Читаем без скачивания Товарищ «Маузер». Братья по оружию из будущего - Юрий Валин

Герман сел и чуть не стукнулся макушкой об ось брички.

Пашка ухмыльнулся:

– Силен дрыхнуть, господин прапорщик. Давай-ка потрапезничаем. Дел полно.

Герман выполз из-под брички. У ведра с водой устроился на корточках Прот, ополаскивал заспанную физиономию.

– Ты, ваше благородие, давай, тоже умойся. Екатерина Георгиевна о водных процедурах отдельно упомянула.

Завтрак был скромным: остатки хлеба, тоненькие ломтики сала, последний, с трудом расколотый кусок сахара.

– Пояса придется затянуть, – бодро заявил Пашка, наливая в единственную кружку холодной воды. – На ужин щи из крапивы сварим. В обед приказано поститься, костер не разводить. Унюхать могут.

– А ужин не унюхают? – пробормотал Герман, стараясь аккуратнее класть в рот крошащийся колючий хлеб.

– В потемках спокойнее, лишних носов меньше, – пояснил Пашка. – Хитрых дров Екатерина Георгиевна нам припасла. К тому же обещалась к полуночи непременно вернуться. Намекала, что по возможности харчей притащит.

– Ты ей прямо как своему комиссару веришь, – с неожиданной для самого себя злобой сказал Герман.

Пашка глянул искоса:

– Чего ж не верить знающему человеку? Сурова девица, конечно, да как же ей без этого? Ты злобство копить заканчивай. Вчера некуда было деваться. Шлепнули бы нас без долгих разговоров.

– Да с чего ты взял? По себе судите, «товарищы-ы»?

– Что я совсем дурной, чтобы не понять? Твой поручик на нас уже как на прелые колоды смотрел. Да и ты, прапор, если без злобы припомнить, тоже догадался.

Герман промолчал, взял протянутую Протом кружку с водой. Поздно кричать, револьвером грозить. Преступник и однозначный предатель вы, господин «почти подпоручик».

– Павел, а что еще Екатерина Георгиевна приказала, когда уходила? – спросил мальчик, собирая крошки с тряпицы, служащей скатертью.

– Первое – вести себя тише мышей, – Пашка загибал пальцы. – Второе – обиходить лошадей. Третье – пулемет должен блестеть, как у кота яйца. Винтовки и шпалеры – само собой. Четвертое – постираться. Про ужин я уже сказал. Главное – соблюдать повышенную бдительность. Да, когда будем стираться, не забыть про командирские галифе и сорочку.

– Я стирать дамские портки не буду, – категорически заявил Герман.

– Ага, ты же гордый, – кивнул Пашка. – Ничего, обойдемся. Я вот Екатерине Георгиевне юбку помогал штопать, не погнушался. Хрен с тобой, ваше благородие. Ты хоть свое исподнее простирни. И повязку. А то вокруг благородного лба чирьи венчиком разбегутся.

– Я работы не боюсь, – резко сказал Герман. – И лошадей почищу, и все остальное сделаю. Но полоскать женское белье занятие непристойное, и никакие революционные декреты меня это делать не заставят.

– Какое ж белье, ежели это галифе? – удивился Пашка. – Экий ты законник, ваше благородие. Окуляры треснутые, а все туда же.

– Я могу постирать, – сказал Прот. – Кому-то все равно на страже стоять придется. Сама-то она давно ушла?

– Так едва забрезжило, меня разбудила, – с гордостью сказал Пашка. – Одежку приготовили, и ушла себе. Вот только нога у нее побаливает. Голеностоп поврежден. А до Мерефы далековато. Как дойдет?

– Она выносливая, – процедил Герман. – Как кобыла породистая.

– Это да, – Пашка глянул насмешливо. – Только ножки у нашей Екатерины куда симпатишнее лошадкиных. О-хо-хо, и откуда этакие барышни берутся? Нет, обязательно нужно в Москву съездить.

– Какая она тебе барышня? На ней оружия бряцает, больше чем на броневике.

– Ну, все едино, – отчего-то разом помрачневший Пашка поскреб голову, очищая кудри от травинок и прочей шелухи. – Екатерина Георгиевна наша, она… Знаете, как она австрияцкий штык пристроила? Вот сюда, – парень похлопал себя по пояснице, – и, что чудно, – не заметно. Задок как задок. Глянуть приятно.

Герман молча поднялся и пошел к лошадям.

– А я що? Я ж только про штык, – пробормотал Пашка и подмигнул мальчику.

Вода журчала, ступням было прохладно. В ветвях шумели птицы, и солнечные лучи, под задорный «фьит-фьит» зябликов, наперегонки скользили по узкому руслу ручейка. Вот с кальсон пятна смывались куда как труднее. Герман тер и с золой, и с песком, но результаты были весьма неутешительными. Да, белье одичавшего мужчины – весьма постыдное зрелище.

По другую сторону ручья старался Прот. Голым мальчик выглядел совсем уж жутковато: набор тонких плашек и деревянных шаров, кое-как обтянутых бледной кожей. Тужился выжать тяжелые галифе.

Герман не выдержал:

– Давай помогу.

Вместе отжали все вещи.

– Плохо отстирывается, – жалобно сказал Прот. – Без мыла просто никак.

Герман оглянулся на заросший склон яра:

– Товарищ Пашка прошляпит, тогда нам намылят.

Прапорщик, стесняясь наготы, снял с ветки портупею с кобурой, повесил на шею. Посидели, подставляя спины теплым лучам солнца. Мальчик вздохнул:

– Как думаете, Герман Олегович, долго еще война продлится?

– Ты меня спрашиваешь? Если б я знал… Ты-то сам что-то такое предчувствуешь или нет? Между нами, ты действительно, ну… прорицать способен?

– Да разве это прорицания? Я же не гадалка и не святой старец. Почему-то от меня советов мудрых все ждут. Откуда, Герман Олегович? Я даже если вижу, разве способен истолковать по уму?

– Вероятно, люди считают, что можешь, – глубокомысленно пробормотал Герман, потирая свои исцарапанные колени. – Недаром на тебя облавную охоту открыли. Можешь гордиться.

– Смеетесь, – мальчик попытался неловкими пальцами левой руки убрать падающие на глаза волосы. – Я понимаю, мерзко это выглядит. Сопливый калека бегает, жизнь свою спасает. Вокруг люди понапрасну гибнут. Труслив я, боюсь клетки. Я столько лет под замком сидел. Из кельи выйти на час в день позволяли. Даже блаженным, Герман Олегович, хочется почаще солнце видеть.

– Ну перестань, Прот. Какой же ты блаженный? Определенные физические недостатки у каждого есть. Вот у меня, например, очки. Конечно, фигурами и железной мускулатурой мы с тобой похвастать не можем. Ничего не поделаешь. Но уж юродствовать ни к чему. Власяницы, цепи и вериги нам с тобою не грозят. В крайнем случае, расстреляют как классово чуждый элемент. Возиться с нами никто не станет.

– Вы полагаете? – прошептал мальчик с напугавшей Германа надеждой.

– Я полагаю, нам нужно белье развесить сушиться, – поспешно сказал прапорщик. – А то застигнут нас в костюмах Адама. Нужно уважать чужие чувства. Расстреливать нас с тобой в неглиже – такое не каждому по вкусу.

Захватив ведро с бельем, полезли на откос. Герман подал мальчику руку, втащил на откос:

– Еще неделя-другая блужданий, и мы с тобой будем выглядеть поатлетичнее товарища Павла.

Товарищ Павел, легкий на помине, выглянул из кустов. Кроме карабина, на юном большевике были лишь роскошные голубые трусы. Выглядел он действительно осовремененным олимпиоником.

– Вы потише. Расшумелись, как у себя дома, – строго сказал юный Аполлон и скрылся.

Герман стиснул зубы и принялся встряхивать свои кальсоны:

– На теле быстрее высохнут.

Прот печально посмотрел на прапорщика и принялся натягивать свое ветхое бельецо. Остальные вещи развесили на ветвях кустов рядом с Пашкиной одеждой.

– Побриться бы, – неуверенно сказал Герман, почесывая шершавый подбородок.

– В саквояже бритва есть.

– В чужие вещи лазить нехорошо.

– Екатерина Георгиевна саквояж открытым оставила. Торопилась. Я думаю, когда она насчет внешнего вида говорила, бритье тоже имелось в виду, – уверенно заметил Прот.

Брился Герман на ощупь. Лицо, в итоге, приобрело определенную гладкость, слегка подпорченную листочками, заклеившими многочисленные порезы. Прот, помогавший советами и принесший листочки подорожника, с одобрением сказал:

– Теперь вы снова на офицера похожи.

– Ты полагаешь? – Герман с горечью посмотрел на свои мосластые ноги в слишком коротких кальсонах. – Ну что ж, значит, сразу пристрелят, без долгих истязаний. Хотя, если к красным попаду, тогда наоборот.

– Вы не попадете, – с уверенностью сказал мальчик. – Я вас старым видел. Ну, лет около сорока, если не старше.

– Мерси. Обнадежил. А говоришь, не прорицаешь.

– Какое же это прорицание? Я просто вас видел. В шляпе и с усами. Сейчас, когда брились, вспомнил. Я вас давно видел.

– Что, десять лет назад?

– Может быть. Я дурно по годам ориентируюсь. У меня, Герман Олегович, очень часто вчера и сегодня с завтра перепутываются. С трудом понимаю, было это или еще будет. Вы уж простите, точнее не могу объяснить. Я просто не помню. Даже с тем, что вчера произошло, путаюсь.

Герман с сомнением посмотрел на мальчика. Прот вроде бы не шутил: узкое лицо, как всегда, печально, нездоровый глаз почти совсем закрылся.

– Так уж ничего и не помнишь? Например, как меня зовут, ты очень даже запомнил. Хутор не помнишь? Как мы взаперти сидели?