Читаем без скачивания Избранное - Владимир Высоцкий

Я стою, как перед вечною загадкою,

Пред великою да сказочной страною,

Перед солоно да горько-кисло-сладкою,

Голубою, родниковою, ржаною.

Грязью чавкая, жирной да ржавою,

Вязнут лошади по стремена,

Но влекут меня сонной державою,

Что раскисла, опухла от сна.

Словно семь богатых лун

На пути моем встает —

То мне птица Гамаюн

Надежду подает!

Душу, сбитую утратами да тратами,

Душу, стёртую перекатами,—

Если до крови лоскут истончал, —

Залатаю золотыми я заплатами,

Чтобы чаще Господь замечал…

[1975]

* * *

Всю войну под завязку

я всё к дому тянулся

И, хотя горячился,—

воевал делово.

Ну, а он торопился,

как-то раз не пригнулся

И в войне взад-вперёд обернулся —

за два года — всего ничего.

Не слыхать его пульса

С сорок третьей весны.

Ну, а я окунулся

В довоенные сны.

И гляжу я, дурея,

Но дышу тяжело…

Он был лучше, добрее,

Ну, а мне повезло.

Я за пазухой не жил,

не пил с Господом чая,

Я ни в тыл не стремился,

ни судьбе под подол,

Но мне женщины молча

намекают, встречая:

Если б ты там навеки остался,

может, мой бы обратно пришёл.

Для меня не загадка

Их печальный вопрос.

Мне ведь тоже не сладко,

Что у них не сбылось.

Мне ответ подвернулся:

«Извините, что цел!

Я случайно вернулся,

Ну, а ваш — не сумел».

Он кричал напоследок,

в самолете сгорая:

«Ты живи! Ты дотянешь!» —

доносилось сквозь гул.

Мы летели под Богом

возле самого рая.

Он поднялся чуть выше и сел там,

ну, а я до земли дотянул.

Встретил летчика сухо

Райский аэродром.

Он садился на брюхо,

Но не ползал на нём.

Он уснул — не проснулся,

Он запел — не допел.

Так что я вот вернулся,

Ну, а он не сумел.

Я кругом и навечно

виноват перед теми,

С кем сегодня встречаться

я почёл бы за честь.

И хотя мы живыми

до конца долетели,

Жжет нас память и мучает совесть,

у кого, у кого они есть.

Кто-то скупо и чётко

Отсчитал нам часы

Нашей жизни короткой,

Как бетон полосы.

И на ней — кто разбился,

Кто — взлетел навсегда…

Ну, а я приземлился —

Вот какая беда.

11974—1975]

БАЛЛАДА О ДЕТСТВЕ

Час зачатья я помню неточно,

Значит, память моя — однобока.

Но зачат я был ночью — порочно

И явился на свет не до срока.

Я рождался не в муках, не в злобе —

Девять месяцев, это не лет…

Первый срок отбывал я в утробе,

Ничего там хорошего нет.

Спасибо вам, святители,

Что плюнули да дунули,

Что вдруг мои родители

Зачать меня задумали

В те времена укромные,

Теперь почти былинные,

Когда срока огромные

Брели в этапы длинные.

Их брали в ночь зачатия,

А многих даже ранее.

А вот живет же братия,

Моя честна компания.

Ходу! Думушки резвые, ходу!

Слова, строченьки милые, слова!

Первый раз получил я свободу

По указу от тридцать восьмого.

Знать бы мне, кто так долго мурыжил, —

Отыгрался бы на подлеце!

Но родился, и жил я, и выжил —

Дом на Первой Мещанской, в конце.

Там за стеной, за стеночкою,

За перегородочкой

Соседушка с соседочкою

Баловались водочкой.

Все жили вровень, скромно так,

Система коридорная,

На тридцать восемь комнаток

Всего одна уборная.

Здесь на зуб зуб не попадал,

Не грела телогреечка,

Здесь я доподлинно узнал,

Почем она, копеечка.

Не боялась сирены соседка,

И привыкла к ней мать понемногу.

И плевал я — здоровый трёхлетка,

На воздушную эту тревогу.

Да, не всё то, что сверху, — от Бога.

И народ зажигалки тушил,

И как малая фронту подмога —

Мой песок и дырявый кувшин.

И било солнце в три луча,

Сквозь дыры крыш просеяно,

На Евдоким Кирилыча

И Гисю Моисеевну.

Она ему — Как сыновья?

— Да без вести пропавшие!

Эх, Гиська, мы одна семья,

Вы — тоже пострадавшие.

Вы тоже пострадавшие,

А значит, обрусевшие,

Мои — без вести павшие,

Твои — безвинно севшие.

Я ушёл от пелёнок и сосок,

Поживал, не забыт, не заброшен.

И дразнили меня — Недоносок!—

Хоть и был я нормально доношен.

Маскировку пытался срывать я.

— Пленных гонят! Чего ж мы дрожим? —

Возвращались отцы наши, братья

По домам.

По своим да чужим.

У тети Зины кофточка

С драконами да змеями —

То у Попова Вовчика

Отец пришел с трофеями.

Трофейная Япония,

Трофейная Германия,

Пришла страна Лимония,

Сплошная Чемодания.

Взял у отца на станции

Погоны, словно цацки, я.

А из эвакуации

Толпой валили штатские.

Осмотрелись они, оклемались.

Похмелились — потом протрезвели.

И отплакали те, что дождались,

Недождавшиеся — отревели.

Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,

Мы спросили — Зачем? — Он в ответ:

— Коридоры кончаются стенкой,

А тоннели выводят на свет.

Пророчество папашино

Не слушал Витька с корешом.

Из коридора нашего

В тюремный коридор ушел.

Да он всегда был спорщиком.

Припрут к стене — откажется.

Прошел он коридорчиком

И кончил стенкой, кажется.

Но у отцов свои умы,

А что до нас касательно —

На жизнь засматривались мы

Уже самостоятельно.

Все, от нас до почти годовалых,

Толковище вели до кровянки.

А в подвалах и полуподвалах

Ребятишкам хотелось под танки.

Не досталось им даже по пуле —

В ремеслухе живи да тужи.

Ни дерзнуть, ни рискнуть — но рискнули

Из напильников делать ножи,—

Они воткнутся в легкие,

От никотина черные,

По рукоятки легкие,

Трехцветные, наборные.

Вели дела обменные

Сопливые острожники.

На стройке немцы пленные

На хлеб меняли ножики.

Сперва играли в фантики,

В пристенок с крохоборами.

И вот ушли романтики

Из подворотен ворами…

Было время — и были подвалы.

Было дело — и цены снижали.

И текли куда надо каналы,

И в конце куда надо впадали.

Дети бывших старшин да майоров

До ледовых широт поднялись,

Потому что из тех коридоров

Вниз сподручней им было, чем ввысь.

[1973–1975]

ПРИТЧА О ПРАВДЕ

В подражание Булату Окуджаве

Нежная Правда в красивых одеждах ходила,

Принарядившись для сирых, блаженных, калек.

Грубая Ложь эту Правду к себе заманила,—

Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег!

И легковерная Правда спокойно уснула,

Слюни пустила и разулыбалась во сне.

Хитрая Ложь на себя одеяло стянула,

В Правду впилась и осталась довольна вполне.

И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью, —

Баба как баба, и что её ради радеть?!

Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,

Если, конечно, и ту и другую раздеть.

Выплела ловко из кос золотистые ленты

И прихватила одежды, примерив на глаз,

Деньги взяла, и часы, и еще документы,

Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась.

Только к утру обнаружила Правда пропажу

И подивилась, себя оглядев делово,—

Кто-то уже, раздобыв где-то чёрную сажу,

Вымазал чистую Правду, а так — ничего.

Правда смеялась, когда в неё камни бросали:

Ложь это всё, и на Лжи — одеянье моё!..

Двое блаженных калек протокол составляли

И обзывали дурными словами её.

Стервой ругали её, и похуже, чем стервой,

Мазали глиной, спустили дворового пса:

— Духу чтоб не было! На километр сто первый

Выселить, выслать за двадцать четыре часа.

Тот протокол заключался обидной тирадой —

Кстати, навесили Правде чужие дела —

Дескать, какая-то мразь называется Правдой,

Ну, а сама вся как есть пропилась догола.

Голая Правда божилась, клялась и рыдала,

Долго болела, скиталась, нуждалась в деньгах.

Грязная Ложь чистокровную лошадь украла

И ускакала на длинных и тонких ногах.

Впрочем, приятно общаться с заведомой Ложью,

Правда колола глаза, и намаялись с ней.

Бродит теперь, неподкупная, по бездорожью,

Из-за своей наготы избегая людей.

Некий чудак и поныне за Правду воюет, —

Правда, в речах его — правды на ломаный грош: —

Чистая Правда со временем восторжествует,

Если проделает то же, что явная Ложь.

Часто, разлив по сто семьдесят граммов на брата,