Читаем без скачивания Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни - Андрей Кокорев

«Свидетель Поликарпов, директор товарищества «Эрмитаж-Оливье», показывает, что он получил печатное приглашение пожертвовать на приют, открываемый благотворительным обществом при градоначальничестве; сам сделать пожертвование не мог, решил подождать общего собрания товарищества. Вскоре затем был составлен протокол, придрались к каким-то пустяшным упущениям. По совету пристава Эрна свидетель отправился к Короткому. Тот ему попенял, что «Эрмитаж» совсем забыл про полицию. Свидетель сказал, что имеет в своем распоряжении сумму в 3000 руб., назначенную на непредвиденные расходы. Короткий нашел такую сумму для столь богатого учреждения слишком малою. Свидетель уехал, когда потом попробовал разузнать у пристава Эрна, сколько же рассчитывают с них получить, узнал, что намечена цифра в 15 000 руб. Вооружившись отчетом, по которому положение товарищества рисовалось совсем уже не в таких блестящих тонах, свидетель поехал к Короткому еще раз. Тот рассмотрел отчет и согласился удовольствоваться 5000, привезенными свидетелем.

Свидетель Мочалов, служащий при «Эрмитаже», показал, что протокол был составлен о том, что обивка диванов в некоторых комнатах грязная. Иных упущений полиция найти не могла.

Пристав Эрн: Как-то его вызвал Короткий и спросил, бывал ли он в номерах «Эрмитажа». Когда свидетель вышел из кабинета Короткого в общую комнату градоначальничества и рассказал о своем разговоре, бывшие тут чиновники сказали: «А вы забыли, что есть благотворительное общество? Протокольчик, значит, нужен». И Эрн, явившись в «Эрмитаж», составил протокол о кое-каких мелких упущениях. Когда он сообщил о том Короткому, тот потребовал, чтобы протокол был немедленно доставлен ему на квартиру. Потом свидетель виделся с Коротким в его кабинете, и помощник градоначальника ему сказал, что «Эрмитаж» хочет отделаться какими-то 3 тысячами, причем прибавил вульгарное выражение и просил предуведомить «Эрмитаж». «А то я им покажу», — выразился помощник градоначальника».

Полковник В. А. Короткий на скамье подсудимых.

Как ни конспирировался Рейнбот, стараясь делать так, чтобы деньги поступали исключительно через Короткого, на суде все же было доказано, что градоначальник непосредственно руководил вымогательствами. Тем не менее в своем последнем слове отставной генерал вины не признал:

«Четыре года надо мной тяготеют те обвинения, которые прошли сейчас перед Правительствующим сенатом. Четвертый год я подвергаюсь этим унижениям, о которых говорила моя защита. Здесь же, в зале этого присутствия мне было брошено тяжелое оскорбление уже личного свойства гг. представителями государственного обвинения. Г. представитель обвинения бросил мне обвинение в том, что я скрыл концы, прося ревизии сенатора. Я здесь доказал документально — и это было подтверждено свидетельскими показаниями, что когда я ушел из стен градоначальства, я оставил открытыми книги в моем столе, я оставил градоначальство таким, каким оно было в минуту подачи мною рапорта об отставке. Эти концы я передал сенатору Гарину, чтобы он мог по ним дойти до правды. Я жду справедливого приговора Правительствующего сената. Моя же совесть спокойна».

Справедливого вердикта долго дожидаться не пришлось. 17 мая 1911 г. каждый из подсудимых был приговорен: «…по лишении всех особых, лично и по состоянию присвоенных прав заключить в исправительные арестантские отделения на 1 год», а также «…взыскать с подсудимого Рейнбота 27 329 руб. 50 коп. и с Короткого — 7900 руб. и отчислить эти деньги в московскую губернскую земскую управу». Однако уже третий пункт приговора явно давал надежду на благополучный исход: «…по вступлении его в законную силу, прежде обращения к исполнению, представить на основании ст. 945 уст. уг. суд., через министра юстиции, на усмотрение Императорского Величества и ходатайствовать о смягчении участи осужденных Рейнбота и Короткого, с заменой определенного каждому из них наказания… исключением из службы».

Царская милость последовала незамедлительно.

Любопытную характеристику дал прокурору П. Г. Курлов, в то время товарищ министра внутренних дел: «В. П. Носович выдвинулся по службе обвинением московского градоначальника генерала А. А. Рейнбота, проявив выдающуюся способность исполнять не только приказания, но даже намеки своего начальства». Не исключено, что в случае с Рейнботом все служители Фемиды — участники процесса, выполняли негласное пожелание высшей власти: покарать проворовавшегося администратора, раз он попался; но сделать это так, чтобы истинные масштабы его преступлений не стали достоянием гласности. Никто не хотел давать оппозиции убойный материал для критики самодержавия.

В этом отношении интересна позиция участника ревизии Н. В. Хлебникова, с пафосом убеждавшего руководство МВД в целительном воздействии на общество суда над Рейнботом:

«Следующий со стороны власти акт — акт политической его смерти. И этот тяжкий долг должно взять на себя правосудие.

Едва ли от такой смерти Правительство потерпит какой-либо урон; погибнет человек во всяком случае конченый: ибо не следует забывать — одна мера, один спрос к рядовому служителю власти, иная мера, иной спрос к тому, кто поставлен властью высоко; доведший порученное ему служебное дело — пусть даже по неумению — до крупной, обратившейся в «притчу во языцех» неурядицы — не слуга государству.

А выигрыш? Выигрыш уже в том, что свершится правосудие, невзирая на лицо.

В годину всяких неуверенностей и недоверий власть не может молчать, когда ей следует говорить, и, чем грознее ее окрик, чем грознее и неуязвимее, казалось бы, лицо, заслужившее этот окрик, тем сильнее подымается ее престиж и доверие к ней; тем ярче разгорается в сердцах верноподданных огонь любви к ГОСУДАРЮ — сему Царственному Олицетворителю на земле Божественного принципа: несть зрения на лица.

Судебный приговор над ген. Рейнботом, как торжественный похоронный колокол, прозвучит над русской землей. Но то будут не похороны одной лишь случайной и, быть может, не более многих других виновной жертвы правосудия.

Похоронный колокол возвестит погребение по первому разряду исконного чиновничьего зла, тайного мучительного недуга. Суд над Рейнботом и его осуждение — несомненный залог того, что борьба с этим злом, с этим недугом — действительная борьба, а не обманчивый ее призрак.

Суд над Рейнботом — венец ревизий, ведущих борьбу.

Развеются ночные туманы. Очищенная от сорных трав полной грудью вздохнет земля; зазеленеют новые пажити. На смену осужденным явятся иные, с иными взглядами на долг своей пред ГОСУДАРЕМ, слуги.

Как некогда, ранним солнечным утром, на затерявшемся в пустынных водах Атлантиды корабле раздался после долгих, казавшихся безнадежными ожиданий, радостный клик: «земля», так на плывущем по безбрежному морю народных нужд корабле власти раздается тогда новый радостный возглас: «люди»!

Замолкнет тогда печальный колокол над погребенным и потому прощенным злом, и в ответ на радостный возглас власти, нашедшей то, что так нужно, что так важно, без чего, что ни придумывай и как ни раскидывай, нельзя идти вперед, — малиновым, праздничным перезвоном откликнутся колокола бесчисленных родных церквей милой… невзирая на все прегрешения отдельных ее сынов, святой и светлоликой отчизны».

Потеряв должность, Рейнбот пережил моральный урон, но в плане материальном его дела обстояли более чем превосходно. Капиталы жены позволили ему заняться железнодорожными концессиями и быть обеспеченным человеком. От трудов праведных супруги Рейнбот отдыхали в подмосковном имении Горки (ставшем при большевиках последней резиденцией их вождя и получившем наименование «Ленинские»).

В начале Первой мировой войны Рейнбот, движимый патриотическими чувствами, вернулся на военную службу. Вместе со своим бывшим гонителем П. Г. Курловым он поступил в распоряжение главного начальника снабжений армий Северо-Западного фронта. Особым царским указом ему было позволено сменить немецкую фамилию Рейнбот на русскую — Резвой. Вспоминая поездки на фронт в 1915 г., В. Ф. Джунковский описывал, как принц А. П. Ольденбургский требовал найти начальника по санитарной части Варшавы: «Да подайте же мне этого, ну как его? Как его? Ну, рожденного Рейнбота!»

Соответственным образом изменилась и фамилия его супруги, на что тут же отреагировали московские юмористы. В журналах появилась карикатура: лихач зазывает седоков прокатиться традиционным присловьем «А вот кому на резвой!», и слышит в ответ: «Нынче это оскорбление личности».

В 1916 г. А. А. Резвой вернулся в строй — он был назначен командиром 40-й пехотной дивизии и тогда же развелся с женой-миллионершей. О встрече в тот период с бывшим градоначальником упоминал в мемуарах большевик Н. Ф. Зезюлинский, посещавший Ставку Главнокомандующего в качестве корреспондента газеты «Русское слово». По словам журналиста, за дружеским ужином генерал рассказывал много интересного о жизни Москвы.