Читаем без скачивания Том 3. Человек-амфибия - Александр Беляев

Жена Конобеева, Марфа Захаровна, знала, что ее старик любит чаевать. Для этого она его и заманила с коварством женщины в китайскую фанзу, где жила. Когда Конобеев переступил порог фанзы, Марфа Захаровна, быстро двигаясь по фанзе своей утиной перевалкой, приготовила чай, положила на стол свежий хлеб и, глядя на мужа, вливавшего в огромный рот стакан за стаканом, начала отчитывать его за «беспутную жизнь».

– Ну где же это видано, где это слыхано, чтобы человек, как горбуша, в воде жил? Рыбам – вода, птицам – воздух, а человеку – земля. Так испокон веку сам бог положил. Залез ты в мокрое место.

– Однако человек по воздуху теперь летает лучше всякой птицы, – возражал Конобеев, прихлебывая чай.

Марфа Захаровна не обратила внимания на эту реплику и продолжала, все более повышая тон:

– Коли женился ты на мне, так и живи со мной, а не с горбушами и сельдями. Какой ты муж после этого, когда тебе селедка милей, чем жена? Сорок лет жили вместе, а тут на тебе! Как подменили человека. Сдурел на старости лет. Не хочу и не желаю. Либо я, либо селедка. Теперь женщине вольная воля. Вот пойду в загс, да и разведусь с тобой.

– Однако… – начал Конобеев, но поперхнулся чаем. Залаяла собака, а из-за двери показался Ванюшка.

– Правильно, Марфа Захаровна, правильно, мамафа! – крикнул Ванюшка, появляясь в дверях в одних трусах. – Теперь не старый режим. А только вы напрасно, мамафа, на Макар Ивановича серчаете. Вы бы лучше пришли сами к нам жить…

– Что? Я! Под воду? К селедкам? Я не русалка, прости господи, чтобы под водой жить. С лягушками, с гадами морскими.

– Нет там лягушек, Марфа Заха…

– Да никогда!

– А вы бы хоть глянули, Марфа Захаровна. У нас там очень даже отлично. В самом море-океане стоят фелезные хоромы-колпаки, а под колпаками – избуфка. А в избуфке и светло, и тепло, и никакой воды – сухо вполне. И чаек, и сахарок, и самоварчик найдется.

– Ты бы лучше штаны надел, чем старых людей учить. Бесстыдник! А еще комсомолец.

– Боитесь, значит?

– Ничего не боюсь. А отсыреть не желаю.

– А вот Пунь не побоялась. Корейка-то смелей вас. Она у нас на все руки. И варит, и фарит, и белье стирает, и пол моет.

– Пол моет? Под водой-то?

– Да что же вы, в самом деле думаете, что у нас все водой залито – и полы, и кровати, и самоварные трубы? Ничего подобного! Суше, чем в вашей фанзе. Эх, вот только что плохо: не умеет по-нашенски варить обед Пунь. Как наварит своих корейских куфаний – один только Цзи Цзы и лопает с аппетитом. А если бы вы, Марфа Захаровна, нам ффи сготовили, как, помните, угоффяли меня? Я до сих пор пальчики облизываю. Вы бы нам варили да фарили, да пироги рыбные пекли с рыбной начинкой, да пельмени…

Похвала подействовала – Марфа Захаровна смягчилась, но о том, чтобы спуститься под воду, и слышать не хотела.

– Приходи сам сюда пельмени есть, – ответила она, улыбнувшись.

– Однако нам пора, – сказал Конобеев и начал надевать на себя маску и водолазное облачение.

– Глаза бы мои на тебя не глядели! – качая головой, сказала старуха.

– Ничего особенного, однако, – ответил Конобеев и направился с Ванюшкой к берегу навстречу налетавшим волнам. Волны грохотали, пена шипела на песке, брызги летели дождем, а Конобеев смело шел вперед.

– Держись за меня! – крикнул он Ванюшке, когда они подошли к волнорезу. Ванюшка ухватился за богатырскую руку старика. Первая волна обдала их и едва не сбила с ног.

Наклонив головы, прижавшись друг к другу, Конобеев и Топорков бросились вперед. Волны покрыли их. На мгновение показалась еще раз косматая седая голова Макара Ивановича и скрылась.

Марфа Захаровна, сложив красные руки на круглом животе, склонила свое круглое красное лицо. Губы кривились; она готова была заплакать. А собака Хунгуз, подойдя к самой воде, вдруг подняла морду и начала выть. Потом сердито залаяла на волны и начала бегать по берегу, как бы желая броситься вслед ушедшим под воду. И снова завыла, жалобно и протяжно…

Глава 3

Под пятью куполами

Трудно идти по дну океана навстречу приливу. Труднее, чем по земле против ветра в шторм. Конобеев нагнул голову и таранил ею упругую движущуюся массу воды. А Ванюшка шел на буксире, держась руками за бедра старика-великана.

Когда спустились в подводную лощину, стало сразу тише. Здесь чувствовался только водяной «ветерок». Ванюшка отцепился от Конобеева и поднял голову вверх. Солнце стояло над ними светящимся размытым пятном. Волнение на поверхности мешало видеть резко очерченный шар, как это бывало во время штиля.

«Полдень. Пора обедать», – подумал Ванюшка.

И в этот самый момент послышался звук колокола. Под водой он был слышен очень отчетливо. Колокол прозвонил двенадцать. В зеленоватой мгле мерцал огонек. Это светился маяк на крыше подводного жилища. Его гасили только тогда, когда все были в сборе. Конобеев распрямил спину и быстро пошел на свет. Ванюшка едва поспевал за своим вожаком.

Сквозь лес длинных водорослей свет маяка разгорался все ярче по мере того, как путники подвигались вперед. Ванюшка много раз уже любовался подводным ландшафтом – и не мог налюбоваться. Как будто он попал на неведомую планету, где все иное. Длинные полосы, ленты, шнуры, веревки бурых водорослей тихо колебались, извивая, как полусонные змеи, свои гибкие тела. Среди этих лент, протянутых, как серпантин, резко выделялись широкие пальмовидные листья ламинарий.

Скоро можно было различить уже и подводное жилище. Издали оно напоминало пять куполов-полусфер византийского храма: как будто храм провалился в землю до самых куполов. Дом стоял в долине между двумя поперечными возвышенностями, которые предохраняли от морских «ветров» – прилива и отлива.

Здесь всегда было тихо.

Яркий свет подводного прожектора собирал множество рыб, шнырявших между водорослями, как разноперые птицы в тропическом лесу. Только эти птицы были молчаливые.

Путники вошли в железную камеру и плотно закрыли за собою дверь. Ванюшка повернул кран, и вода начала уходить в трубу. Через пять минут сильные насосы освободили камеру от воды; другие насосы наполнили ее воздухом. Ванюшка и Конобеев сняли водолазные костимы и мокрую одежду, переоделись и вошли через железную и деревянную двери в деревянную избушку. Они были у себя дома.

Под средним, самым большим, куполом находилось «общественное здание» из четырех комнат. В одной помещалась общая столовая, в другой – кухня с кладовой, в третьей – библиотека-читальня и в четвертой – машинное отделение.

Вокруг этого большого центрального купола с маяком были расположены четыре меньших. Купол с выходною дверью, направленный к берегу, назывался западным. Он прикрывал собою избушку в две комнаты, в которой помещались Топорков и Волков. Затем следовали: северный купол – там жили стряпуха Пунь и ее муж Цзи Цзы; западный – в двух комнатах этой избушки помещались Конобеев и Гузик; и, наконец, южный – в этом куполе было две комнаты: одна – лаборатория-мастерская Гузика, а другая – запасная – для «приезжающих», где иногда ночевали приходившие с берега по делам к Волкову и Гузику.

Ванюшка вышел в столовую. Она, кроме выходной двери, имела еще две: прямо – в кухню и влево – в библиотеку-читальню. В этой комнате, как и в других комнатах центрального дома, совсем не было окон. Сильная электрическая лампа под потолком хорошо освещала большой, застланный китайской чистой скатертью стол с шестью приборами и шесть табуреток у стола. Еще несколько запасных табуреток стояли у стен. Рядом с дверью в кухню, у стены стоял буфет карельской березы; на круглом столике сверкал полированными боками большой самовар, лучший друг Конобеева.

В столовой еще никого не было. Ванюшка потянул носом, поморщился и прошел в кухню.

У электрической плиты возилась маленькая скуластая Пунь в синем платье и белом переднике. Ее черные как смоль жесткие волосы были гладко зачесаны и собраны сзади в пучок, сколотый двумя шпильками с шариками на концах.

История ее появления в подводной колонии была такова. Волков нанял для работы корейца Цзи Цзы, или – по корейскому произношению – Кые Ца. Сговорились о плате. Цзи Цзы получил задаток и в назначенный день явился со своею подругой жизни, которую отрекомендовал:

– Пунь.

– Почему «Пунь»? – спросил Волков, который знал, что «пунь» – это мелкая корейская монета.

– Больсе не стоит, – ответил Цзи Цзы.

– А ты сам сколько стоишь? – спросил, улыбаясь, Волков.

– Сто пунь будет нянь, а десять нянь будет кань. Вот сколько я стою. Кань! – ответил Цзи Цзы.

– Но зачем же ты привел свою жену? – спросил Волков, поглядывая на женщину, покорно стоявшую около своего властелина.

Цзи Цзы удивился вопросу и в недоумении пожал плечами: