Читаем без скачивания Темная материя - Питер Страуб

— А теперь мы слышим цитату из «Лунных снов» мистера Остина, — пояснил доктор. — Еще один полезный текст. Но перед этим мы слышали прямую речь непосредственно Говарда Блая, не так ли?

Говард посмотрел куда-то над головой Гринграсса и сделался бесстрастным, оцепенелым и как будто безжизненным.

— Ты просил меня отменить приказ о том, чтобы эти джентльмены покинули нашу территорию и больше никогда не возвращались. «Не делайте этого. Отмените приказ». Это говорил Говард Блай?

Говард стоял перед ним, исчезая дюйм за дюймом.

— Я позволю им остаться при одном условии: если ты подтвердишь свои слова. Скажи «да», Говард, что означает: «Да, я говорил от своего имени, да, я нашел свои собственные слова», и твои старые друзья смогут навещать тебя здесь так часто, как им захочется. Но для этого ты должен сказать, Говард. Ты должен сказать «да».

Гути начал оживать. Он, казалось, вновь полностью присутствовал, хотя и в разладе с собой. Он встретился взглядом с доктором, и щеки его густо покраснели.

— Отмените приказ.

— Ты цитируешь себя самого. Что ж, это очень неплохо, Говард. Благодарю тебя.

Немного погодя лечебница Ламонта вернулась в обычное состояние. Антонио Аргудин обходил палаты и помещения общего пользования в поисках пациента, которого можно потерроризировать; зацикленные на пазлах колдовали над облаками и парусниками; откинувшись на подушки, Говард Блай читал шедевр Л. Шелби Остина. Доктор Гринграсс, удобно расположившись за столом, обсуждал политику лечебницы с Парджитой Парминдерой и двумя посетителями, ответственными за недавний стремительный прогресс пациента Блая. Вполуха слушая незлые подначки бывшей няни своих детей, доктор вскоре выдал вердикт: мы можем навещать нашего друга когда захотим, за исключением отведенных ему для отдыха часов.

— Он ведь не совсем в себе, согласен? — спросил Дон. — Жутко говорить это, но, по-моему, начинать копать надо именно здесь.

— Получается, Гути в самом деле видел или думал, что видел, дьявола, или демона, или что-то в этом духе, и от этого у него ум за разум зашел?

— Ты слышал то же, что и я. Он сказал «сатаной». И еще о чем-то вроде дьявольской улыбки на его лице. Такое перепугает кого угодно. Но люди, которые видят дьявола, выскакивающего на парковые дорожки, не в своем уме, извини.

— Странно, только выскакивание дьявола на парковые дорожки, по-моему, немного отдает Готорном. — Происшествие напомнило мне эпизод из «Письма Скарлет», но я не стал заострять на этом внимание. — То есть ты, как и доктор Гринграсс, полагаешь, что Гути был напуган.

— Ну конечно. Ты же слышал его. Напуган до смерти. Не так, что ли?

— Не уверен. Шумел Гути будь здоров, верно, только он ведь не вопил.

— По мне — так вопил. А что, по-твоему, он делал?

— Ты подумал, что он испугался, поэтому тебе показалось, будто это вопли. Ну а я слышал крики. Гути не вопил, он кричал. Мне показалось, будто…

Я замолчал, не зная, как выразить мысль.

— Будто что? — спросил Дон.

— Будто он не в состоянии вынести чувства, бурлящие в нем. Да, согласен, он точно видел что-то. Но он то и дело повторял «прощай», помнишь? Я думаю, он разволновался так, что чувства захлестнули его. И еще я думаю, что Парджита тоже разглядела, что он не так уж напуган. Они вроде бы обменялись парой слов, или что-то проскочило между ними. Есть еще одно, что нужно принять во внимание.

— А именно?

— Он был встревожен и рассержен. Знаешь, что я думаю? Тебе это не очень понравится, Дон. Не исключено, что он говорил о Спенсере Мэллоне. Поскольку мы были там, он мог вдруг решить, что это Мэллон засадил его в лечебницу для душевнобольных.

— Да не Мэллон. Он никогда не назвал бы Мэллона сатаной.

— Почему ты так уверен? Ты не видел Гути с шестьдесят шестого года.

— Гути обожал этого человека, — сказал Дон. — И ты бы его полюбил, если б не струсил пойти с нами.

— Будь я уверен, что гуру сломал мне жизнь, не думаю, что продолжал бы его любить сейчас.

— Это трудно объяснить, — сказал Дон. — Сломал, не сломал… Может, она и не сломана. И не называй его гуру. Мы не были буддистами или индуистами. Он был наставником, воспитателем. Учителем.

— От одной мысли о вашем учителе у меня мурашки по коже.

— Это твои проблемы, извини. Но я понимаю. В семнадцать лет я думал точно так же, как ты.

— Неплохой у нас спор, — сказал я. — Можно его продолжать часами, но у меня нет желания защищать духовную самонадеянность. Есть вероятность, что это как-то связано с делом Сердцееда. Но лучше давай не будем об этом.

— А что?

— Может, то, что так взбесило Гути, то, что он увидел в парке, как-то связано с Китом Хейвардом. Мне все кажется таким взаимосвязанным…

Привлеченные бесплатными едой и напитками, постояльцы набились в зал, заняв почти все кресла, диваны и места за столиками. Тучная парочка в малиновых толстовках «Университет Висконсин» устроилась на диване рядом с нашим столом. Стало шумно, и шум прилетал в основном от стойки бара, за которой почти не осталось свободных мест. Уже совсем не скучающий, бармен улыбался и наливал, улыбался и наливал.

Дон отклонился на стуле так, что плечи коснулись стены:

— А что за Сердцеед? И какое тебе до него дело?

Я сделал большой глоток из бокала:

— Ты правда хочешь знать?

— Да так, интересуюсь, но вот скажи: это имеет какое-то отношение к Миноге?

— Нет.

На самом деле — да, однако я почему-то не желал принимать это в расчет. Именно поэтому и высказал предположение о Хейварде.

Немногие посетители обратили на нас внимание, и уровень общего гама едва заметно снизился. И почти сразу же все вернулись к беседам и напиткам. Я сделал еще один, поменьше, глоток посредственного вина.

— Виноват. Нет, дело не в Ли, хотя она имеет к этому отношение, как и все вы. Дело в том, что буквально перед тем, как появился ты, до меня дошло, что со своим романом я зашел в тупик… И еще. Там, где обычно завтракаю, я видел человека, который напомнил мне Гути… И еще я много размышлял о том копе по фамилии Купер и понял: я должен, просто обязан выяснить, что стряслось со всеми вами на лугу.

— То есть… ты решил, что должен попробовать написать другой роман? Потому что, скажем, это то, что я…

— Нет.

На этот раз большинство голов повернулись в нашу сторону, и стало почти совсем тихо. Бармен вытянул шею, вглядываясь через толпу, и посмотрел на меня с сочувствием и любопытством. Я изобразил руками успокаивающий жест.

— Это событие на лугу — нечто непонятное, жестокое, судьбоносное, что-то вроде громадного, ошеломительного прорыва… так?