Читаем без скачивания Парижский десант Посейдона - Дмитрий Черкасов

– Держите акустика! – Из дальней комнаты донесся необычно слабый голос Цефы.

Цефа пришла в себя уже полчаса тому назад, но старательно не подавала признаков жизни. Когда началась вакханалия, ее сил хватило лишь на нейтрализацию своего альтер эго. Вскинув ноги, она ловко захватила шею Анны Манн в «ножницы» и свернула единым движением.

Герхард Розенштейн одним движением сорвал наушники, отшвырнул их и, пригибаясь, поспешил к выходу.

Баз пошел вслед за Намером, не думая о пленнике, – тому некуда было деваться.

– Цефа! – заорал Намер. – Ты цела?

– Не светись! – крикнула в ответ Цефа, и вовремя: пуля свистнула совсем рядом, чиркнув База по уху – Их восемь, Намер!

– Шесть! – возразил Намер и возобновил пальбу – Пять, Цефа!

– Четыре тогда, – поправилась та, глядя на Анну.

Розенштейн, воспользовавшись этим диалогом, юркнул в коридор и на полусогнутых бросился к выходу, где сразу наткнулся на Гладилина, отчаянно пытавшегося освободиться.

За спиной его раздался громовой голос Фридриха фон Кирстова:

– Прекратить стрельбу! Это разведка Федеративной Республики Германия!

– Ну и что с того? – отозвался Намер, однако автомат опустил. – Хоть марсиане! Связались с Моссадом – пеняйте на себя!

К его ногам с грохотом упал пистолет. В темноте нарисовалась кряжистая фигура с поднятыми руками.

– Отставить, я сказал! Смотрите лучше за Валентино!

Баз и Намер переглянулись.

– Цефа! – позвал Баз, и Цефа, пошатываясь, выступила из темноты.

– Держи на мушке этого кадра. Дернется – пристрели. Мы сейчас вернемся.

– Не надо больше стрелять, – миролюбиво произнес фон Кирстов. – Я приказал моим людям прекратить огонь. Вы и так положили много наших.

– Помолчи. Не надо было лезть сюда, не спросившись.

Критически посмотрев на Цефу, Баз велел Намеру остаться тоже, и тот согласился – спорить было некогда и незачем.

Баз вылетел на площадку – с тем чтобы убедиться, что там никого нет.

...Герхард Розенштейн знал, что в докторе Валентино – его последняя надежда.

Ему никогда не простят того, что он не сумел изыскать возможность предупредить особняк о готовящейся атаке с воздуха. Он все время находился под пристальным наблюдением сотрудников BND, в ряды которых внедрился несколько лет тому назад.

Если он предъявит хозяевам доктора, живого и невредимого, то этим, возможно, заслужит снисхождение.

Розенштейн понятия не имел, как в действительности распорядились судьбой доктора пресловутые хозяева. И потому, наткнувшись на Гладилина, он волоком, со сверхъестественной скоростью стащил его вниз и затолкал в первую попавшуюся машину – тот самый, по иронии судьбы, «Шевроле», в котором капитана доставили на конспиративную квартиру.

Глава двадцать седьмая

НЕ У ДЕЛ

Ситуаций, в которых командир Первой боевой группы мог бы вспотеть, было немного.

Но пред очами Клюнтина он вдруг вспотел – от беспомощной ярости. Его, как и Никиту Владимировича, тоже пригласили в официальной манере, и Маэстро надел мундир, который остро ненавидел. Погон с него не срывали, но разговор получился еще тот.

Клюнтин начал с ожидаемого нагоняя за беспредел в центре Питера. В этом он был отчасти справедлив, и Маэстро в известной степени терзали угрызения совести.

– Это не Чикаго! – кричал генерал-майор и грозил пальцем.

Маэстро подумал про себя, что у Клюнтина несколько отсталые воззрения на заокеанскую действительность и что современный Чикаго может несколько отличаться от традиционных о нем представлений.

– Ладно бы этот хирург, – не унимался Клюнтин. – Но прохожие! Ни в чем не повинные люди! Как вы допустили?

Объяснять, что в любой операции возможны накладки, было бессмысленно.

– Виноват, – лаконично отвечал командир. – Готов понести...

Все развивалось в границах разумного, но вдруг акценты сместились. Генерал-майор забыл о ни в чем не повинных людях и перешел к реально виноватым.

Здесь его недовольство утроилось:

– Кто дал вам право допрашивать задержанного? Маэстро чертыхнулся про себя.

Он никак не ожидал, что расколовшийся Мещеряков вздумает предъявлять претензии. Олег Васильевич замарался по уши, все его показания были записаны, и ему следовало бы держаться тише воды и ниже травы. Но он предпочел не то что занять оборону, а, пожалуй, даже перейти в наступление. Неужели он настолько наивен, что рассчитывает отказаться от своих слов? Он угодил в лапы к структуре, которой наплевать на процедурные вопросы. Закон здесь – понятие относительное, гибкое. Все решают интересы дела, и это негласно признается всеми же. И генерал-майор никак не должен пенять Маэстро за незаконные действия.

– Как вы посмели превышать служебные полномочия?

– Момент истины, товарищ генерал-майор. Я принял решение расколоть его, когда он находился в деморализованном состоянии.

– Не вешайте мне лапшу! Какое, к чертовой матери, деморализованное состояние, когда вам пришлось вводить ему спецпрепарат!

Генерал-майор в бешенстве рванул на себе ворот:

– Вы понимаете, что я в любую секунду могу отдать вас под суд за разглашение государственной тайны?

– Я ничего не разглашал, товарищ генерал-майор.

Маэстро догадывался, что никакого суда не будет.

Здесь какой-то личный интерес, а суд – всегда огласка. Если его и упекут за решетку, то совершенно по другому поводу. Повод же найти, конечно, нетрудно...

Больше всего он беспокоился за свой отряд.

И еще очень хотел увидеться с Каретниковым.

Это желание они испытывали синхронно: между ними установилась неосознанная телепатическая связь. Каждый знал что-то, чего не знал второй; сложить мозаику они могли только вместе.

Маэстро набрался храбрости, иначе говоря – наглости.

– В показаниях Кауфмана не содержится никакой государственной тайны. Он сообщил о существовании глубоко законспирированной неонацистской организации, пустившей корни по всему миру. И также поведал о стремлении этих людей завладеть биологическим оружием, до недавнего времени находившимся на затопленном эсминце...

– Это не ваше дело решать, что составляет тайну, а что нет! Исповедь Кауфмана слышал весь ваш отряд! Это ЧП, это беспрецедентная ситуация!

«Слава Богу, что слышал весь отряд, – подумал Маэстро. – Если бы слышал я один, было бы куда проще... а целую группу хрен ликвидируешь. Что же ты так разволновался, старый козел? Неужели ты с ними повязан? Но зачем тогда довел дело до силового задержания? Почему не предупредил Кауфмана – не убрал его, в конце концов? Почему вообще затеял это дело?»

Клюнтин неожиданно успокоился.

До сих пор он бегал по кабинету, теперь уселся за стол и спросил индифферентным голосом:

– О чем еще рассказал вам Мещеряков?

Вот в этом месте Маэстро и обнаружил, что вспотел.

– Полная запись передана в Управление, товарищ генерал-майор, – командир говорил чистую правду.

Клюнтин, однако, думал иначе.

– О чем еще рассказал задержанный? – повторил он тем же ровным, почти благожелательным тоном.

– Я могу лишь повторить то, что сказал.

– А я могу применить к вам те же меры воздействия, которые вы применили к Мещерякову.

– Это не более законно, чем «разглашение» мной государственной тайны, – парировал Маэстро. – Я подам рапорт, товарищ генерал-майор.

Клюнтин отреагировал мгновенно и предсказуемо:

– Ваша группа отстраняется от операции. Кроме того, будет проведено специальное расследование в связи с недопустимыми действиями в отношении задержанного.

– Какие же это действия? – не сдержался Маэстро. – И за что нас отстранять? Мы вышли на след Гладилина, он в Париже...

– На плас Пигаль захотелось? – недобро подмигнул генерал-майор. – Это уже не ваша забота. А действия... с ними все ясно, и я удивлен вашей непонятливостью. Речь идет о действиях, повлекших за собой смерть подследственного.

– Я вас не понимаю, – после недолгой паузы ответил Маэстро.

Он был готов поклясться, что различил в голосе Клюнтина торжество.

– Максимилиан Кауфман скончался сегодня утром в тюремной больнице, предположительно – от побоев, нанесенных вашими громилами. Можете идти. На всякий случай предупреждаю, что члены вашего отряда в данный момент изолированы и ждут аналогичной беседы. Не тратьте времени и сил на инструктаж.

Взвизгнули шины, «Шевроле» занесло на повороте. Розенштейн гнал машину не хуже лихого гонщика с престижного авторалли, едва ли не высекая из асфальта искры. Он очень спешил; какое-то время ушло на то, чтобы завести мотор, – ключа, естественно, не было, пришлось выдирать и замыкать провода. Доктор Валентино, лежавший на полу позади, дернулся и протяжно замычал.

– Потерпите немного, герр Баутце, – бросил Герхард через плечо.

Он не знал Валентино в лицо, и в спешке у него не возникло никаких сомнений насчет личности спасаемого. Розенштейн говорил по-немецки, Гладилин не понял ни слова. Мычание повторилось, на сей раз куда настойчивее.