Читаем без скачивания Девятое имя Кардинены - Татьяна Мудрая

В один из таких дней и Абдо с ними отправился.

— Дела закончил, подарки всем женщинам купил, одна ты у меня осталась не наряжена. Отведу-ка я тебя к ювелиру.

— Ну да, к моим седым космам только и носить золото и камушки. И лицо придется открывать, — возразила она.

— Так откроешь. Чехол твой — он для улицы и многолюдья.

В магазине ей показалось скучновато. Если б не на себя прикидывать — полюбовалась бы изысканной работой, но ведь с Абдо станется пол-витрины ей в подол вытряхнуть. Впрочем, он и так отобрал ей кое-что: брошь, несколько колец, цепочку на запястье. В красоте, однако, смысл понимал.

— Сдается мне, другая ювелирная работа тебе куда больше придется по вкусу. Знаешь что, поехали! Я там уже побывал, да ладно, второй раз тоже не лишний.

Спешились во дворе фабрики — не фабрики: огромные цеха без окон. Прошли через вестибюль. Абдо с озорством шепнул: «А вот здесь волос не открывай и сама стой в отдалении». И распахнул дверь.

Открылся нежно-зеленый, чистый зал. Тихая музыка, щебет девичьих голосков. Столы, конвейеры, а за ними — сотни девчонок с головами, туго обтянутыми белым. Сидят свободно, даже пересмеиваются, а маленькие руки что-то сосредоточенно процарапывают на коричневых табличках — да это же платы для электроники!

Кахан уже в коридоре выдал пояснения:

— Работа не труднее, чем ковры из узелков вязать. Наши невесты все здесь перебывали по два-три года. Пока только из кочевья, от стад, идет у них желтая сборка, ниже сортом, а как поотмоются — белая. Эта и на импорт годится, и для войны, и для других надобностей. Заодно с ремеслом этой… медитации обучаются. Блюдут чистоту тела и души безгрешность. А подзаработают денег на свадьбу — в городских нарядах к родне возвращаются и впридачу жемчужину свою несверленой привозят. Мне тоже выгода: платят за то, что от своей власти отпускаю. Всё бы ладно — одно нехорошо: как домой приезжают, с разгона по три раза на дню с мылом моются. Это кроме пяти уставных и молитвенных…

На обратном пути она попросила:

— Кахан, у меня от твоих чудес в горле пересохло. Есть здесь место, где можно выпить, не суя стакан под наголовник?

Кешики (их оставалось при них двое, те самые Ашир и Джалал) переглянулись. Джалал сообщил:

— Все тут одинаково от Иблиса, но я тут знаю заведение поприличнее иных. Ну, не для муслимов, так это не страшно. Зато там темно, кукен будет удобнее.

Это был подвал — бар с кожаными табуретками, розовыми лампами под потолком и стойкой, расцвеченной пивными и винными бутылками, как шебутной павлиний хвост. Он, и в самом деле, был выдержан в европейском стиле и, видимо, рассчитан на гостей из ближнего зарубежья. Издержки былого не очень порадовали Киншем, но Абдо задвинул ее за столик, сам с воинами уселся поближе к проходу, как живой щит, и усмехнулся ободряюще. Она завернула чехол на голову, открыв рот и нос, и стала пить оранжад. Было пусто — вечерний сбор если долженствовал быть, то еще не начинался. Только на одном из табуретов у стойки, спиной к ним, маячила грузноватая фигура — мощный загривок и рыжие с обильной проседью волосы.

— Саффи, — Джалал помахал рукой, усмотрев некое шевеление за боковой дверцей.

И тотчас оттуда пулей вылетела девица, умеренно голая: в балетных мини-пачках, пудре, румянах и помаде. Уж видно, знала, что к чему: притащила на их стол поднос с бутылкой, рюмочками, плошками какими-то. Абдо успокаивающе похлопал жену по руке. Парни налили рюмки, подняли на уровень глаз, выпили. И мой старый негодник, поглядите-ка — тоже!

И пошло. Где-то после пятой рюмки Джалал начал перемигиваться с девицей. Абдо с Аширом остановились на третьей, но тоже захмелели.

— Слушай, я уже столько фанты выпила, что из ноздрей лезет, — шепнула она кахану. — Забери ты их отсюда от беды подальше.

Он только помотал головой.

На уровне восьмой рюмки (то бишь, второй бутылки) Джалал ущипнул Саффи за окорочок. После десятой — рванул у нее из рук очередной поднос и, как будто был совсем один в зале, посадил ее к себе на колени. Тут уж и кахана проняло. Он начал приподниматься, загораживая собой свою женщину. Но еще раньше с ревом взмыл со своего табурета тот, рыжий. Саффи по-мышачьи пискнула, вывернулась из рук кавалера и улизнула со сцены. Воины, наполовину протрезвев, схватились за сабли, но он сгреб в сторону хлипкие столики, попутно исторгая из себя нечто для здешнего слуха невразумительное, но красноречивое. Киншем подняла голову, вслушиваясь.

Ашир ответил краткой эроской непристойностью и вытащил карху из ножен. Рыжий отпарировал, толкнув на него стол. Ашир упал: стол удержался на ногах, но его убранство рухнуло. Открытая бутыль прокатилась по скатерти и застыла на краю в позе неустойчивого равновесия, орошая троих, дерущихся на полу.

Дверь в подвал распахнулась, и вниз по-кошачьи легко, минуя ступени, спрыгнули двое здешних полицейских. В кучу малу не полезли: стояли молча, прицеливаясь, куда сподручнее засадить очередь в случае еще большего неподобия.

И тут Киншем, которая всё время так и сидела за каханом, сказала почти прежним своим, звучным и летящим голосом:

— Локи, дурень, кончай — пристрелят ведь.

Верзила выпрямился, стряхивая с себя объедки и безжизненные тела своих противников. Вгляделся — и с воплем, еще более оглушительным, но уже радостным, ринулся на нее, потащил с места, облапил.

— Катринка, ты чего, живая? Эк тебя обглодало. И с тела усохла, и с лица, и с голосу. Да если бы не это мое старое имечко на твоих губках, мне бы тебя вовек не признать.

Кешики, приподняв головы с пола, оторопело слушали эдинскую речь.

— Веди себя потише, а то вон какие у вас серьезные ребята, — улыбнулась она, заслоняя его и от полицейских, и от Абдо. — Ты что здесь делаешь?

- ****ей стерегу, — ответил он с достоинством. — Прежним ремеслом черненькие не дают заниматься. Еще хваталку оттяпают или этот, неделимый трехчлен — больно надобно! Но и то сказать, я бы без них пропал в этом союзе Запада с Востоком. Здешние обрезанцы как почнут рушить Магометов закон, так удержу им нет: непременно желается им, чтобы руки чем-нибудь овладели.

Полицейские, сообразив, что к чему, ушли — тихо, как призраки.

— Слушай, я ж тебя мертвого видела! — спохватилась она. — И лицо испорчено.

— Так я зачем предупреждал тебя, что кэланги тамошние — хитрее черта, зря, что ли? По правде, я еще долго был целехонек, только из отдельного купейного номера перевели на площадку для фраерского молодняка. А сразу после того, как ваши красные взяли Ларго и открыли тюрягу для всех желающих, срочно сделал ноги. Кое-кто из бывшего тюремного политсостава обо мне жуть как хорошо отозвался, только не с моей биографией в ваш иконостас переться. Ну, если бы мне знать, что ты еще там, а не в могиле!

— А что?

— Увез бы сам и женился.

— Ты поаккуратней, я ведь в известном роде и так замужем, — показала она глазами на кахана.

Локи, однако, нисколько не засмущался.

— Я-то бы не допустил до такой срамоты, как этот твой… князь пустыни, — проворчал он, косясь на халаты и сабли в ножнах. — Тебе по возрасту самое бы цвести.

— Ох, Локи. Может, и простят мне на том свете, если ты на этом остался — один изо всех.

Он, не понимая, гладил ее по косе.

— Мудреная ты. Чужая жена. В наморднике этом ходишь, — поднял куколь с полу, напялил на нее. — Иди, что ли, заждались тебя — глазами едят. Будем живы — свидимся?

— Свидимся, — она стиснула ему руку, обернулась. Абдо-кахан глядел на нее совсем уж непонятно.

И опять Стагир перехватил ее — почти тотчас же по приезде. Уставился глазами печального ястреба.

— Ты сидела в тюрьме по уголовному делу?

— Нет, узник совести. Почему бы тебе не спросить у того головореза? И почему мой кахан вечно отдает меня тебе: играете в доброго и злого следователя?

— Следователь один: я. Кахану твое прошлое почти безразлично. И к тому же мое зеркало старше.

Она подняла мгновенно. Наклонила голову, подняв к правому плечу раскрытую ладонь — старинный знак приветствия и послушания, общий для всего Братства, хотя известный не одному ему. Ну конечно, можно было не искать силт у него на руке, как и капюшоны с прорезью — у полицейских. Здесь у них иная система знаков и иные функции.

В палатке Стагир усадил ее напротив себя.

— Вот что. Потяни мы за ниточку, которую дал нам этот твой… Локи, мы бы нескоро, но узнали про тебя всё. Нескоро — потому что связи с той стороной оборваны. И вот я говорю с тобою как изгой с изгоем, и этого мне довольно. Ты знаешь — вскоре после твоего появления здесь границу перекрыли так плотно, как не умеют делать правительственные войска. Следовательно, Белая Оддисена? Одновременно правительство стягивает людей и технику и — скажем так — желает воплотить в реальность нашу мифическую автономию. Раньше мы узнавали о положении вещей от волчат. Теперь они как таковые не существуют, влились в общую белую массу: завидное единообразие! Означает это, что ныне все динанское Братство хочет держать руку Марэма, или пока нет?