Читаем без скачивания Соглядатай, или Красный таракан - Николай Семченко

Справку об освобождении от работы врач продлевала снова и снова. Нарост на груди болел и – о, ужас! – рос как горб. Я, конечно, переживала, плакала. Ну, кому я нужна, калека горбатая! Смогу ли работать, помогать маме? И подниму ли на руки девочку, которую все считают моей родной дочкой? Наверно, не хватит сил…

А тут как раз пришёл приказ: все солдаты и вольнонаемные отправляются на заготовку сена.

– Товарищ старшина, и я поеду! – попросилась я. – Не могу без дела сидеть!

– У тебя освобождение…

– Да порвите вы ту бумажку! Или дайте, я порву сама…

– Ну да! Если что с тобой случится – я буду виноватый…

– Хуже уже не случится. Не хочу отставать от всех, и так бездельницей-нахлебницей живу…

– Ну и что ты собралась на сенокосе делать, а? Там и здоровым-то тяжело!

– Я буду сено загребать. Это легко!

– Чёрт с тобой! – в сердцах махнул рукой старшина. – Ишь, какая прилипала! Поезжай! Только, чур, я тебя не видел и ничего не знаю. Сама инициативу проявила…

Да ничего худого не случится! – перебила я старшину. – А если и случится, то сама буду виноватой, а вы – ни при чём… Ну что, совсем я уж калека, что ли? На свежем воздухе, может, полегчает…

Но телега, на которой мы ехали на покос, так резво прыгала на ухабах и колдобинах, что не знаю, как и вытерпела: каждый такой скачок – будто удар ножом в грудь. Я стискивала зубы до боли в висках и мысленно успокаивала себя: «Вот уже скоро… Потерпи, миленькая… Ещё немножко… Скоро приедем… Держись!»

На покосе, как и договаривались, мне дали грабли и поставили следом за женщинами, которые убирали валки высохшего сена: я подгребала его остатки…

Скоро я поняла, что даже эту легкую работу мне не осилить: руки не слушаются – немеют, будто я их отморозила; в груди печёт, а в виски кто-то будто гвоздики забивает: тук-тук, тук! Но я не подавала виду, что мне трудно, и старалась сдерживать тяжелые слезы.

(И ради чего всё это? Неужели то сено не убрали бы без тебя, бабушка? И героизм ли это: не беречь своё здоровье? Или ты что-то доказывала самой себе? Честное слово, иногда так трудно понять, что двигало вашим поколением – собственное честолюбие, желание приносить общественную пользу или необходимость реализации нравственных идеалов в жизни? Может, роман Николая Островского «Как закалялась сталь» и вправду был как бы вашей Библией и руководством к действию? Но, ломая себя, превращаясь в «сталь», из которой ковались шурупчики и винтики Системы, не отрекались ли вы от самих себя, и от маленьких человеческих слабостей, и от естественных страстей, и от сомнений души, и от всего того, что именуется просто жизнью? Просто жизнь, а не стремление к каким-то высшим целям. Жизнь прекрасна, потому что – жизнь! Или я чего-то не понимаю? Да, конечно, не понимаю и понимать не хочу: всякие программы и системы мне противны уже хотя бы потому, что заставляют вставать в ряды единомышленников, соратников, сподвижников, единоверцев – и вперёд, стройными колоннами, ать-два, левой, ать-два, правой, шаг в сторону – стреляю без предупреждения, а ну, братцы, веселей, запевай, тверже шаг, нашедело правое… Я – одиночка, и уж как-нибудь перемнусь на обочине, пропуская вперёд все эти колонны и шествия. Пусть себе идут! А я уж как-нибудь потихоньку-полегоньку доберусь сам. Вот только ещё знать бы, куда идти…)

– Эй, девки! Что вы копну скубёте, как курицы – навозную кучу?

Я оглянулась и увидела старшего лейтенанта Симакова из штаба. Он, видно, приехал посмотреть, как у нас идут дела.

– А ну, девочки, становитесь: одна – вот тут, другая – с той стороны, берите вилами сено и р-раз его на гарбу! А то дергаете по горсти…

– Ну да! – заартачились девушки. – Валки слежались, поврастали в отаву, как подцепишь хороший навильник?

– А давайте я покажу, как. Кто со мной в пару? Ну?

Девушки не смеют, стоят и переминаются с ноги на ногу. Молодые ещё, годков на пять-шесть, пожалуй, моложе меня. А я такая туша… Силу чувствую, но – калека калекой. А что, если попробовать поработать с ним в паре, а? Чем жить с горбом, уж лучше умереть…

– Давайте вдвоём! – вдруг сказала я.

– Ты что? Тебе нельзя! – закричали девчонки.

– Ладно вам! Бог не выдаст – свинья не съест, – ответила я и, решительно выхватив вилы у одной работницы, вогнала их в валок сена. Старший лейтенант подхватил его с другой стороны. Ух! Разом дернули валок, вырвали его из отавы и забросили на стог. Я почувствовала, как в середине груди что-то треснуло, в глазах потемнело и перед ними залетали золотистые мотыльки.

– А ну, ещё раз! – скомандовал старший лейтенант, и снова вместе с ним я подняла валок в гарбу.

– Ой, Наташа! – сказала одна из девушек. – Ты такая бледная…

– А, хуже смерти ничего не случится! – отмахнулась я.

– Что, испугалась? Тяжело? – улыбнулся старший лейтенант. Он не знал, что мне, вообще-то, полагался постельный режим.

– Нет, всё нормально! – ответила я. И ведь не соврала! Потому что вдруг почувствовала свободу рук, ничто не стесняло моих движений.

– Поехали дальше! – скомандовал лейтенант. – А вы, девчонки, что смотрите? Разве ещё не поняли, что делать?

Так и сметали мы тот стог. А вечером, когда ехали на подводе на ферму, стало мне как-то неспокойно на душе. Такое чувство, будто что-то потеряла.

И когда спать укладывалась, снова эта мысль: что-то потеряла, забыла на сенокосе. Но что?

Посреди ночи я проснулась от резкой боли: мою черепную коробку кто-то будто бы долбил изнутри долотом. Подолбит-подолбит, устанет, немного передохнёт, повозится в воспалённом мозге и снова методично и настойчиво примется пробивать дырку в черепе.

Почему-то я вспомнила того странного красного таракана, который влез мне в ухо и, сколько я ни пыталась вымыть его водой, он так и не вышел наружу. А что, если эта тварь проникла в мозг, обжилась там, но захотелось ей снова явиться на белый свет? Вот и прогрызает дырку в черепе.

Я не знала, как унять эту острую боль. Встала, походила по коридору, держась за виски, – вроде бы, приступ прошел. Вернулась в комнату, легла на постель, и снова началось: тук-тук, царап – царап, и, главное, даже глазам стало больно: такое ощущение, будто они медленно наливаются горячим свинцом.

Ну, что делать? Я сполоснула лицо холодной водой и плотно обвязала голову шарфом. Неведомый мой мучитель постепенно утихомирился, и я, обессиленная борьбой с ним, мгновенно заснула.

А утром, когда соскочила с кровати под команду «подъём!», сразу и вспомнила, что забыла на покосе. Я потеряла боль!

С той поры я верю, что труд – это тоже лекарство.

Через несколько дней поступил приказ: «Гнать гурт скота в Россию через Чехословакию».

– Ну вот, вернём людям коров, которых фашисты у них забрали, – радостно переговаривались девушки. – Не с пустыми руками пойдём домой!

Но девушки мало представляли, что это значит – гнать гурт скота через такое большое расстояние. В дороге коровы начали телиться. А что делать с телятами, как их выхаживать – у нас никакого представленья! Сколько ни давай телятам молока, а они мычат, снова и снова тянутся к ведру.

– А может, я им мало дала? – подумаю, да и плесну в поилку ещё молока. А телята выпьют и опять просят еды.

Кибитка, в которой держали телят, была изнутри так ими изукрашена, что просто страсть: телята, все, как один, почему-то запоносили. И мне приходилось на каждой стоянке и кибитку мыть, и её обитателей. Напою их молочком, а из них так и течёт, так и льёт. Втихаря не раз плакала, а что делать – ума не приложу.

Но вот остановились как-то на хуторе немецкого фермера. Загнали весь скот во двор: дойных коров отдельно, кибитку с телятками под какой-то навес поставили. И тут нас посетил капитан-ветврач. Подошёл и к моим подопечным:

– Что это ты, Наташенька, так раскрасила своих малышей? – прижмурив веселые глаза, спросил он. – Сразу и не разберешь, какой они масти…

– Да вот и не знаю, что с ними, – развела я руками. – Тесно им в кибитке, что ли? А может, растрясает в дороге? Не знаю…

– А сколько ты им даёшь молока на один раз?

– Сколько смогут выпить, столько и даю…

– Литр, два, пять? – допытывался капитан. – Точнее назови норму!

– Да какая норма! Налью два литра, телёнок выпил и головы из ведра не вынимает, мычит, ещё требует… Вижу: он голодный! Ну, ещё налью ему молочка…

– Э, Наташенька, надо норму во всём знать! Перекармливаешь ты своих питомцев. Но ничего, они тут у нас, на ферме, останутся. Мы их выходим, а со следующим гуртом отправим в Россию…

Ой, как мне стыдно стало. Не справилась с работой. Нетямуха! Как же не вспомнила сразу, что мама никогда не поила телят молоком вдоволь? «Всё, хватит! – она ласково вытирала теленку мордочку. – Обопьёшься – болеть будешь…» Ну, и как я не скумекала, отчего мои подопечные занедужили? Ай, как нехорошо!