Читаем без скачивания НАЧАЛЬНИК ТИШИНЫ - инок ВСЕВОЛОД

При попытке сесть Замоскворецкий ударился головой о низкий железный потолок. "Кажется меня в контейнер запихнули… Где тут выход-то? А если шибануть?".

Вернувшись в горизонтальное положение, Замоскворецкий собрался с силами и, согнув колени, ударил двумя ногами в стенку. По счастливой случайности, стенка оказалось дверцей и с хрустом распахнулась.

Вынырнув на пол вперед ногами, Замоскворецкий огляделся и сообразил, что находится в морге. Прямоугольное подвальное помещение без окон, со множеством морозильных камер, освещалось тусклой белесой лампой.

Вид Замоскворецкого был жалок: почти голый, с обрывками полиэтилена и засохшими пятнами крови по всему телу. Волосы на голове слиплись в сплошной кровавый колтун. Плечо, правая щека и шея сильно болели. Ощупав себя, Замоскворецкий удовлетворенно заключил: "Тоже мне, ворошиловские стрелки! Мазилы! Из четырех выстрелов только два попадания. Да и то, кровищи напустили, а убить не убили. Так. Левое плечо навылет. Ерунда. Главное, кость и сухожилия не задеты и кровь почти не течет. Еще бы она текла на таком морозе! А вот с головой невероятно повезло! Просто чудо какое-то. Специально захочешь, – не сделаешь. Пуля вошла в правую щеку, прошла под кожей и вышла из шеи под ухом. Дело ясное, меня спасла кровь: вся голова залита! Кажется, третья пуля все же по макушке черканула, но эта царапина только накровавила, а так она не считается. Наверно подумали, что раны смертельные, да и бросили в морозильник подыхать. Только от чего тут подыхать?! От таких ранений не подыхают. Нет, здесь что-то не так. Тут что-то особенное. А может, они меня спрятали и еще придут?..".

За дверью послышались шаркающие шаги. Замоскворецкий машинально рванулся в угол, но запутался в обрывках полиэтилена и, потеряв от слабости равновесие, с грохотом растянулся на бетонном полу.

Дверь отворилась. На пороге появился старик Архипыч с церковной свечой в руках.

– Ну что, воскрес уже?! Вылупился? – радостно спросил он у притаившегося на полу Замоскворецкого. – Вставай, сынок, хватит по полу-то валяться. Пойдем. Я как раз воду согрел. Умоешься. Полечим тебя. В чистенькое оденешься. У меня рубашечка новая беленькая есть, покойничья. Подымайся.

– Тебя кто послал? – простонал с пола Замоскворецкий.

– Я сам собой посланный. Глаз у меня наметанный. Как взглянул на тебя давеча, так и понял, что ты еще тепленький, хоть по документам и труп. Только с твоими провожатыми распрощался и сразу сюды, к тебе на выручку, а ты, вишь, какой бойкий, без акушеров вылупился.

Глава сорок третья.

Охотник

После того, как милиция увезла Замоскворецкого на труповозке, "Царская охота" закрылась "на санитарный день" и весь персонал собрался в комнате отдыха.

Слово взял Князев, приехавший в ресторан ужинать через десять минут после того, как там раздались выстрелы. Разумеется, он остался без ужина.

– Друзья! – вдохновенно начал Князев, воздев правую руку. – Как постоянный клиент и друг вашего замечательного ресторана я приношу свои глубочайшие соболезнования всем вам в связи с гибелью нашего дорогого Юлия Юрьевича. Хороший был человек, но жизнь продолжается. Место Юлия Юрьевича займет кто-то другой. И ему, этому другому, предстоит сложнейшая и ответственнейшая работа по обеспечению нормального функционирования многих заведений досуга города Москвы. В частности, и ваш ресторан будет под его опекой. Давайте все вместе поможем тому, кто займет почетный и трудный пост Юлия Юрьевича… Будучи близким другом почившего, я с сожалением замечал в последнее время, что с ним происходят некоторые изменения. Он стал терять волю к власти, у него появилась мнительность и даже какая-то сентиментальность. Друзья, мы живем с вами в жестоком мире и прекрасно знаем, что нашей слабостью будут пользоваться враги. Неважно, кто убил Юлия Юрьевича. Милиция, конечно, приложит усилия, чтобы отыскать убийц и заказчиков, но для всех нас его смерть – печальный урок того, что нельзя расслабляться и терять бдительности…

Окончив речь, Князев попрощался и вышел из комнаты отдыха. Направившись к черному выходу, он заметил человека, сидящего в темном углу на коробке из-под апельсинов. То был повар-официант. Он плакал. Поравнявшись, Князев потрепал его по плечу и покровительственно заметил:

– Что ты? Не плачь. Это слабость. Ты просто исполнял свои обязанности по работе. Жизнь продолжается. Нельзя терять бдительности.

Повар поднял заплаканные и испуганные глаза.

Князев неожиданно стал суров. Прожигая повара взглядом, он строго прошептал:

– Нельзя расслабляться. Стая не терпит слабых.

В тот же вечер из своего офиса на Садовом Князев позвонил по междугородной линии, и у него состоялся следующий разговор:

– Здравствуй, сиятельный.

– А, это ты, князь? Я ждал. Говори.

– Прошу простить, пришлось убрать Жана…

– Объясни.

– Он продался. У меня другого выхода не было.

– Нашумели?

– Нет, все хорошо. Участвовали люди проверенные. Только…

– Что?

– Что-то странное: профессионалы, а плохо стреляли. Хоть и ранили, и скорее всего смертельно, но не убили.

– Что, Галилеянин вмешался?

– Уверен! Но ничего, все обошлось. Милиция, конечно, видела, что Жан еще жив, но они и сами за ним давно и безуспешно охотились и очень хотели, чтобы этот авторитет навсегда вышел из игры. Я так и предполагал и потому неприятностей со стороны милиции не ожидал. Нужно было видеть картину: и у меня, и у них руки чесались, но не будешь же при всех добивать.

– И?

– Мы поняли друг друга и сделали вид, что Жан уже труп. Врачей со "скорой" не подпустили. Акт освидетельствования составил эмведешный медэксперт. Милиция забрала Жана на труповозке в морг. Он там от ран и холода до утра околеет. Записали его на меня. Я им свой депутатский мандат предъявил. Завтра труп заберу, и концы в воду. Для удобства я попросил, чтобы они Жана в морг на Октябрьское поле доставили, благо от "Охоты" было недалеко. Там и Василиса валяется. Утром я за этой теплой парочкой съезжу.

– Береги себя, князь, и будь осторожен. Ты горячишься. Нужно быть холоднее. Обезвредить следовало не Жана, а парня-уголовника. Чего проще? От него все зло. Эту эпидемию пора бы уже остановить.

– Так ведь я и хотел, а Жан отказался его убивать. Продался! Он бы мне помешать мог, а теперь у меня руки развязаны.

– Действуй, мой мальчик. Я тебя люблю.

Бип, бип, бип, – тревожно заныла трубка в руках Князева.

Глава сорок четвертая.

Рукопись "Начальник тишины"

VII. Человек, человечество, Христос

* Красота спасла мир!.. Но мир этого не признал. Красота – это Христос.

* Удивительно, насколько, порой, внешний человек отличается от внутреннего, особенно у мирских людей.

Вот красавица, как бы пышущая весенней свежестью, но посмотрите на ее душу – увидите иссохшую, жалкую, сгорбленную старушонку.

А вот преступник, внушающий всем страх, самоуверенный, дерзкий, сильный… А душа его – маленький мечущийся зверек с обреченно-грустными глазами.

И таких примеров множество. Потому не стоит спешить судить людей по внешности: если бы нам было дано зреть человеческие души, то мы поняли бы, что все, все без исключения, заслуживают жалости и сострадания, нуждаются не в осуждении, а в молитвах о них, дабы Господь исцелил их.

А когда Божественная любовь исцеляет душу, то преображает и внешность человека. Это можно заметить, вглядевшись в лица святых и не только на иконах, но и на портретах и фотографиях праведников нашего времени. Вот где торжествует божественная гармония. Если вам доводилось видеть смиренные, кроткие, лучезарные лица Оптинских и Валаамских старцев, то вы согласитесь с верностью этих слов.

* Когда встречаются две души, тоскующие по Богу, то им не нужно объясняться: они понимают друг друга без слов.

* Я обидел человека, и мне больно от этого. Но я благодарю Бога за эту душевную боль, потому что эта рана говорит мне: "Исцели меня покаянием".

А сколько раз я обижал и даже убивал ближних словом, делом, помышлением, не чувствуя при этом боли, а должен был чувствовать такую же боль, как если бы били меня.

Моя бесчувственность страшна, потому что в загробной жизни моей души эта боль обязательно проявится, но там уже не будет возможности принести покаяние. Мы убиваем своих братьев, не догадываясь о том, что всякое убийство, в конечно счете, – самоубийство. И бродим мы, сердцем окаменевшие каины, по лицу земли.

Мы все – единый Адам, каждый человек – клеточка человечества, но, увы, каждая клеточка чувствует живой только себя, и остальные клетки ей кажутся омертвевшими. Но ведь это не так. И бьет Адам-человечество само себя, и вся накопившаяся боль пронзит нас за гробом, когда все сокрытое станет явным.