Читаем без скачивания Дом Утраченных Грез - Грэм Джойс

Это была женщина. Она стояла под деревом. Подняла руку и взялась за ветку. Ким сдавленно вскрикнула.

Женщина не тронулась с места, не испугалась. Она была широкая в кости, с волосами цвета меда, падающими ей на глаза. Она пыталась улыбаться, но улыбка получалась горькая. Ким чувствовала волну глубокой печали, исходившую от женщины, страшной подавленности, сродни той, необъяснимой, которую моментами сама испытывала в этом доме.

Инстинктивно она поняла, кто эта женщина.

– Ева, – сказала она.

Ким встала и шагнула с бетонного края патио на траву. В тот же миг огромный диск солнца прорвался сквозь ущелье меж двух гор на востоке. Желтые лучи пронзили синее небо, воспламенили деревья. Лицо женщины потемнело на сияющем фоне. Солнце ослепило Ким. Она заморгала и заслонила глаза ладонью.

Когда она отняла руку, женщина исчезла. В саду не было никого. Но что-то выпорхнуло из этого пламенеющего света и приблизилось к ней. Закружилось в воздухе вокруг нее. Это была крупная бабочка, великолепная, сине-красно-серая, с раздвоенным хвостом. Словно по волшебству, она опустилась на щеку Ким, и ее прикосновение было как бесконечно нежный поцелуй. Волна дрожи прошла по Ким. Ее бросило в холод, потом в жар.

В следующее мгновение бабочка исчезла.

32

В то утро Майк проснулся в диком похмелье. В уборной во дворе он обнаружил на сиденье скорпиона и раздавил его башмаком. Когда он качал воду в ведро, чтобы ополоснуть туалет, сухой насос скрежетал у него в голове. Он вернулся в патио, сел под виноградным пологом, выпил стакан узо и почувствовал облегчение. Это притупляло последствия вчерашнего пьянства.

Ким поднялась раньше него и уже куда-то ушла.

Когда он ополовинил бутылку узо, в мутной голове созрело решение отправиться пешком в деревню. Он пошел коротким путем, по горной дороге, мимо скучавших солдат, которые проводили его внимательными взглядами. В деревне торговка помидорами приветливо помахала ему, и Майку стоило немалых усилий улыбнуться в ответ. Жена мясника пожелала ему доброго дня, на что он храбро ответил: «Кали мера». Мария окликнула его из своей лавки, и он помахал ей.

Он постоял у церкви Девы Непорочной, потом все-таки подошел к лавке Кати. Ким была там, болтала с Кати. Он прошел мимо окна, но они не видели его. Он надеялся, что Кати заметит его и пригласит зайти. В лавку зашел покупатель, и Майк слонялся рядом, пока тот не вышел. Тогда он снова проследовал мимо окна, приняв скучающий вид, и обернулся только в последний момент. Ему показалось, что Ким посмотрела в окно, но он не был уверен, заметила ли она его.

Он завернул за угол и остановился, прислонясь к стене. «Дай мне сил войти, – молился он. – Пожалуйста, дай мне сил войти».

Прошло добрых двадцать минут, пока он не признался себе, что она не собирается покидать лавку. Он мучился, понимая, что должен уйти, но не в силах заставить себя сделать это. Если он вернется домой, то через десять минут опять потащится в деревню искать Ким. Его лихорадило от отчаяния. Наконец он обреченно побрел в сторону площади.

Это было как мания. Хотя, будучи вместе дома, они не знали, что сказать друг другу, – или предпочитали молчать под гнетом того, что было ими наговорено, – ему необходимо было сознавать ее присутствие. Если находиться рядом с ней было страшной пыткой, то без нее – еще хуже.

Он зашел в одну из таверн на площади и попросил стакан метаксы. На берегу было полно туристов, которые жарились на раскаленной послеполуденным солнцем сковороде пляжа. Он подумал, какой, должно быть, у него неопрятный и усталый вид. Он был небрит, две последние ночи спал прямо в одежде. Лоб в поту, отдававшем сладковатым липким запахом алкоголя. Лицо горело.

Он пересел, чтобы без помех видеть всю улицу, пересекавшую деревню, на тот случай, если Ким появится на ней. Потом попросил принести еще порцию. Он не мог сидеть спокойно. Водил пятерней по волосам. Ерзал на сиденье. Встал, собравшись было идти домой, потом передумал и снова сел.

Изнутри жгло. Если бы только Ким поговорила с ним – нормально поговорила – две или три минуты, ему стало бы лучше. Ему нужен был лишь крохотный намек, что он не чужой ей, и тогда бы он продержался до вечера. Хотя бы мимолетное подтверждение того, что они действительно что-то значат друг для друга; какой-то человеческий жест. Он был убежден, что все происходящее – игра, основанная на отрицании их истинных чувств; и ему нужно было временами нарушать правила этой игры, прекращать ее, чтобы они могли сделать перерыв и поплакать, обняться на мгновение, даже если потом придется ее продолжить. Но Ким вела себя так, словно это не игра вовсе, словно все было по-настоящему…

Он вдруг почувствовал ярость. Кровь бросилась ему в голову, когда он представил, что может сделать с ней голыми руками. Но секундная ожесточенность схлынула, и ему захотелось плакать.

«Я болен, – пробормотал он про себя. – Болен».

Что толку шататься здесь? Куда это его заведет? Он не раз вдруг обнаруживал, что стоит на углу какой-нибудь улочки, в самое неподходящее время, как наркоман, ждущий, когда ему принесут обещанную дозу. Когда все, чего он хотел, это минуту-две побыть с ней и чтобы она проявила какое-то чувство. Но она стала так холодна. Словно мертвец. Бесчувственная тень. Почему она не может понять, что он не собирается ничего ей говорить, по крайней мере ничего откровенного? Если бы она просто положила свои прохладные руки на его пылающую голову, просто показала, что еще беспокоится о нем, этого было бы достаточно, чтобы заронить в него искру надежды.

Все его жилы зудели. Кожу кололо. Он опрокинул в себя стакан бренди, поморщился, и на мгновение ему полегчало. «Ким, ты не можешь просто взять и отнять это у меня. Не можешь вот так взять и лишить меня всего».

Он любил ее. И это был ад.

Майк встал и вышел из таверны, не расплатившись. Официант пожал плечами и убрал его пустой стакан, посмотрев, как Майк плетется на пляж, и подумав: «Еще вернется». Спустившись на пляж, Майк сбросил ботинки. Идти по песку было тяжело. Женщина подозвала к себе детей, игравших рядом. Он свирепо посмотрел на нее, стаскивая носки. Солнце было как горячий воск. Песок обжигал подошвы. Майк расстегнул рубашку и растянулся на песке лицом к солнцу. Спустя несколько секунд он заснул.

Когда он проснулся, пляж был пуст, солнце уже закатилось. Сиреневая вода тихо лизала песок в нескольких ярдах от его ног. Он сел. Голова трещала. С трудом поднявшись, он стряхнул песок с рубашки и брюк. Песок налип и на потное лицо. Он ощупал карман, но ключа от дома не было.

Он выбрался на дорогу и остановился в смятении. В этот момент мимо проезжали Кати с Василисом. Они остановили машину, Кати с обеспокоенным видом подошла к Майку и взяла его за подбородок. Смахнула с лица прилипшие песчинки.

– Неважно выглядишь, Майк.

– Я потерял ключ.

– Когда ты ел в последний раз? Мы как раз едем ужинать. Поехали с нами. Втроем будет веселей.

– Да, – поддержал ее Василис. – Поехали с нами.

– Нет. Я потерял ключ. – Он отступил назад, но Василис пошел за ним.

– Сегодня мои именины. Праздник. Присоединяйся к нам.

Майк выставил руки, останавливая его. Он не нуждался в них. Не нуждался в их сочувствии. Не хотел быть с ними. Он отпрыгнул назад и потрусил прочь. Они в изумлении смотрели на него.

– Нет, – повторил он. – Я потерял ключ от дома.

– Ким там будет, – крикнул ему вслед Василис.

Майк притворился, что не слышит. Он нырнул в бар «Черная орхидея». От ультрафиолетовой трубки света было не больше, чем на сумеречной улице. Это было под стать его настроению. Он взгромоздился на высокий табурет у стойки и потребовал импортного пива у Панайоты, развязной молодой барменши в бейсбольной шапочке. Она открыла ему бутылку и подмигнула. Бар заполнился молодыми парами, обгоревшими днем и объевшимися жирной мусаки в обед. Все были в праздничной одежде, только что из чемоданов. Женщины обнажили ноги, мужчины – мускулистые руки. Майк смутился из-за своего непрезентабельного вида. Но тут он рыгнул, и смущение как рукой сняло.

В ультрафиолетовом свете бара эти посетители казались ангелами: загорелые, цветущие, белки их глаз сверкали, как у фигур на византийских фресках в церкви. Они разговаривали между собой на разных наречиях. Майк прислушался к гомону их голосов, и это было все равно что слушать абракадабру небесного воинства.

– К черту святых! К черту ангелов! – сказал Майк, обращаясь ко всем обитателям бара, вместе взятым.

Окружающие сделали вид, что не услышали его. Панайота поставила перед ним еще бутылку.

– От ангела.

– То есть от тебя? – несвязно проговорил он.

– Помолчи, – сказала Панайота.

– Пошли на праздник. Сегодня день святого Василиса. Соглашайся.

Панайота обслужила двух посетителей, пока решала, принять или нет приглашение.

– О'кей. Я освобождаюсь в десять.