Читаем без скачивания Жрецы и жертвы холокоста. История вопроса - Станислав Куняев

«Холокост уникален и не имеет параллелей в человеческой истории» (Я. Нейснер).

«Тайна Освенцима – это «истина, заключенная в молчании» (Эли Визель).

«О Катастрофе невозможно говорить иначе, нежели через призму невыразимости» (Я. Леоняк)  – и т. д.

В этот хор элиты синедриона вплетаются причитания младших жрецов Холокоста – наших отечественных подголосков. Бывший советский критик Бен Сарнов, как старый попугай, почти дословно повторяет вышеприведенную формулу одного из верховных жрецов – Стивена Каца: «Дело в том, что впервые в истории человечества было принято решение об «окончательном решении вопроса» с конкретной нацией». Куда, как говорится, конь с копытом, туда и рак с клешней. Наш Александр Асмолов тут как тут:

«Катастрофа Холокоста не вмещается в сознание человека <…> Как представить непредставимое!» – трагически восклицает он, уподобляясь Моисею, которому Господь на горе Хорив сурово заметил: «Лица моего не можно тебе увидеть; потому что человек не может увидеть меня и остаться в живых» («Исход. 30–20).

Но, слава богу, есть среди еврейских историков и трезвые люди, понимающие суть воплей об уникальности Холокоста: «Эти ссылки на Холокост,  – замечает известный израильский автор Боас Эврон, – представляют собой не что иное, как официальное пропагандистское вдалбливание, непрерывное повторение определенных ключевых слов и создание ложного взгляда на мир. Фактически все это направлено не на то, чтобы понять прошлое, а на то, чтобы манипулировать настоящим»… («Индустрия Холокоста», стр. 33).

Высмеивая теорию «уникальности» Холокоста, американский историк Норман Финкельштейн пишет: «Холокост невозможно рационально объяснить. Если нет сравнимых с Холокостом исторических событий, то он вообще возвышается над историей. Итак, Холокост уникален, потому что он необъясним, и необъясним, потому что он уникален» (с. 36).

«Для Визеля Холокост , – иронизирует Финкельштейн над писаниями главного официального истолкователя Холокоста, – воистину «мистериальная» религия. Визель подчеркивает, что ХОЛОКОСТ «ведет во тьму», «отвергает все ответы», «находится вне истории, по другую ее сторону», «не поддается ни познанию, ни описанию»… Холокост – это «разрушение истории», он знаменует собой «изменение в космическом масштабе». Только выживший священнослужитель (читай – только Визель) способен проникнуть в его мистерию. А поскольку эту мистерию, как признает сам Визель, «невозможно передать», «мы не можем об этом говорить». Следовательно, Визель сообщает в своих речах, за которые он получает стандартный гонорар 25 000 долларов (плюс лимузин с шофером), что «тайна» Освенцима – это «истина, заключенная в молчании» (там же, стр. 36).

Жрецы Холокоста впадают в отчаяние оттого, что не найдено, несмотря на все усилия, ни одного документа, из которого бы явствовало, что «окончательное решение еврейского вопроса» означало полное уничтожение евреев гитлеровской государственной машиной (или сталинской) от мала до велика. Историк Лакер с горечью писал: «До сих пор не найден письменный приказ об уничтожении еврейской общины, и, по всей вероятности, такой приказ никогда не был отдан» (У. Лакер. Ужасная тайна. Франкфурт-на-Майне, Берлин, Вена, 1981, стр. 190).

Один из основоположников литературы о Холокосте, Леон Поляков, также был разочарован:« Никакого документа не осталось. Возможно, его никогда и не было».

Профессор Еврейского университета Иегуда Бауэр даже осудил поиски этого мифического распоряжения: « Общественность все еще время от времени повторяет глупую сказку о том, что в Ванзее якобы было принято решение о массовых уничтожениях евреев». «Несмотря на самые тщательные поиски, не удалось найти приказа Гитлера об истреблении евреев» (С. Арон и Ф. Фюре – пресс-конференция в Сорбонне. Февраль 1982 г.).

Но коли так – если не было специально принятой и задокументированной программы уничтожения государством « всех мужчин, женщин и детей одного определенного народа», то тогда Холокост не является неким исключением, неким уникальным событием и становится в ряд обычных геноцидов, обычных преступлений, которыми изобиловала история человечества: испанцы истребили племена майя и ацтеков в Центральной Америке, протестанты-англосаксы – извели 80 % индейского населения Северной Америки, американцы уничтожили в несколько мгновений сотни тысяч японцев в Хиросиме и Нагасаки, хорватские фашисты вырезали во время гитлеровской оккупации Югославии сотни тысяч сербов, а сколько «недочеловеков» – корейцев и китайцев из числа мирного населения свели в могилу японские оккупанты, и подсчитать невозможно: на Востоке такого рода статистики не существует. Даже до сих пор не известно, сколько же погибло вьетнамцев во время жесточайшей бойни, устроенной США в Индокитае: считается, что от 4 до 6 млн. человек…

А что уж говорить об африканском племени тутси, о преступлениях Пол Пота, об уничтожении индонезийской хунтой Сукарно почти всего населения острова Тимор в 70-х годах XX века! Но все эти кошмары с точки зрения жрецов Холокоста были обычными, рутинными событиями истории человечества, над которыми должен был возвышаться единственный и неповторимый Холокост. Но как его возвысить, если, несмотря на тщательнейшие поиски, «документа» не найдено? Тогда жрецы Холокоста решили упростить аргументацию. Смягчили свои требования к понятию Холокоста. Суть смягчения заключалась вот в чем:

«На Ванзейской конференции <…> все участники уже знали или понимали, что именно имеется в виду под «переселением», под «окончательным решением», под «особым обхождением» и т. п. (из книги «Отрицание отрицания»). Это похоже на возражение «холокостников» исследователям, доказывавшим, что в Освенциме технически невозможно было уничтожить такое количество евреев, которое хотелось жрецам: «Не надо задавать вопрос; как было возможно технически такое массовое уничтожение. Оно было возможно технически, потому что имело место. Такова обязательная исходная точка любого исторического исследования на эту тему <…> нет и не может быть дебатов о существовании газовых камер» (Р. Гароди, стр. 137).

Роже Гароди по этому поводу саркастически замечает: «Не надо задавать вопрос… Обязательная исходная точка… Не может быть дебатов. Три запрета, три табу, три окончательных предела для исследований» (с. 136–137).

И никакого документа «об окончательном решении», если он не найден, – уже не нужно. Холокост и без документа все равно остается «уникальнейшим» явлением в человеческой истории. Неужели П. Полян и А. Кох верят в то, что в Ванзее высшие идеологи рейха разговаривали шифрованным птичьим языком? Да зачем им-то друг от друга что-то скрывать? Немцы не таковы, и это полунемец без единой капли еврейской крови Альфред Кох должен знать. Немцы могут исполнять планы лишь тогда, когда все решено и сказано ясно, прямо, исчерпывающе. «Всякий хаос,  – писал русский философ Н. Бердяев, – для немца невыносим. Немец чувствует себя свободным только в казарме». Приказ. Цель. Метод. Ответственность. Когда есть все эти компоненты – немцу нет равных. Он исполняет – и чувствует себя счастливым, докладывая: «Исполнено!» А в Ванзее они говорят (по Поляну и Коху) на какой-то политической фене, словно бы боясь, что их подслушивают будущие члены Нюрнбергского трибунала, а дешифровщик Павел Полян должен все за них додумать, расшифровать и рассказать миру, что они имеют в виду. Как будто там заседали не фанатичные солдаты железного вермахта, а какие-то франкмасоны, ломающие сами перед собой кошмарную и болтливую трагикомедию. Не верю! – как говорил Станиславский.

Кампания по замене христианства религией Холокоста в России началась в конце 80-х – начале 90-х годов. Помню, впервые с этой тщательно проработанной и старательно оснащенной версией я познакомился в десятом номере журнала «Октябрь» за 1990 год. Статья называлась простенько и со вкусом: «Христианство после Освенцима». Ее автор некий Сергей Лезов попытался посеять сомнения в истинности и жизнеспособности христианства, конечно, не так грубо, как это делали в 20-е годы Демьян Бедный и Емельян Ярославский (Миней Губельман), но куда более коварно. «Безбожники» 20-х годов делали это грубо, «по-римски». А Лезов изощренно – «по-фарисейски». Недавно я перечитал эту статью и сделал из нее некоторые выписки. Вот они.

«Юдофобский потенциал Нового Завета, который сполна реализовался в истории церкви»…

«В Евангелии от Матфея мы находим <…> пароль христианского антисемитизма: «Весь народ сказал: пусть кровь Его будет на нас и на детях наших» (27:25).