся в муже и душащие его горло. Перебивая друг друга, они беспрерывно несли на мерцающих хвостах мировую боль и скорбь.

Каждый вечер матушка поила старого Ицхака чаем с успокаивающим зверобоем, давала прописанные доктором таблетки белладонны для лучшего сна, – ничего не помогало. Тогда она своей волей стерла никому не видимую демаркационную линию между собою и мужем и забрала его обратно в супружескую спальню. Он покорно перебрался на прежнее место, но слушать трансляции не прекратил.

В марте кончилась советско-финская война. Эфирные тучи зловеще сгущались в комнате, в недобрый час определенной матушкой для гостей в надежде на возвращение сына. Она ломала голову, чем бы отвлечь от радиопередач старого Ицхака. Может, действуя нахрапом, попросту разбить все приемники?.. Ах, с каким бы наслаждением она расколотила молотком этих паразитов, грызущих его сердце! Да что толку. Муж купит новый приемник, а ей не простит.

Весной пошли новости одна жутче другой: вермахт захватил Данию и Норвегию… ворвался в Голландию… Бельгию… Люксембург… Гитлер успел покорить половину Европы и повернул руку в «зиг хайле» к востоку. Семейство Готлибов угодило в западню: на западе бушевала война, восток закрылся непроницаемой стеной. Мечта о переезде в нейтральную Швейцарию отодвинулась на неопределенный срок. В темной неизвестности затаился зверь, и никто не смог бы сказать, когда и на кого он прыгнет.

Каунасские националисты лелеяли надежды с помощью фюрера возродить былую славу республики; основная часть граждан не сомневалась, что Германия снесет барьерную Литву с лица земли, растопчет ее гусеницами танков, прокладывая дорогу к Советскому Союзу. Город жил в тревоге. К счастью, Москва заключила с Берлином пакт о ненападении. Красная армия заполонила почти всю Балтию, и грозные слухи понемногу затихли.