Читаем без скачивания ИМ ХОчется этого всегда - Макс Нарышкин

— Игорь Игоревич, я хотел попросить вас…

— Да?

— Просто представил: как бы я сейчас был зол, если бы у меня, а не у вас вынесли состояние.

— И что?

— Вы не могли бы с Гроссом… как бы это сказать… помягче, что ли? Его вина не доказана, и потом, если его напугать сейчас, то из него выйдет плохой помощник потом…

— Убью не задумываясь.

Я действительно задыхался от ярости. Ярость и страх — вот что вело меня сейчас к адресу, который мы со Стариком установили в том же HR.

— И все-таки я попросил бы вас…

Он сейчас заморочен больше, чем я. Полностью отстранившись от чувства юмора, он весь в работе. Да и юмор, надо сказать, у меня каторжанский…

— Ладно, ладно, — бормотал я, видя, как водительница (я ее иначе назвать не могу) «Инфинити» все чаще и чаще посматривает в зеркало, — ты смотри, чтобы тебя там Таечка не уболтала.

— Сынок, я в том цветущем возрасте, когда уболтать меня можно, лишь потратив на то кучу времени. Я думаю, к тому моменту, как это случится, наступит понедельник.

Я снова бросил трубку на сиденье.

Понедельник…

Я не могу даже предупредить управляющего «Бэнк оф Нью-Йорк» по электронной почте! Во-первых, чхал он на это письмо, во-вторых, пока оно до него доберется через фильтр инстанций, в-третьих… А что в третьих?

Я что-то разошелся.

Немного раскинув мозгами, я придумал и третье. В понедельник в десять часов утра в банк войдет человек с моими паролями и перебросит деньги на другой счет. Куда-нибудь на Кипр или в Камбоджу. «Бэнк оф Нью-Йорк» — это не «Сбербанк России», в нем операции производятся в течение часа. Я ненавижу Соединенные Штаты за их отлаженный механизм демократии! Пошли сейчас проклятия в адрес Колумба, тот только зевнет в гробу и скажет: «А я — что? Я только Колумбию открыл».

Я ударил по тормозам. Сучка в «Инфинити» или мечтает о том, чтобы я разнес задницу ее кроссоверу, или просто не может одновременно вести машину, смотреть в зеркало и бояться.

Из третьего ряда она, ничтоже сумняшеся, повернула направо и, я так понимаю, чтобы уйти от опасности — от меня, без предупреждения стала пересекать две правые полосы. Представляю состояние мужиков, которые сейчас бьют по тормозам обеими ногами. «Что же вы, милочка, делаете, — говорят они, приподнимая головные уборы. — Эдак и до столкновения недалеко».

— Мондавошка лупатая!.. — рыцарь на белом «Кайене» кричал еще что-то королеве турнира, но я проехал мимо и за звуками сигналов подробности пронеслись мимо моего внимания.

Я понимаю состояние хозяина «Кайена». Последний раз его машину так били по тормозам на тесте перед сходом с конвейера.

До дома Гросса я доехал, когда часы показывали ровно пять. Или шесть. Я был в таком состоянии, что на часы смотрел не с целью узнать время, а машинально, как делаю всякий раз, когда выхожу из машины.

Дом Гросса оказался восьмиэтажным зданием. Домофон у входа в подъезд присутствовал, но дверь была открыта настежь и привалена каким-то тюком. Четверо таджиков носили мебель из японского грузовичка наверх. У коробок, выгруженных на асфальт, стояла старуха размером со шкаф и вела себя так, как ведут телохранители во время выступления Буша на газоне перед Белым домом, — цепляла всех глазами. Ко мне она испытала антипатию как-то сразу. Видимо, я, выбравшийся из «Мерседеса» стоимостью в сто пятьдесят тысяч долларов, представлял наибольшую опасность вещам, стоящим перед ней. Особенно она ценила свой диван, кожаный, с валиками, увидев который я сразу вспомнил об «энкавэдэшных» застенках. Она подумала, как сделать, чтобы я его не стащил, и, не придумав ничего лучшего, села на него. Она была права. С таким грузом диван никто не возьмет.

Нечего было и помышлять о том, чтобы добираться до этажа на лифте, а потому я прошел мимо звонко говорящих грузчиков, вставляющих секцию стенки в кабину, явно для того не предназначенную, и зашагал наверх. На седьмом этаже, где и находилась квартира двадцать семь, я перевел дух и прижал ухо к замочной скважине. Так зарабатывают отит — свистящий сквозняк влетел в мое левое ухо и вылетел из правого.

В квартире сейчас могут даже петь, я все равно ничего не услышу.

Опершись на ручку, я протянул руку к звонку и от неожиданности едва не упал! Дверь открылась и поехала вперед. Выпустив ручку, я вошел в пахнущую мебельной полиролью прихожую и тихо позвал:

— Гросс!

Где-то в глубине квартиры играла музыка. Бобби Браун пел о будущем, каким он его себе представляет.

— Гросс!..

Посмотрев себе под ноги, я увидел то, что заставило меня напрячься.

Пневматические ножницы с длинными ручками и большая черная сумка лежали под зеркалом, и если во мне и было к тому моменту какое-то сомнение относительно предположений Старика, то сейчас оно превратилось в пар.

Ах ты, сукин сын, подумал я, шагая по длинному коридору. Я знаю, что работники складов воруют во всех компаниях, как раз тот случай, когда человек имеет то, что охраняет. Тот, кто ворует на копейку, а из других рук рвет на рубль, куда лучше, чем тот, кто ничего не ворует и ни за чем не следит, — это мой совет тем, кто собирается стать президентом компании и присматривает на роль завсклада подходящую кандидатуру.

— Гросс!

Толкнув дверь, я отшатнулся и тут же вышел в коридор…

Размяв виски, уже никуда не торопясь, вернулся в прихожую и закрыл дверь на все обороты замка.

А потом пошел на кухню. Быть того не может, чтобы у этого парня, что сейчас в спальне, не нашлось огненной воды в холодильнике. С трудом разыскав среди консервов и горой наваленных овощей плоскую бутылочку коньяку, я сорвал крышку и с наслаждением прильнул к горлышку.

Отпив половину и едва не задохнувшись, я лег локтями на стол и опустил голову.

Целый день и всю предыдущую ночь я пью. Я выпил за эти сорок восемь часов столько, что пора исключать спиртное из рациона следующего месяца. И что удивительно, алкоголь не действует на меня привычным образом, он просто непринужденно вводит меня в депрессию. Я говорю без заминок, глаза ясны и чисты, походка уверенна, и движения мои точны и расчетливы. Но с каждым новым часом мне становится все тяжелее жить на этом свете.

Каждая вещь имеет свое место и свой смысл, учил Ницше. Мужчина создан для войны, а женщина для отдохновения воина. А чем сейчас, хочу я вас спросить, занимается Гросс?

Тяжело выпрямившись, я прихватил со стола коньячную бутылочку и направился в спальню.

Гросс лежал там, где я его оставил пять минут назад. Подогнув под себя ноги и уперев в потолок взгляд, мой кладовщик мочил ковер. Из ран на его груди кровь стекала и впитывалась в ворс, и ее было столько, что вокруг Гены образовался непредусмотренный художником рисунок — огромное черное пятно. Не знаю почему, я вдруг стал думать о ковре. Мой папа работал на ткацкой фабрике, и волей-неволей мне приходилось слушать о том, что говорили дома. Это особенность семейного быта — хочешь ты или не хочешь, но все равно будешь погружаться в тонкости ненавистной тебе профессии. Каждый мужчина в семье думает, что его профессия самая важная. Без нее мир бы встал, гравитация исчезла и мы, отвалившись от поверхности Земли, полетели бы в космос. А еще отцы не любят, когда их сыновья занимаются не тем делом, что они, поэтому они с настойчивостью, достойной лучшего применения, заставляют понимать то, что сыновьям, казалось бы, вовсе ни к чему. «Пойми, сын, — говаривал он мне, принося домой очередной кусок опытного образца, — когда-нибудь ты поймешь, как это важно». Так я узнал, чем «караман» отличается от «ладика», «тавриз» от «келима», а «бергамо» от «саруки». На хера мне эти познания, я не мог понять тогда, и не знаю, трогая пропитанный Гроссовой кровью ворс «хамадана», зачем они мне сейчас. Вбивая в меня знания о способах создания ковров, мой отец добился лишь того, что спустя пятнадцать лет я сижу в спальне своего кладовщика и с профессиональным интересом разглядываю узор «хамадана». Спасибо, папа, но я, признаться, ожидал от тебя сейчас другого совета.

Гену Гросса убили минут за пятнадцать-двадцать до моего появления. Я не эксперт, но жить не могу без рыбалки. Так вот, такой взгляд, еще не мутный, но уже и не живой, имеет четверть часа назад взятый на блесну и брошенный на дно лодки окунь. Впрочем, у людей, быть может, по-другому…

Сунув руку в карман, я вспомнил, что телефон остался в машине.

Я хотел позвонить Старику с домашнего Гросса, и уже почти поднял трубку, но тут же отдернул руку. Даже самый последний дурак знает, что нельзя оставлять отпечатки пальцев в квартире, где произошло убийство.

Сунув бутылку в карман пиджака, я направился к выходу. В прихожей вспомнил, что трогал холодильник, вернулся и протер ручку. Потом прислушался.

Мальчик хочет в Тамбов…

Это не Бобби Браун, это я могу сказать точно даже в этом своем состоянии.