Читаем без скачивания Повелитель четверга. Записки эмигранта - Игорь Генрихович Шестков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут я открыл глаза.
И, вот же наваждение… я стоял голый и босой… с фонариком в правой руке и ключом в левой… в подземелье, освещенном слабым сиреневым светом.
Один.
И это не было продолжением сна. Это была самая настоящая явь.
Как я сюда попал?
Неужели разделся на своей койке, зашел на проходную за ключом и спустился в подземелье? Как лунатик?
Тут я ощутил то, что Джим назвал дрожанием, вибрацией. Только мне показалось, что не земля дрожит, а само пространство. Как будто готовится к чему-то. К метаморфозе, преображению…
И музыку я тоже услышал. Она отдаленно напоминала органную музыку Оливье Мессиана, которую я слушал недавно в Зале Чайковского.
Хорошо еще, что фигуры на фресках все еще были блеклыми и не собирались оживать.
Я чувствовал себя пугалом… идиотом… глупо вмешавшимся в чужую игру, не понимая ее правил, без шанса на победу. Ставкой в этой игре была моя жизнь.
Хотел подняться по винтовой лестнице.
Но что-то меня остановило.
Поначалу, не понял, что. Да, я услышал шаги… кто-то шагал, шаркая и посвистывая.
Но я не видел шагающего. Он был еще далеко.
И вот… он вошел в зал. Прошел сквозь стену.
И направился к противоположной стене.
Выглядел он как бездомный. Старое пальто английского покроя, в кармане – бутылка кефира с зеленой крышечкой, вместо брюк – рванина… Грязная меховая шапка. Ботинки с калошами. Дырявые перчатки. Бородка.
В середине зала он вдруг остановился. Пробурчал что-то вроде: «Ах-ха-ха…»
Обернулся и пристально посмотрел на меня. Вздохнул… и неодобрительно покачал головой.
И пошел дальше. Вошел в стену легко, как корабль входит в туман. Видел такое в Крыму, у Карадага.
Его лицо показалось мне знакомым.
Вспомнил! Это был Михаил Одноралов. Я видел его на выставке московских неофициальных художников в Доме Культуры на ВДНХ. Лет десять назад. Видел и это пальто с бутылкой кефира. Посмеялся тогда и задал стоявшему рядом с ним маленькому человеку несколько вопросов. Он ответил… приглашал меня к себе в мастерскую, но я не воспользовался приглашением. И вот, он тут, в своем знаменитом пальто, ходит сквозь стены, вздыхает и головой покачивает…
Погодите, но он же уехал в Америку. И не умер. Что же он забыл в нашем подземелье? Подрабатывает привидением? У большевиков на службе?
Или это не он, мне показалось?
Тут я услышал звонкий детский смех и из стены зала, там же, где Одноралов, выпрыгнули три маленькие девочки. Голенькие. Они побежали по его следам. Возможно хотели догнать.
И они тоже остановились в середине зала, обернулись и посмотрели на меня. Состроили гримасы. Высунули языки. Что-то прокричали вместе.
Голоса их были похожи на то, что получается, если ленту на магнитофоне прослушивать задом наперед.
Лица у них были неживые, кукольные.
Девочки вошли в стену там же, где это сделал бродяга.
Из стены… выехала карета-ландо, запряженная двумя пегими лошадями. Карета остановилась, из нее легко выпрыгнула дама в роскошном белом платье до пят. И направилась ко мне… положила руки мне на плечи, приблизила свое лицо к моему лицу и сказала: «Я – Марта Целле. Ты вызвал меня и вот я тут, любимый…»
Я был потрясен этими явлениями. Оставим Одноралова с его пальто и девочек-куколок на совести подсознания. Но откуда этот зал узнал, что я всю жизнь мечтал именно об этой женщине?
Подошел к тому месту, откуда появлялись эти существа, потрогал стену. Несколько раз ударил ее кулаком. Никакого подвоха, никакой потайной двери. Стена как стена. И пройти сквозь нее, и тем более проехать на карете – держу пари – вы, господа, не смогли бы. И я не смогу.
Что же это было?
Поднялся наверх, лег на свою койку и заснул.
А утром успел до прихода сменщиков поговорить с Джимом.
Оказалось, он тоже спускался ночью в подземелье! Но рассказывать о том, что он там видел и пережил, покрасневший как рак Джим решительно отказался.
* * *
Решил в подвал больше не спускаться. По крайней мере – в ближайшие дни. Испугался. Не был готов жить в той новой реальности, которую выстроил для меня зал.
Меня терзало недоброе предчувствие, я полагал, что то неистовство, с которым я овладел этой женщиной-миражом в белом платье, не пройдет мне даром и отравит мою обычную семейную жизнь с Нелей…
Да, зал не обладал собственной волей, а только материализовал, развивал, трансформируя, мои воспоминания, мои представления и мечты… Но я справедливо опасался, что он поступит также и с моими страхами, кошмарами, навязчивыми идеями. Боялся, что зал пробудит к жизни чудовищ, не видимых для окружающих меня людей, но составляющих неотъемлемую часть моего естества, чудовищ, которых я – каюсь – подкармливал, пытался заговорить, задобрить, подмаслить… чтобы они не так жестоко терзали меня и моих близких.
Я вечно всего боялся… кролик, а не человек…
А Джим… Джим кроликом не был.
Через две недели после нашего совместного посещения подземелья… ночью, на проходной… мне все-таки удалось его уговорить рассказать мне о том, что он тогда пережил. В таинственном зале с фресками на стенах и орлом на потолке.
Для этого пришлось открыть карты и, ничего не скрывая, поведать ему и о бродяге в пальто, и о трех голеньких девочках, и о явлении женщины в белом, и о той оргии, что мы с ней устроили. Джим слушал меня и улыбался. Наверное, я казался ему ягненком или кроликом…
– Кажется, мы оба сошли с ума. Многое из того, что там со мной случилось – я не могу описать словами. Просто не понимаю, что это было. Этого я и касаться не буду… Так вот, для начала зал показал мне то, что я никак не ожидал увидеть. Как это называют… кинематографическую аллюзию. Как и у тебя, прямо из стены выехал большой темный автомобиль. Я узнал модель – обожаю старые американские машины – это был четырехцилиндровый Максвелл начала двадцатых годов. За рулем сидел человек в кожаной куртке, шапке и в таких же перчатках. И в больших автомобильных очках, которые делали его похожим на сову… или на аквалангиста. Автомобиль остановился в середине зала, шофер посмотрел на меня, грозно блеснув очками, достал пулемет… Томпсон с круглым магазином… и давай палить. Отстрелялся и дальше поехал – прямо в стену. Исчез. Так зал меня поприветствовал.
Я, признаться,
