Читаем без скачивания Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

эмоциональным актом был исключительный закон против социалистов, отмененный в 1890 г. с уходом Бисмарка; в случае если бы этот закон продолжал действовать, он проложил бы прямую дорогу к созданию общественной атмосферы, схожей с атмосферой царской России. Исключительный закон против социалистов явился воплощением старых антидемократических предрассудков, мешавших интеграции рабочего движения. В довоенной Германии (до Первой мировой войны) для того, чтобы стать социал-демократом, требовалось изрядное мужество: человек, вступивший в СДПГ, автоматически исключал себя из общества, ведь адепты социал-демократии слыли опасными врагами, предателями нации. Моральная изоляция СДПГ привела к тому, что она стала государством в государстве, в котором Бебель был столь же неограниченным властелином, как царь в России, в этом социал-демократическом «государстве» существовала своя пресса, профсоюзы, культурные и просветительские организации; человек, вступая в СДПГ, начинал «автономное» существование. Сам Бисмарк называл социализм «евангелием отрицания», разрушительной силой, у которой не было никакой склонности к созиданию. С потрясающим политическим инстинктом Бисмарк самым существенным в социализме счел властные отношения, а не ликвидацию эксплуатации, социальное равенство. Бисмарк любил повторять мысль о социалистическом государстве принуждения, «социалистической каторге», «немилосердной тирании»[266]. И после 1914 г. всякий немецкий националист видел в социал-демократах банду предателей, безродных космополитов; такое враждебное отношение к социал-демократам сохранилось даже некоторое время после 1945 г. Нетрудно в этом усмотреть наследие бисмарковской эпохи. По существу, огромное значение для понимания немецкой истории XIX и ХХ вв. имеет тот факт, что германская социал-демократия, будучи марксистской партией, не была интегрирована немецким государством до Первой мировой войны, а в период Веймарской республики была интегрирована лишь частично. Несмотря на отсутствие интеграции, а может быть, благодаря этому отсутствию, германская социал-демократия была самым серьезным реформационным движением XIX и ХХ вв.; в развитие гражданских прав, социальный прогресс, политическое просвещение социал-демократы, как часть рабочего движения, внесли столь значительный вклад, как никто другой. Вслед за известным немецким социологом Юргеном Кокой следует признать, что рабочее движение в Германии занимало то место, которое в Западной Европе принадлежало либерализму и радикальной демократии[267].

Бисмарк пытался интегрировать рабочее движение, привязать его к монархии посредством своей социальной политики. Объем бисмарковского социального законодательства является беспрецедентным: столь значительные социальные обязанности не брало на себя ни одно государство Европы. Бисмарк в этой сфере был настоящим пионером. Именно благодаря ему в Германии к 1919 г. более всего в мире было развито вмешательство государства в экономику и существовала самая значительная в мире система социального обеспечения. Противники Веймарской республики воспользовались этим обстоятельством для создания мифа «национального или прусского социализма». Бисмарк в своем социальном законодательстве исходил не из гуманистических принципов ответственности государства перед гражданами, на чем основывались в реформах начала XIX в. прусские реформаторы Штейн и Гарденберг, а из прусской фридрихционской меркантилистской социальной политики. Курс на социальное законодательство был взят еще в 1869 г., когда было принято прусское фабрично-заводское законодательство, а 17 ноября 1881 г. кайзеровским посланием была обнародована большая программа социального обеспечения; в 1883 г. были созданы больничные кассы; в 1884 г. – страхование по несчастным случаям, при Фридрихе III и Вильгельме II последовали законы о пенсионном обеспечении по старости и инвалидности.

В этом социальном законодательстве на первом месте стоял не сам человек, а его функция в государстве. Бисмарк не случайно обмолвился 9 мая 1884 г.: «Почему солдат труда не может иметь пенсию, так же как обычный солдат или чиновник?»[268] Впрочем, для простых людей мотивы действий Бисмарка никакого значения не имели, поскольку они принесли значительное улучшение жизни. Как и было задумано прусским чиновником Бисмарком, социальное законодательство привело в первую очередь к усилению, возвышению идеала государственного социализма, росту авторитета и значения государства. По выражению Гельпаха, все в бисмарковской социальной политике восходило к тому, чтобы освободить социализм от догмы пролетаризации и интернационализма, а либерализм от догмы свободы торговли[269]. Бисмарк во многом достиг того, к чему стремился, поэтому германское государство, несмотря на социал-демократическую пропаганду, пользовалось почти религиозным почитанием. Эта бисмарковская традиция с новой силой ожила в годы Первой мировой войны, когда мобилизация промышленности, плановые начала в ней (этот опыт привлек и большевиков) привели к таким формам организации промышленности, которые рассматривались как истинный социализм, так как интересы отдельных людей были подчинены общим интересам. «Экономика на службе государства и народа, – писал один немецкий публицист в годы Первой мировой войны, – вот этическое обоснование нового порядка. Дело еще не дошло до того, чтобы менять внешние формы экономической жизни, но дух, которым она живет, изменяется»[270].

В итоге Бисмарк оставил после себя полуавторитарное государство с довольно слабыми ростками парламентаризма, социальную ориентацию государства, которую можно интерпретировать как предпосылку тоталитарного государства, и народ, никак не приобщенный к мифам демократии, а также партии, закосневшие во взаимном противостоянии. По словам Макса Вебера, «Бисмарк, как следствие злоупотребления монархической властью, оставил после себя нацию, привыкшую целиком и полностью полагаться на „монаршее правительство“, без критического подхода к политической квалификации тех, кто занял место Бисмарка. Великий государственный деятель не оставил вообще какой-либо политической традиции. Абсолютно негативным следствием огромного авторитета Бисмарка была полная беспомощность парламента»[271]. Вместе с тем нельзя считать бисмарковское правление тиранией, нет, по словам Ральфа Дарендорфа, «авторитарный режим – это не царство произвола. Его носители господствуют не средствами терроризма, а некоей смесью строгости и доброты, похожей на патриархальное обращение. Авторитарной является такая политика, которая не основывается исключительно на репрессиях, а одновременно заботится и о благополучии граждан. В таком обществе по большому счету можно жить свободно»[272].

Сам Бисмарк в принципе был невысокого мнения о возможности демократии в Германии: «В Англии и Франции овцы бегают за вожаком-бараном, а в Германии каждый имеет свою собственную баранью голову»[273]. Бисмарк не был обскурантистским противником демократии: «У меня нет предвзятого мнения на этот счет, делайте мне предложения, и если монарх, которому я служу, согласен, то у меня вы не найдете принципиальных возражений»[274].

Объективным следствием бисмарковского триумфа в государственном строительстве было также и то, что если до него немецкий национализм был направлен вовнутрь и никакой опасности для других не представлял, то после Бисмарка этот национализм был уже нацелен вовне, что при определенных условиях было опасным.

Американский дипломат Генри Киссинджер указывал в своем фундаментальном труде, что соотечественники Бисмарка помнили о трех победоносных войнах, обеспечивших объединение Германии, но позабыли о труднейших подготовительных маневрах, сделавших эти войны возможными, и умеренности, с которой он воспользовался их плодами. Они видели проявление силы, но не смогли проникнуть в глубинный анализ, на котором покоилась сила «Железного канцлера». Конституция, написанная Бисмарком для Германии,