Читаем без скачивания Светлая даль юности - Михаил Семёнович Бубеннов

— А она все без меня звереет.

— Как живет у вас девочка? По договору?

— Какой там договор! Дарья и слышать о нем не хочет!

— Значит, держите без договора? А законы знаете?

— Я-то знаю, а вот жене-то надо прописывать их ременными вожжами, — сказал Хозяин и сплюнул от досады. — Она любого черта переговорит, у нее горло-то луженое!

— А вот поглядим, как она заговорит в милиции, — ответил Виталий. — Сейчас составим акт и пойдем в милицию, а няньку отведем в больницу на обследование. Настя, есть у тебя на теле синяки?

— Есть, — шепотом ответила Настя. — Везде.

Она вместе с нами перелезла обратно через прясло и, всхлипывая, рассказала, что Дарья бьет ее часто, да все так — без всякой вины, а деваться ей некуда: круглая сирота. Настя оказалась совсем неграмотной и расписаться под своим заявлением и актом не могла, поставила небольшие крестики, как было заведено в те времена.

— Ничего, я тебя научу, — сказал я Насте. — Всю зиму занимался ликбезом. Стариков даже учил на дому.

Но идти в больницу на осмотр Настя категорически отказалась. Опустив глаза, она переспросила:

— Там ведь все синяки показывать надо?

— Обязательно! — подтвердил Виталий.

— Нет, не покажу.

— Но без этого ее судить не будут!

— А зачем ее судить? Ума ей не присудишь.

Меня с Настей отправили к отцу в милицию: пусть скажет, как надо действовать против одичавшей Дарьи. Прочитав заявление Насти и наш акт, отец сказал:

— Больше ничего не надо. Будем судить. Свидетели есть. Зачем осмотр? Девочка стыдится, знамо… — Поймав мой взгляд, он обернулся к Насте. — А ты поживешь пока у нас. Залечивай синяки, а я тем временем подыщу тебе место у хороших людей. Будешь жить и получать деньги по договору, на законном основании. А может, домой хочешь, в Россию?

— Там все померли, — ответила Настя.

— Тогда живи здесь. Станешь сибирячкой.

Всего с неделю жила Настя в нашем доме. Два дня она еще помогала Тимофеевой жене наводить порядок в запущенной избенке, в амбарушке и погребе, а потом, не умея сидеть без дела, стала во всех домашних делах помогать нашей матери. Когда же выдавались свободные минуты, мы скрывались от нашей ребятни на огороде, где был небольшой столик на врытом в землю осиновом комле. Настя оказалась прилежной и сообразительной ученицей. Она быстро запомнила все печатные буквы и очень радовалась, что называла их безошибочно. Когда я увидел ее впервые, меня поразил ее очень настороженный, с прищуркой взгляд, будто она долго жила в темнице и боялась яркого солнечного света. Но я, оказывается, ошибся. Серые, с прозеленью глаза ее, и так-то очень большие для узкого лица, на солнечном свету распахивались широко, доверчиво и смело, будто она одним взглядом хотела схватить все-все, что открывается перед ней в мире, да и отдать ему всю свою душу…

Торопясь с обучением Насти, я вскоре начал заставлять ее писать отдельные буквы и слова. Первым словом, как обычно в букварях, было «мама». Когда Настя старательно вывела это прекрасное слово в своей тетрадке, она вдруг разрыдалась и упала грудью на столик. Я понял, что нечаянно растревожил Настю, и начал всячески утешать девочку — ласкать ладонью ее русую голову с двумя косичками, ее плечи, ее руки…

На следующий день спозаранку, как водилось в деревне, в наш дом неожиданно заявились принаряженные дядя Тимофей и его Анка. Кланяясь чуть не в пояс, они долго благодарили отца за пригульного коня, а также и за то, что с помощью сельского Совета он заставил сестер Тимофея вернуть им корову, овец, поросенка, десяток кур и дать до новины два мешка пшеницы. Потом гости принялись расхваливать и нас, комсомольцев, за восстановление разрушенного подворья.

Несколько раз Анка добавляла от себя:

— И Настенька помогала. Золотые руки!

Потом дядя Тимофей, помявшись, прижимая руки к груди, обратился к отцу с неожиданной просьбой:

— Семен Леонтьич, отдайте нам ее, девочку-то…

— Она нам дочкой будет, — добавила Анка.

— Все по закону сделаем. Удочерим.

— Своих детей у нас нет и не будет, — стыдливо сказала Анка. — Загубленная я навеки. А ее выращу, может, и замолю свой грех.

— У нас ей хорошо будет, — пообещал дядя Тимофей. — Все будет для нее… А нам — утешение в старости. Мы так обсудили. Настенька, слушай-ка, хочешь нашей дочкой быть?

И Настя, сделав шаг вперед, согнулась, закрыла лицо ладонями и заплакала навзрыд, но не с болью, а облегченно…

Отцовское сердце

С той поры у меня завелись друзья и в Красноярке. Мы стали вместе рыбачить на Алее, ходить по ягоды, а когда на выгоне выгорели от летнего зноя травы — водить коней в ночное. Сидя у костров, мы пересказывали друг другу все книжки, какие нам удалось уже прочесть, и многие сказки, слышанные от старых людей. Густая темнота вокруг костра, где мы сидели или полулежали, разные ночные шорохи в кустах, похрапывание коней и позвякивание ботал на их шеях, внезапное шараханье в воздухе над огнем совы или какой другой птицы — все это придавало самой обычной ночи ту сладостную таинственность, от которой то тревожится, то радостно стучит мальчишеское сердце.

Вместе с нами в ночное иногда отправлялся и дядя Тимофей. Он очень заботился о коне, полученном из рук моего отца.

— Я за него, пригульного, в полном ответе, — говаривал дядя Тимофей.

…Однажды, слушая рассказ дяди Тимофея о войне с немцами, о том, как они травили наших солдат газами, мы улеглись у костра лишь к полуночи и все уснули очень крепко. Один дядя Тимофей спал вполглаза: заботливо сторожил коней.

И сторожил неспроста. С весны уже случилось несколько угонов коней, принадлежащих крестьянам разных приалейских селений.

Отец говорил, что угонами занимается небольшая банда: за один раз она угоняет не более четырех или пяти лошадей, что позволяет банде быстро уходить в казахскую степь, где и теряются ее следы. Вероятно, банда сбывает коней каким-то перекупщикам, а те отправляют их в глубь Прииртышья, где они после отдыха и нагула идут в продажу. Отцу уже удалось определить маршрут банды, но изловить ее было не так-то просто. Даже в голой степи она успевала внезапно исчезнуть, будто уходила под землю.

Дядя Тимофей боялся, конечно, прежде всего за своего коня. Он лишь иногда задремывал ненадолго, но и тогда ухо держал востро, чутко прислушиваясь к ночным звукам. Все кони, приведенные в ночное, обычно не разбредались далеко и кормились спокойно, наслаждаясь сочным луговым разнотравьем. Редко слышались удары копыт о землю, когда спутанные кони привередничали, выискивая особенно